До конечной в Огикубо поезд проехал за 12 минут пять станций: Син-Накано, Хигаси-Коэндзи… На Огикубо, сменив номер на А877, он отправился обратно. Плохо стало и тем пассажирам.

На конечной работники станции шваброй вытерли пол. И как следствие — пожаловались на сходные симптомы. Самое тяжелое состояние оказалось у помощника начальника станции. Уже на второй остановке после отправления у новых пассажиров проявились симптомы. Только тогда поняли, что с поездом что-то неладно, и прямо там всех высадили, а поезд отправили в депо.

Думаю, на Огикубо село немало людей. Все сидячие места заняты, некоторые ехали стоя. Мы знали, что поезд перед посадкой не проверили, поэтому ждали, когда он вернется уже с номером 877 в 8:53, но с Син-Коэндзи его сняли с маршрута.

Вынеся из вагона двух пассажиров, я взял пальцами полиэтиленовые пакеты и поставил их на платформе. Сделал я это сам. Пакет размером 30 квадратных сантиметров напоминает обычную капельницу. Внутри плескалась жидкость. У меня на руках были белые нейлоновые перчатки. Я всегда надеваю их, когда выхожу на дежурство. Стараясь не касаться мокрых мест, я осторожно поднял пакеты. Вот этим те двое попытались покончить с собой — ничего другого тогда мне в голову не приходило. Нужно отнести в полицию. На багажной сетке я приметил несколько газет. Я взял их, поставил сверху пакеты, приподняв, вынес на платформу и прислонил к колонне. Затем помощник начальника принес белый пакет из супермаркета, вставил в него те два и крепко завязал отверстие. Затем он, видимо, отнес пакет в офис и опустил в мусорное ведро, стоявшее у входа, только мы об этом ничего тогда не знали. Пассажиры начали жаловаться на недомогание, их собрали в офисе. Что пассажиры, что работники — и те и другие не в себе. Уже приехали полицейские и пожарные, они опрашивали пострадавших, но постепенно им тоже стало хуже. Странно. Решили вынести пакет наружу, и полицейские сразу его унесли.

Когда я пошел в офис позвонить, до меня еще не дошло, но уже потекли сопли, и потемнело в глазах. Они пока не болели, но все виделось расплывчато. Будто в глаз попала соринка. Пытаюсь сфокусировать взгляд — больно, аж жуть. Если сидеть, ни на что в особенности не глядя, ничего особенного, а захочешь посмотреть — больно. И вот уже не могу различить лампу дневного света и прочие предметы.

Пошел в туалет, умылся. Затем немного полежал в комнате отдыха. Голова закружилась в 8:55, прилег я примерно в девять. К тому времени я уже знал о странных событиях в других местах. Шумиха вокруг линии Хибия началась раньше нашей. Более того, на Накано-Сакауэ все происходило относительно поздно. К тому времени вокруг царила паника.

Телевизионщики только и успевали запускать в эфир свежие новости.

Мне стало плохо — вышел на улицу. По перекрестку Накано-Сакауэ сновали неотложки, не успевали отвозить пострадавших пассажиров. На всех машин не хватало. Меня, например, пришлось транспортировать на машине полицейских оперативников. Знаете, такая, с проволочной решеткой. В больницу приехали в полдесятого. Шесть работников станции Накано-Сакауэ обратились к врачам, но госпитализировали только двоих, включая меня.

Когда мы приехали в больницу Накано, там уже знали, что причина в зарине. Нас обрабатывали в соответствии с диагнозом: промыли глаза, сразу поставили капельницу. В больничной карте необходимо заполнить имя и адрес, но многие жаловались на глаза и сами заполнить не могли. Зрение не фокусировалось, поэтому писать не получалось.

В больнице я пролежал шесть дней. Горше всего пришлось в первый. Устал, пришел туда как был, в форме, сплошные анализы. Оказался низким уровень холинэстеразы в крови. Месяца за три-четыре кровь обновится, тогда глаза вернутся в прежнее состояние, а пока — зрачки не раскрываются: «сужение зрачков», говорят. Причем у меня дела хуже, чем у остальных. Сужение не проходило вплоть до выписки из больницы. Смотрю на свет — а он совсем не яркий.

