А в этом времени? В любую минуту могут заявиться полицаи или немцы, и придётся или стрелять, или убегать — документов-то у него нет. Да и сам он — как будто бы есть, и в то же время его как будто и нет. И любой гадёныш — вроде предателя полицейского — может его убить. Как-то несправедливо это, не по правилам.

Через три недели земля подсохла. По дороге идти было ещё рано, а по лесу — вполне можно. Там дёрн, высохшая прошлогодняя трава да опавшая хвоя землю укрывали. Передвигаться вполне можно.

И Саша начал планировать первый выход. Перво-наперво на железнодорожную станцию наведаться надо. Во время распутицы немцам по дорогам передвигаться не с руки. А на железной дороге жизнь никогда не замирает. Поезда идут днём и ночью, в жару и в холод, в сушь и распутицу. Вот и надо им кровь пустить. Железная дорога — это как сосуды кровяные у человека.

Закупори сосуд тромбом — орган не умрёт, потому как другие сосуды-коллатерали есть. Так ведь и он во вражеском тылу не один. Есть партизаны, подполье, армейские диверсанты наверняка. Да и простые граждане саботируют как могут. Власть-то немецкая — она в городах, на дорогах. А в глубинке, в некоторых деревнях немцев живьём ещё не видели.

С утра Саша хорошо поел, чтобы не нести с собой продукты, закинул за плечо немецкий карабин и отправился к железной дороге. Для начала он решил понаблюдать за движением, может, умная мысль в голову придёт.

Он добрался до двухпутки и влез на дерево. Хоть и небольшая высота, метра четыре, а видно лучше.

От дерева, на котором он сидел, вправо тянулся путь прямой, шедший на затяжной подъём. Вдали, на перегибе пути, маячил часовой.

Через четверть часа послышалось пыхтение паровоза и перестук колёс. На подъём шёл поезд. Впереди паровоза катилась платформа, обложенная мешками с песком. Спереди — амбразура, торчит ствол пулемёта. На платформе во весь рост стоял немец и играл на губной гармошке.

Нагловатый вид немца задел Сашу за живое. А может, врага давно живьём не видел?

Он передёрнул затвор карабина, взял немца на мушку, повёл стволом вперёд, делая упреждение, и нажал на спуск. Раздался не выстрел, а щелчок. Осечка. Саша вновь медленно передёрнул затвор, поймал в руку патрон. Капсюль был наколот, стало быть, карабин исправен. Он прицелился ещё раз, пока паровоз не успел протолкнуть платформу вперёд, снова нажал на спуск — и снова осечка!

Саша выматерился. Ещё хорошо, что сейчас, а не при встрече с немцами нос к носу.

Скорее всего, патроны отсырели. Он и карабин, и патроны к нему хранил замотанным в промасленную тряпку под крышей сарая, чтобы чужому найти трудно было. Выходит, сейчас он безоружен! Карабин есть, а стрелять из него невозможно. Вот незадача!

Однако же в этот день Александру повезло. После неудачи с осечками он направился домой. Решив немного урезать путь, пошёл через лес напрямик, благо — общее направление знал. Рано или поздно он должен был выйти на дорогу к хутору.

Впереди показался завал из деревьев, причём лежали они верхушками в одну сторону. Саша подошёл поближе к завалу и увидел хвост самолёта.

Самолёт был наш, советский, довоенного ещё производства, на киле красовалась полустёртая звезда. Судя по всему, сбили его или он сам упал ещё летом 1941 года, поскольку его оплетали высохшие за зиму ветви кустарника.

Саша обошёл самолёт вокруг. Одно крыло его было оторвано, нос смят. Но видимых повреждений от пуль или снарядов он не нашёл. Не исключено, что самолёт упал оттого, что в баке закончился бензин. Иначе при посадке в лесу он вспыхнул бы и сгорел. Его догадку подтверждало ещё и то, что лопасти уцелевшего винта были погнуты только снизу — то есть винт при посадке уже не вращался.

Саша взобрался на единственное крыло и заглянул в кабину. Кресло пилота было пустым. Экипаж успел выпрыгнуть с парашютами или выбрался из повреждённого самолёта после аварийной посадки.

Саше стало интересно, и он открыл крышку бензобака на крыле. Пахнуло бензином. Он сломал веточку и сунул её в бак. Как он и предполагал, ветка осталась сухой — бак был пуст. Понятно, не дотянули до своих, возвращаясь с задания, упали.

