Обычно нужно радоваться поимке последнего преступника, но не тут-то было. На самом деле тело сейчас покинули силы, и я ощутил какой-то вакуум. Может, наоборот, — пронеслась мучительная мысль — сейчас и начнется новая борьба. Похоже, в ходе долгого процесса взятия интервью у меня постепенно возникла привычка судить о вещах, видя все глазами пострадавших. Ничего похожего на радость во мне не бурлило. Лишь мало-помалу, как горькие желудочные спазмы, подступали горечь и безымянная пустота.

Указать название больницы, в которой лежит Сидзуко, и ее адрес я не могу.

Вдобавок к тому, имена Тацуо и Сидзуко — вымышленные. Как я уже говорил, это жесткое пожелание родственников, которые не хотели огласки. Хорошо, если вы меня понимаете.

Дело в том, что однажды репортеры прорвались в эту больницу без разрешения, навязчиво пытались взять у Сидзуко интервью. Ее это привело в шок, и успешная программа реабилитации оказалась отброшена на несколько шагов назад. Не говоря уже о беспокойстве, причиненном больнице. Тацуо был озабочен этим происшествием больше всего.

В августе 95-го Сидзуко перевели на реабилитационный этаж. До тех пор, пять месяцев после инцидента, она лежала в реанимационном центре другой токийской больницы, главной целью и функцией которого было спасти жизнь пациента. До реабилитации ей было еще далеко.

В первой больнице врач усомнился, сможет ли она осилить кресло-каталку. Прикованная к больничной койке, она лежала почти без сознания. Не открывались глаза. Не двигались мышцы. Однако после перехода в нынешнюю больницу темпы ее восстановление превзошли все ожидания. Сейчас она, подталкиваемая сзади медсестрой, ездит на прогулку по корпусу больницы, способна на незамысловатую беседу. Такой прогресс только чудом и можно назвать.

Однако память почти вся утеряна. Вспомнить, что было до происшествия, сейчас она не может. Лечащий врач считает, что по умственному развитию она соответствует уровню ученицы начальной школы. Однако что это конкретно за «уровень», если честно, Тацуо не знает сам. По правде, мне тоже это непонятно. Что это — проблема общего уровня ее мышления? Или проблема нервных синапсов? Сейчас можно сказать следующее:

— часть функций ее мозга утрачена;

— смогут они восстановиться в будущем или нет, неизвестно.

Иного ответа пока нет.

Что касается событий, произошедших вокруг нее после инцидента, многие она помнит, но некоторые забыла. Что она помнит, а что забыла, не может предположить даже Тацуо.

Левые нога и рука почти неподвижны. Особенно нога. Когда парализована часть тела, возникает немало проблем.

Прошлым летом, чтобы распрямить согнутую левую ногу, пришлось делать операцию — резать сухожилие. Это жесткая операция, сопряженная с сильными болями.

Принимать пищу ртом она до сих пор не может, пить — тоже. Язык и челюсть двигаются плохо.

Обычно мы даже не замечаем, как сложно и при этом машинально двигаются, выполняя разные функции, наши язык и челюсти во время еды. И вот только лишившись такой двигательной способности, мы впервые с болью в душе понимаем всю важность и хрупкость этих функций. Сидзуко сейчас как раз в такой ситуации.

Она может есть только жидкие продукты, вроде йогурта или мягкого мороженого. Долгосрочные упорные тренировки сделали это возможным. Кисло-сладкий клубничный йогурт — ее лакомство. Хотя, к сожалению, почти все питательные вещества она получает через трубку в носу. На горле остается след воздушного клапана, когда она была подключена к аппарату искусственного дыхания. Это отверстие сейчас закрыто круглой металлической крышкой диаметром 1 см. Бесстрастное напоминание о том, как она подошла вплотную к холодному смертному пределу, и смерть отступила.

Брат медленно выкатил из палаты кресло-каталку с Сидзуко и направился в холл. Щуплая женщина. Коротко подстриженные волосы. Лицом похожа на брата. Выражение лица смутное, но на щеках слегка проступает румянец. Цвет лица совсем неплохой. Глаза слегка сонные. Выглядит так, будто едва проснулась, но и только. И если бы не трубка в носу, в ней с трудом можно признать человека с аномалиями в организме.