Сообщили жене, она сразу примчалась в больницу. Но в тот момент сомнения «буду жить или нет» у меня почти не было. Наивно думал — пустяки. Сознание не потерял. Просто болят глаза и насморк.

А ночью начались кошмары. Лежу на боку — все тело трясет от озноба. Сон это или явь, сам не понимаю, но сознание отчетливое. Хочу нажать на кнопку вызова медсестры, но почему-то не могу. Это оказалось труднее всего. В состоянии кошмара. Дважды за ночь. На минутку проснулся, думаю — нажму, но так и не смог.

Можно радоваться, что все обошлось именно так, а не хуже, — с учетом того, что я непосредственно держал зарин в руках. Может, сыграл свое дело поток воздуха. Пока держал — парами не дышал. Видимо, так. На других станциях те, кто подбирали, погибли. Я человек пьющий, и на работе некоторые считают, что в этом мое счастье. Алкоголь защитил организм от отравления. Сам я, правда, не знаю.

Осознания того, что я в те минуты мог умереть, не было. Глаза действительно болели. Целый день сплю, не в состоянии смотреть телевизор. Ночью — скука, не знаю, чем себя занять. Но это было самое тяжкое. Физическая боль улетучилась в самом начале, о чем я не жалею. 25 марта выписался, до 1 апреля отдохнул дома, затем вернулся на службу. Валяться дома — хуже некуда, работать лучше.

Ненависти к преступникам из «Аум Синрикё» я не чувствовал с самого начала. Честно. Откуда мне знать, чьих рук это дело? Напади кто, начни пинать — можно сразу дать сдачи.

Но постепенно прояснились разные факты, и теперь я считаю: нет им прощения. Да и кто простит тех, кто без всякого разбора метит в жертвы такое огромное количество беззащитных людей. Два наших коллеги лишились жизни. Не знаю, предстань они передо мной, смогу ли сдержаться, чтобы не затащить их куда-нибудь да не отлупить изо всех сил! И если их казнят, это будет справедливо. Сейчас ведутся разговоры об отмене смертной казни, но за все содеянное ими… Ни за что не прощу.

Я подобрал пакеты с зарином просто потому, что находился рядом. Не было бы меня, это сделал бы кто-нибудь другой. Ответственность за свою работу необходимо нести до последнего. Корчить рожи, мол, я тут ни при чем, — не годится.

Дом г-на Сакаты — в городе Футаматагава префектуры Канагава. Недавно перестроенный, светлый дом, где он живет с женой и матерью. Родился в Маньчжурии, в Синкё[38]. Отец — военный, мать — стенографистка штаба Квантунской армии. Отец пал жертвой войны — попал в плен и умер от тифа при транспортировке в Сибирь. Мать с ребенком поехали жить к родителям отца в Кумамото. Там мать повторно вышла замуж за старшего брата отца. Отчим умер, когда г-ну Сакате было четырнадцать. Мать по-прежнему бодра и отдает всю душу садоводству. Отчим работал строителем, поэтому они мотались по разным местам. За шесть лет начального образования менял школу пять раз. Перейдя в среднюю, осел в городе Кавасаки.

Саката-сан — бухгалтер, он очень скрупулезен с документами. Задаешь ему вопрос, и тут же из его заранее подготовленной папки появляются газетные вырезки, чеки, пометки по теме. Мы были восхищены. Скорее всего, он так же работает на своем месте. Дома все так же аккуратно.

Увлечение — мини-го, спорт — гольф. Правда, после перехода в новую фирму он очень занят и выбирается на поле не чаще пяти раз в год. Тело — крепкое, до сих пор ничем не болел. Нынешняя госпитализация — первый больничный опыт. Но вот очутился здесь — и выдалось хорошенько отдохнуть.

В нынешней фирме, торгующей асфальтом для дорог, я работал одиннадцать лет. До нее трудился в той же отрасли. Сменил несколько мест работы. Это — третье. Все они имеют отношение к нефти. Мы специализируемся на асфальте. Но можно самому встать на ноги, создать фирму и работать себе на здоровье, пользуясь доверием прежней клиентуры. Такая вот особенность этой сферы бизнеса. Отношения между людьми куда крепче, чем с профсоюзом. В прежней фирме возникали проблемы с руководством, от них остался неприятный осадок. Все словно сговорились и бросили эту работу, с нуля создали собственное дело.