Безоблачное ясное небо простиралось над Москвой в День Победы. Толпы народа, стягиваясь к центру города, заполнили Красную площадь, переходя из ослепительного солнечного сияния в длинную тень Кремлевских башен. Оттуда они расходились по Манежной площади, по Александровскому саду, где лучи заходящего солнца, просеиваясь сквозь нежно-зеленую листву, бледной сеткой ложились на дорожки. Затем толпы народа шли дальше по улице Горького, растекаясь по площадям и магистралям советской столицы.

Стоя на Красной площади в этот майский день, после того как отгремел салют в честь победы, я чувствовал себя, как человек на берегу громадного и глубокого моря, воды которого, наконец, успокоились после сильной бури. Миллионы людей ждали этой минуты. Молчаливые часовые на скалистом острове Рыбачьем, солдаты, отдыхавшие после боя среди колокольчиков, клевера, полевой гвоздики — всех этих скромных цветов русских степей, женщины, измученные одиночеством и тяжелой работой, девушки с заколотыми вокруг головы косичками, которым так хотелось сменить жесткую солдатскую форму на легкое весеннее платье, крестьяне, жадно вдыхавшие запах родных полей, — все эти миллионы людей мечтали о мирном труде, который пришел в страну с наступлением победы.

— Мы победили! — неслось из края в край огромной Советской страны. И эти слова не были пустой похвальбой в час триумфа. Их произносили те, кто шел в бой с верой в правоту своего дела. Сколько было дней мучительных тревог, сколько высот взято штурмом, сколько пройдено оврагов и дорог, разминированных с опасностью для жизни, сколько провезено транспортов под градом бомб, сколько миль русской, польской, балканской, немецкой земли пройдено с первого и до последнего часа войны! Победа была завоевана ценой огромных жертв, ценой крови и страданий советского народа. Здесь, на Красной площади, в День Победы я думал о той безмерной благодарности, которую должно принести человечество Советскому Союзу за спасение мира от гитлеризма.

Теперь, когда победа и мир были уже завоеваны, люди больше стали думать о будущем.

Я подошел к студентам, стоявшим вокруг памятника Ломоносову перед Московским университетом. Из тех, кто ликовал в этот день, они, быть может, радовались больше всех, живо ощущая, что победа вернула им светлые перспективы мирного труда и творческих исканий.

Они теснились вокруг своих учителей, весело и в то же время серьезно расспрашивая их о будущем.

Эта молодежь чувствовала прилив бурной радости при мысли о будущем, еще вчера бывшем таким далеким и омраченным трагедией войны.

Пробираясь через толпы москвичей, я дошел до американского посольства. У закрытого окна стояла высокая фигура Джорджа Ф. Кеннана, советника посольства Соединенных Штатов в Москве. Он молча наблюдал за толпой, встав так, чтобы его не было видно снизу. Шум на улице стал несколько слабее, перейдя в глухой перекатывающийся гул.

Я заметил на лице Кеннана, наблюдавшего эту волнующую сцену, странно-недовольное и раздраженное выражение. Потом, бросив последний взгляд на толпу, он отошел от окна, сказав злобно:

— Ликуют… Они думают, что война кончилась. А она еще только начинается.

Перед уходом из посольства я заметил, что вместо портрета Рузвельта — его голова со сверкающей улыбкой господствовала прежде над комнатой — на стене висел портрет Трумэна.

В тот день я не обратил должного внимания на слова Кеннана, зато часто вспоминал их потом. Дипломаты имеют обыкновение скрывать свои подлинные мысли. Но в тот раз Кеннан выразил свое подлинное убеждение. Что он был не одинок в своих взглядах, я начал понимать уже несколькими месяцами позже, когда вернулся в Англию.

Английский народ, руководствуясь чувством искренней дружбы с советским народом, голосовал за ту партию, в программу которой входило сотрудничество с Советским Союзом. Осенью 1945 года народ Англии еще не осознал, что политика Эрнеста Бевина есть не что иное, как продолжение старой антисоветской политики Черчилля, стремившегося «ограничить коммунизм» кольцом враждебных государств, соседствующих с Советским Союзом. Этой политикой, как известно, руководствовался Черчилль в своих попытках задержать второй фронт и перенести его на Балканы, считая, что лучше затянуть войну, чем видеть распространение влияния Советов. Первая атомная бомба, сброшенная над Хиросимой за два дня до того, как Советский Союз вступил в войну с Японией, была, по словам английского профессора Блэкетта, «не столько последней операцией Второй мировой войны, сколько первой операцией холодной, дипломатической войны с Россией».

В 1945 году английский народ еще верил, что вновь избранное лейбористское правительство положит конец этой позорной политике.

Но в официальных кругах Лондона не питали таких иллюзий. Форейн Офис и те газеты, которые послушно отражали его взгляды, какое бы правительство ни стояло у власти, стремились, главным образом, уничтожить широкую популярность Советского Союза среди английских рабочих. Никакими средствами, даже самыми сомнительными, не брезговали для того, чтобы дискредитировать Советский Союз и его армию. Самый незначительный инцидент раздувался и широко разглашался по радио британской радиокорпорацией. Вновь были вынуты из дипломатических сундуков всякого рода пронафталиненные «знатоки России», изощрявшиеся в клевете на Советский Союз еще до Второй мировой войны.

Однако в те дни лейбористские члены парламента еще заигрывали с избирателями, пытаясь использовать для своей выгоды симпатии английского народа к Советскому Союзу. Время, когда лейбористское руководство стало исключать из своей партии людей только за то, что те говорили и действовали в соответствии с предвыборными обещаниями, когда для рядовых лейбористов стало вдесятеро опаснее участвовать в работе Конгресса в защиту мира, чем поддерживать черчиллевское движение «Объединенной Европы», ставящее своей целью отдать Европу Соединенным Штатам, — время для всего этого пришло позже.

Оно началось, когда Черчилль в Фултоне (Миссури, США) повторил мерзкую фразу Геббельса о «железном занавесе» и в присутствии президента Трумэна призвал к созданию англо-американского антисоветского блока. Эта речь, как известно, не вызвала ни одного протестующего голоса в официальных кругах Англии.

Позиция Великобритании по отношению к Америке в «войне, которая только начинается», еще более определилась, когда 4 апреля 1949 года Бевин приехал в Вашингтон для подписания Северо-атлантического пакта. Таким образом, по выражению прогрессивной американской писательницы Джессики Смит, правительства США и Англии подписали военный договор против своего главного союзника во Второй мировой войне прежде, чем они подписали мирный договор с главным противником в этой войне.

Таковы главные события последних лет, заставившие меня вспомнить слова американского дипломата Кеннана, сказанное им в день, когда советский народ праздновал победу.

«Война еще только начинается…» У этой «холодной войны» (даже терминология и та американского производства!) уже имеются жертвы. Я имею в виду не Джеймса Форрестола, который хотел запугать весь мир, а вместо этого сам сошел с ума от страха. Я говорю о трудящихся массах Запада, которым приходится расплачиваться за военные планы своих правительств, и в первую очередь о народе моей родной страны — Англии, который так и не дождался обещанного ему облегчения жизни. На плечи английских рабочих, на плечи населения переуплотненных индустриальных районов ляжет вся тяжесть страданий, если Британские острова станут Мальтой будущей войны в соответствии с планами американских атомных стратегов.