В мае 1944 года посетившая Москву делегация Польской народной армии обратилась к послам Англии и США с просьбой о снабжении оружием. Ответа не последовало. А между тем антисоветские группы в Польше продолжали получать английское и американское вооружение. В то время как пламенные призывы Союза польских патриотов находили горячий отклик в сердцах всех поляков, живущих в Советском Союзе, английские дипломаты повторяли клеветнические измышления лондонского польского правительства о новой польской армии, сформированной в СССР.
Помню, какой крик поднялся после моей статьи в «Таймс», описывавшей, как Советское правительство помогает польскому гражданскому населению сохранять польские обычаи и традиции. Я написал эту статью, побывав в детском доме для польских сирот в Загорске, где дети воспитывались в духе истинного польского патриотизма. А несколько позднее, когда после поездки в освобожденный Люблин я был настолько восхищен всем виденным, что позабыл об осторожности и во всеуслышание объявил о своих симпатиях к демократическому правительству, мне пригрозили увольнением из «Таймс».
Эта история заслуживает того, чтобы о ней рассказать подробнее. Люблин в то время не имел телеграфной связи со странами Европы. Единственным средством связи была радиостанция небольшой мощности. Польские власти предложили иностранным корреспондентам передавать свои статьи по радио, предварительно обратись к радиослушателям с просьбой сообщить содержание статей в редакции газет, для которых они предназначались. Опыт удался; несколько английских радиослушателей позвонили в редакцию «Таймс» и передали туда содержание моей корреспонденции.
Вернувшись в Москву, я обнаружил, что ни одна строчка моей статьи о создании первого польского правительства на освобожденной польской земле не попала в печать. Вскоре пришло весьма суровое письмо от редактора с выговором «за выступление по радио с пропагандой в пользу польского правительства».
Несмотря на дальность расстояния между Москвой и Лондоном, до меня доходили отголоски дискуссии, разгоревшейся в редакции «Таймс» по поводу «отсутствия объективности», которым якобы грешат сообщения их корреспондента из Советского Союза.
У меня были все основания подозревать, что источник недовольства находился в английском посольстве в Москве, где, вероятно, предпочли бы видеть на моем месте корреспондента, ничего не имеющего против предварительной «обработки» его сообщений.
Антисоветская позиция большинства англо-американских дипломатов в польском вопросе достигла апогей во время битвы за Варшаву. Их симпатии были особенно велики к Бур-Комаровскому, военному представителю «лондонских поляков», по инициативе которого вооруженные силы в Варшаве начали восстание без согласования с действиями Красной Армии.
Во время битвы за Варшаву группа корреспондентов побывала в Люблине и там услышала от очевидцев рассказ о том, как люди, ставившие свои эгоистические интересы выше патриотического долга, спровоцировали это преждевременное восстание.
Восстановить правдивую картину варшавского восстания было особенно важно в те дни потому, что общественное мнение на Западе всячески сбивали с толку различные официальные и полуофициальные представители печати, приходившие в ярость при одном упоминании о дружбе между Советским Союзом и Польшей и распространявшие злобную и беспардонную клевету о событиях в Польше.
В те дни, когда мы находились в Люблине, Висла уже была форсирована и к югу и к северу от Варшавы. С южной стороны, в Варке, польские и советские войска отбили ожесточенные атаки немецких танковых дивизий. Продвижение к северу от Варшавы не дало ожидаемого эффекта из-за ожесточенного сопротивления немцев в Восточной Пруссии. Командование Красной Армии разработало план окружения немцев в Варшаве, чтобы таким путем спасти столицу Полыни от разрушения, неизбежного при фронтальном наступлении.
Польские войска, сражавшиеся бок о бок с Красной Армией, были поставлены в известность о советском плане обхода Варшавы, и генерал Жимерский говорил нам, что он и его штабные офицеры видели в этом плане единственную возможность спасти Варшаву от разрушения.
Однако польские эмигранты и Лондоне были заинтересованы прежде всего в том, чтобы захватить власть в Варшаве раньше, чем туда придут войска Красной Армии и польского Комитета национального освобождения.
