То была настоящая речь, и она сработала лучше всех прочих, которые Элвин слышал в своей жизни. Речные крысы мгновенно бросились обратно в тень, приложились пару раз к кувшинчику с виски и через несколько секунд уже абсолютно безразличными взглядами провожали уезжающую телегу. Начальник пристани вернулся к себе задолго до того, как телега свернула на главную дорогу.

— Надеюсь, у начальника пристани не будет неприятностей, после того как он помог нам? — встревоженно спросила леди.

Элвин с удовольствием отметил, что самоуверенность ее куда-то подевалась, хотя слова по-прежнему звучали очень четко, словно внутри нее маленький молоточек звенел по железу.

— Да не, — махнул рукой Элвин. — Они знают, что, стоит им хоть пальцем тронуть начальника пристани, работы на этой реке им ни в жизнь не сыскать. А если они все-таки что-нибудь и найдут, то не проживут и ночи, сойдя на берег.

— А вы?

— О, у меня таких гарантий нет. Но, думаю, в Устье Хатрака я поеду только через пару недель, не раньше. К тому времени эти парни найдут себе работу и будут отсюда в сотне миль вниз или вверх по течению. — Вдруг на память ему пришли слова начальника пристани. — Так вы новая учительница?

Она не ответила. Во всяком случае, прямо.

— Думаю, на востоке таких людей тоже хватает, только они стараются не выступать в открытую.

— Ну, уж лучше сойтись с ними в открытую, чем в каком-нибудь темном переулочке, — пошутил, расхохотавшись, Элвин.

Она, однако, не засмеялась.

— Я думала, что меня встретит доктор Уитли Лекаринг. Он, наверное, счел, что моя лодка прибывает после полудня, но сейчас он, должно быть, уже в пути.

— Дорога до Хатрака одна, мэм, — успокоил Элвин.

— Мисс, — сказала она. — Не мадам. Слово «мадам» используется в применении к замужней женщине.

— Ну, как я и сказал, дорога на Хатрак одна. Поэтому, если он едет за вами, мы его не минуем. Это так же верно, как вы мисс, а не мадам. В дорогах-то я разбираюсь.

На этот раз Элвин не засмеялся над собственной шуткой. С другой стороны, взглянув на учительницу краем глаза, он вроде бы заметил ее легкую улыбку. «Может, она вовсе не такая уж зануда, какой хочет казаться, — подумал Элвин. — Может, она почти человек. Возможно, она все-таки согласится давать частные уроки некоему чернокожему мальчугану. Может, она стоит той работы, которую я проделал, чиня домик у ручья».

Поскольку он правил телегой и ему надо было смотреть вперед, с его стороны было бы крайне неестественно, даже невежливо постоянно поворачиваться и пялиться на нее, хотя ему очень хотелось разглядеть ее получше. Поэтому он послал к ней «жучка», свою искорку, ту часть, которая «видела» то, чего другой человек обыкновенными глазами никогда не увидит. У Элвина вошло почти в привычку исследовать, если можно так сказать, что таится у людей под кожей. Однако не стоит забывать, что это не все равно, как если бы он смотрел нормальными глазами. Конечно, он мог бы определить, что скрывается под одеждой, однако наготы людей он не видел. Вместо этого он видел кожу, близко-близко, как будто перед глазами его одна из пор. Поэтому он не считал, что заглядывает под юбки или пялится в чужие окна. Нет, это просто еще один способ видеть и понимать людей; он не видел форму и цвет тела, но мог определить, потеет человек или нет, жарко ему или нет, здоров ли он, взволнован ли чем-то. Он был способен разглядеть синяки и рубцы от ран. Он видел спрятанные деньги и секретные бумаги — но чтобы прочесть написанное, ему нужно было почувствовать нанесенные на поверхность листа чернила, после чего медленно пройтись по всем изгибам, чтобы определить, какие буквы они составляют. Это был очень медленный процесс. Это не то что видеть глазами, данными человеку от природы, нет, сэр.

В общем, он послал своего жучка обследовать эту напыщенную леди, на которую не мог смотреть в открытую. И то, что он обнаружил, изрядно удивило его. Потому что ее обволакивали не менее сильные чары, чем Бездельника Финка.