Оба ее глаза и веки открыты не полностью, но если присмотреться, в них сверкает искорка. Маленькая, но очень яркая. Первое, на что я обратил внимание, — на это отчетливое свечение. Несмотря на болезнь, само существо Сидзуко не отразилось в моих глазах болью, пожалуй, из-за силы этого свечения.

— Здравствуйте, — говорю я.

— Здравствуйте, — отвечает Сидзуко.

— Ауйее, — доносится до меня ее голос.

Я кратко представляюсь. Брат добавляет недостающее. Сидзуко кивает. Ее заранее известили о моем визите.

— Спросите что хотите.

Я колеблюсь. Что у нее спросить?

— Кто вас постригает? — спрашиваю я.

— Медсестра, — возвращается в ответ.

— Ейеа, — если быть точным.

Но с учетом контекста можно сразу догадаться, о ком речь. Отвечает быстро. Без колебаний. Видно, что мозг ее работает в полную силу. Просто язык и челюсть не поспевают за ним.

Первое время Сидзуко держалась напряженно, кажется, стеснялась меня. Точнее, я сам этого не ощущал, но, по словам брата, она на себя не походила.

— Ты чего сегодня стесняешься? — подтрунивает брат. Но если подумать, разве не естественны напряжение и стеснение молодой женщины перед посторонним незнакомым мужчиной, бросающим взгляд на ее ущербное тело. Если честно, я и сам переживал.

Перед тем как решиться на интервью сестры, Тацуо спросил ее:

— Писатель Мураками хочет написать о Сидзуко в книге. Что ты думаешь на этот счет? Ничего, если я ему о тебе расскажу? Не будешь против, если он приедет сюда?

— Хорошо, — ясно ответила она.

Первое, что я почувствовал, беседуя с ней, — четкое разделение между «да» и «нет». Скорость ответов — моментальная. Думаю, такое школьникам не под силу. Она верно судила о многих вещах. Отвечала почти без заминки. Но при этом стеснялась. И это естественно.

Я поставил в прихваченную с собой желтую вазу желтый же букетик цветов — подарок Сидзуко. Яркий такой желтый цвет. Почему желтый? Не хотел дарить то, что обычно дарят, навещая больных. Думал подарить цвет, хоть немного придающий жизненных сил. Но, к сожалению, она не разбирает цветов. Днем она видит только ярко освещенные предметы. Ее зрение сильно пострадало.

— Еоиайу (не понимаю), — сказала она, покачав головой. Но после того как букет оказался на столе, как минимум для меня комната стала немного теплее. Хорошо, если эта теплота передастся воздухом телу Сидзуко.

Поверх пижамы на ней был розовый хлопковый халат, застегнутый до горла на все пуговицы. На коленях лежало тонкое одеяло. На плечи накинут платок. Окрепшая правая рука согнута. Тацуо все время был рядом, время от времени он пожимал и гладил эту руку. Похоже, так они поддерживают не передаваемое словами близкое общение.

Волосы Сидзуко по бокам торчали — такое бывает, когда долю лежишь в постели. Медсестры расчесывают ее, но такова проблема коротких волос после сна — чеши их, не чеши, на место не лягут.

— До сих пор она говорила отдельными словами, — улыбаясь, сказал Тацуо. — Мы понимали ее речь сравнительно легко. Но в последнее время она пытается говорить длинными фразами, и вот тут будет сложнее. Сознание восстанавливается, но рот за ним не поспевает.

Я же не могу разобрать и половины ее речи. Лучше всего это удается брату, которого в этом умении превосходят только медсестры, проводящие подле нее целые дни.

— Все медсестры в этой больнице молодые, активные и вежливые. Склоняю перед ними голову, — говорит брат. — Они же хорошие люди, правда?

— Ооийе йуи.

Брат говорит мне, что Сидзуко злится, когда он ее не понимает.

— Причем не отпускает домой, пока не пойму. Так же, Сидзуко?

Молчание… Видимо, стесняется.

— Эй-эй, чего стесняться? Сама же говорила. «Не отпущу, пока не поймешь», — смеясь, подтрунивает Тацуо.