Весь план варшавского восстания был, в сущности, подчинен одной основной цели: обеспечить захват всех главных правительственных зданий, как только разожмется немецкий кулак, удерживающий город. Тотчас же вслед за этим должна быть провозглашена власть правительства Миколайчика. С теми силами и тем количеством оружия, которые имелись в наличии, нельзя было рассчитывать взять Варшаву иначе, как в последний момент. К длительным боям даже и не готовились. Это был чисто политический план.
Варшавяне, истомившиеся в немецкой оккупации, страстно жаждавшие освобождения, горячо отозвались на призыв взяться за оружие. Они не могли знать, что не было сделано никакой попытки согласовать план восстания с командованием Красной Армии. Они не могли знать, сражаясь против превосходящих сил противника в Старом городе, на Театральной площади и в Политехническом училище, что самый план восстания делал невозможным снабжение оружием с воздуха. Они не могли знать, что когда польские освободительные войска по ту столону Вислы предложили доставить повстанцам оружие, Бур-Комаровский отказался сообщить координаты тех двух пунктов за чертой города, куда можно было безопасно сбросить с самолета груз. Только те, кому удалось уцелеть в разрушенном городе, узнали впоследствии, как их предали миколайчиковские политиканы, активно поддержанные Лондоном.
Полгода спустя после варшавского восстания, в январские сумерки, я смотрел на этот город с бывшего наблюдательного пункта на крыше богатой виллы в Саско-Кемпа. Неподалеку виднелся затейливый переплет вмерзших в лед Вислы ферм моста Понятовского. Похожие на коробочки домики этого фешенебельного предместья Варшавы казались рябыми от шрапнели. За нами была освобожденная Прага, холодная, голодная, но полная патриотического воодушевления. Но за Вислой Варшава казалась мертвой. Пожары догорели. На вечернем небе алела узкая полоса заката, точно знамя, приспущенное в знак уважения к павшим варшавянам. Скорбным силуэтом вырисовывались на этом фоне очертания разрушенных домов. Оттуда доносились приглушенные расстоянием звуки — то грохот обвалившейся стены, то звон железной балки, рухнувшей под тяжестью обломков. С правого берега Вислы тоскливо смотрели на это трагическое зрелище польские солдаты, помнившие Варшаву красивым, вечно веселым городом…
Я остановился так подробно на польском вопросе потому, что он наиболее ярко показывает черную измену английских правящих кругов в дни, когда советский народ вел напряженную, героическую борьбу против гитлеровской Германии.
Англо-американская политика на освобожденных территориях
Народы всего мира встретили весть о победе над гитлеровской Германией торжественно, с глубокой радостью, к которой примешивались слезы горя, сурово сдерживаемого во время войны.
В Чехословакию после ее освобождения Советской Армией пришла новая жизнь. Мой друг чех, принадлежавший к интеллигентным кругам Праги, писал мне о дне освобождения:
«Мы услышали громкие крики радости. Народ бежал со всех сторон к советским танкам. Наши освободители — русские — казались нам братьями, с которыми мы долго, слишком долго были разлучены. Мужественные, приветливые, они обнимали нас, ласкали детей, раздавали им сладости, поднимали их на танки и машины. Это самые яркие и радостные впечатления в моей жизни. Да не будут никогда нарушены узы, связавшие нас с нашими дорогими братьями!»
А вот что писал другой мой знакомый чех:
«То были русские! Я переживал самые замечательные минуты в моей жизни! Какими утомленными казались эти молодые воины, стоявшие в открытых люках запыленных танков, переваливших через горы, — живое олицетворение всего того, что я представлял себе при слове «Россия». Великодушные, благородные люди с широкой натурой… Я сразу почувствовал, что они — свои, что они для нас не чужеземцы. Танки проходили не задерживаясь, за ними появился грузовик. Шофер, украинец, подхватил на руки нашу маленькую Славку и, целуя ее, сказал, что у него дома дочка такого же возраста».