Более того, чары переплетались и наслаивались друг на друга — на шее у нее висели амулеты, в одежду были вплетены всевозможные заклятия, даже в волосах торчала проволочная булавка в форме оберега. И только один из всех оберегов служил непосредственно для защиты, причем был и вполовину не так силен, как оберег Бездельника Финка. Тогда как остальные… зачем? Ничего подобного Элвин раньше не встречал, и у него ушло немало сил, чтобы понять, для чего созданы сети оберегов, опутавшие эту леди. Все, что он смог определить, трясясь в телеге и не сводя глаз с дороги, сводилось к весьма простому выводу: каким-то образом обереги создавали очень могущественные чары, которые показывали новую учительницу не такой, какой она была на самом деле.

Вполне естественно, первым побуждением его было попробовать проникнуть под маскировку. Одежды, которые она носила, были обычными — заклятия меняли ее голос, цвет и строение поверхности ее кожи. Но в чарах у Элвина практически не было опыта, тем более в колдовстве, которое плели обереги. Большинство людей наводило чары при помощи слов и жестов, связанных с тем образом, который они надеялись призвать. Это воздействовало на умы окружающих, но стоит научиться видеть сквозь этот облик, как тебя уже не обмануть. Поскольку Элвин без труда проникал сквозь такие маски, эти чары на него не действовали.

Но тут был совершенно другой случай. Оберег изменял то, как падал и отражался солнечный свет, так что перед тобой представал не какой-то там вымышленный образ, а новый человек. Ты действительно видел ее иначе — так свет падал в твои глаза. Так что эти чары не дурманили ум Элвина, ведь подобные штучки с ним не прошли бы. Даже при помощи своего «жучка» он не смог выяснить, что же кроется под оберегами — обнаружил лишь, что в действительности новая учительница вовсе не так морщиниста и костлява, как выглядит, а следовательно, значительно моложе.

Однако, перестав гадать, что же кроется за ее обличьем, он наконец задался главным вопросом: почему женщина, обладая силой изменить свою внешность и стать такой, какой захочется, — почему она предпочла выглядеть вот так? Холодной, занудной, старой, костлявой, неулыбчивой, злобной, самоуверенной. Учительница нарочно выбрала обличья, прямо противоположные желаниям остальных разумных женщин.

Может, она скрывается от закона? Но под оберегами она все же оставалась женщиной, а Элвин никогда не слышал о женщинах, которые вынуждены скрываться от закона. Хотя, возможно, она просто очень молода и посчитала, что люди не воспримут ее всерьез, если она не будет выглядеть старше. С этой проблемой Элвину самому приходилось не раз сталкиваться. Или, может, она очень миленькая и не хочет, чтобы мужчины думали о ней не так, как надо, — Элвин попытался представить себе, что могло случиться на пристани, если бы речные крысы увидели перед собой настоящую красотку. Впрочем, по правде говоря, речная шушера скорее всего, наоборот, проявила бы всю возможную вежливость, будь учительница взаправду красавицей. Ведь они только с уродливыми женщинами распускают языки, поскольку уродины, наверное, напоминают им их матерей. Так что чары учительница навела вовсе не в целях самозащиты. И не затем, чтобы скрыть какое-нибудь уродство, поскольку Элвин видел сам, на ее коже нет ни оспин, ни каких-нибудь страшных родинок, шрамов.

Он никак не мог понять, почему она решила укрыться под столькими слоями обмана. Она могла превратиться во что угодно и в кого угодно. Но он не мог спросить ее об этом, потому что признаться, что он способен проникнуть сквозь ее чары, — все равно что рассказать о даре, которым Элвин обладал. А откуда он мог знать, можно ли ей доверять такую тайну, если он не мог понять, кто она на самом деле и почему решила похоронить свою внешность под покровом лжи?

«Может, стоит предупредить кого-нибудь?» — невольно подумал он. Ведь ее опеке доверят городских ребятишек, может, дать школьному совету знать, что она вовсе не та, за кого себя выдает? Однако им он тоже ничего не мог рассказать, потому что снова выдал бы себя; да и кроме того, тайна — это ее личное дело и вреда никому пока не принесла. Стало быть, если он расскажет о ней правду, это выдаст и ее, и его, а ничего хорошего от этого не будет.