Он заглянул в кабину ещё раз. Приборы были разбиты, но следов крови — пусть и засохших — не было.

Он бы так и ушёл — уже сделал несколько шагов, как обратил внимание, что на фюзеляже, ближе к хвосту, есть ещё одна кабина — вроде для хвостового стрелка.

Саша с трудом влез на фюзеляж; ухватившись обеими руками, откинул фонарь и заглянул в кабину. Она была пуста, а внизу, на полу, лежал пулемёт. Вид у него был немного несуразный: с высокой мушкой, приспособленной для стрельбы с турели, без сошек, без приклада.

Саша внимательно осмотрел неожиданную находку. По стволу и ствольной коробке — лёгкая сыпь ржавчинки. Если оттереть керосином, так пулемёт вполне ещё может пригодиться. И патроны в коробке есть — сотни три.

Саша осторожно спустил на землю пулемёт и коробку с патронами, выбрался сам. Водрузил пулемёт на плечо, коробку — в руку. Получалось тяжеловато, но своя ноша не тянет.

Он добрался до избы и сразу спрятал пулемёт в сарай, а карабин — под крышу. Зайдя в избу, обнял Олесю.

— Я тебя позже ждала, обед приготовить не успела, — виновато призналась она.

— Я не голоден. У нас керосин есть?

— Совсем чуть-чуть. Я для растопки печи оставила, да для лампы.

— Отлей немного.

— Возьми в чулане.

Саша нашёл оцинкованную посудину — вроде круглой канистры, открыл крышку, понюхал. Точно, керосин. Плеснул немного в пустую консервную банку и поспешил в сарай.

Полчаса он пытался понять, как разобрать пулемёт — его интересовало состояние ствола. Если цел, не поражён ржавчиной — можно заняться смазкой и оттиранием ржавых пятен.

Саша заглянул в ствол. Видимо, при авиационной жизни за пулемётом ухаживали, но нахождение его в сыром лесу больше полугода сказалось.

Саша нашёл кусок проволоки, обрывок тряпки и вычистил ствол. Осмотром остался доволен. Теперь можно было приняться и за другие детали.

С пулемётом Саша провозился до вечера: вычистил, смазал, собрал и пощёлкал затвором. Вроде должен работать. Патроны к нему наши, винтовочные, калибра 7,62 мм. Вот только будут ли они стрелять?

Саша решил залезть в подвал и выстрелить там хотя бы один раз. В лесу нельзя, эхо выстрела далеко слышно — километра три окрест. А привлекать внимание к хутору не хотелось.

Он открыл коробку с патронами и выщелкнул из пулемётной ленты два патрона. На кончиках пуль — чёрные и красные пояски, по стандартному обозначению пули должны быть бронебойно-зажигательные. Капсюль покрыт красным лаком, и с виду патрон похож на обычный, винтовочный.

Подхватив пулемёт под мышку, Саша неуклюже спустился по лестнице в подвал.

По устройству пулемёт походил на дегтярёвский, но механизм подачи патронов из ленты был другим. Да и рукоять взведения затвора располагалась непривычно для советского оружия — слева.

Саша взвёл затвор, вложил патрон в патронник. Пулемёт стрелял с заднего шептала, как и многие советские автоматические образцы — тот же пехотный пулемёт ДП, автомат ППШ.

Он направил ствол в бревно сруба погреба и нажал на спуск.

Выстрел в тесном пространстве погреба просто оглушил его. Хорошо — догадался открыть рот перед выстрелом, как делают все артиллеристы, иначе барабанные перепонки просто полопались бы. А пулемётик-то работает!

Саша выбрался из подвала и поискал глазами, куда бы спрятать пулемёт. Больно он здоров и тяжёл — килограммов десять, а то и поболе будет. Но потом махнул рукой: пусть здесь полежит. Завтра он всё равно с ним уйдёт.

Отмыв руки щёлоком от керосина и смазки в бочке, Саша вернулся в избу.

— Фу, как пахнет от тебя! — поморщилась Олеся.

— Керосином.

— Ты, никак, деревню сжечь решил?

— Да взял всего чуть-чуть, граммов двести. Разве ими сожжёшь чего-нибудь?

— Целых двести граммов! Да за них такой шматок сала отдать надо!