Первым делом пришел на работу, и уже оттуда один сотрудник отвел меня в больницу. Я его попросил, так как глаза почти ничего не видели. В больнице было два-три человека с одинаковыми симптомами. В регистратуре говорю медсестре, что глаза не видят, а она: у нас нет окулиста. Ничего не понимала. Но затем пришли еще несколько человек с теми же симптомами, по телевизору показывали масштабы поражения. И больница наконец-то сообразила, что ситуация — внештатная. Диваны превратили в подобие кроватей, поставили капельницы. Вскоре им по факсу прислали указания по лечению.

После я перешел в другую больницу, в районе Йоцуя, где провел четыре ночи. Глазам постепенно стало лучше, и на второй день я видел, как прежде. Только сильно болела голова и виски. В больнице фактически не мог уснуть глубоко. Сон — поверхностный, несколько раз за ночь просыпаюсь. Сплю всего по два-три часа. А сам понимаю, что в таком состоянии обратно на работу мне дороги нет. Вокруг страшные новости: трое или четверо погибли, некоторые превратились в растения.

Через два дня после выписки пошел на работу, но состояние настораживает: какая-то слабость, быстрая утомляемость, проблемы с памятью.

С чем бы ни сталкивался в повседневной жизни, все не так. Но сам для себя решить не могу, зарин тому причиной или нет. Не могу ничего доказать. А тем временем на душе кошки скребут. Стал неуверенно чувствовать себя за рулем. Еду и думаю, все ли со мной в порядке. Хотя все уже вроде прошло.

Некоторое время было страшно садиться в метро. Но делать нечего — перебарывал себя и ездил. Боюсь до сих пор, но приходится. Стоит пережить такое, и невольно начинаешь бояться помещений вроде метро, представляешь, что могут сделать с тобой в мрачном подземелье. Страшно! А клеркам никуда не деться — других способов добираться до работы у них нет.

Конечно, эта история не оставляет в покое. Естественно, был зол. Но слушаю то, что несут в последнее время люди из «Аум Синрикё», и злость проходит, все кажется какой-то дуростью. Какое у них право убивать беззащитных горожан? Куда бы направить свое негодование?.. Хочу, чтобы их как можно скорее судили, наказали и ликвидировали.

С самого начала она высказала твердое желание: имя, адрес и возраст не указывать, писать так, чтобы ее никто не узнал. Она по-прежнему очень осторожна в отношении «Аум Синрикё». Недалеко от ее дома — спортивный зал секты, и будет совсем некстати, если кто-то сможет ее выследить.

Возраст — чуть больше тридцати, замужем, детей нет. После института устроилась в фирму на обычную конторскую работу, но затем уволилась и стала домохозяйкой. Сейчас получила квалификацию и преподает японский язык иностранцам. Для нее это очень интересная работа.

Немало пострадавших от зарина дали нам интервью, но лишь единицы из них смогли догадаться, что это такое. Почти все, ничего не понимая, поддались хаосу и смятению. Г-жа Накаяма была среди тех, кто все понял сразу. Более того, она — уникум, сразу распознала: «Сужение зрачков — это однозначно зарин». В разговоре поражала ее осторожность, а также хладнокровие, с которым она осознавала происходящее. Ее наблюдательность и память тоже впечатляют. Как преподаватель языка, она, должно быть, — прекрасный специалист.

Складывается впечатление, что мир «Аум Синрикё» резко отличается по своей структуре от ее мира. Это не страх, говорит она сама. Однако чем бы ни было это чувство, чтобы пережить его, ей потребуется еще некоторое время. Вот такое впечатление.

Систематичное преподавание иностранцам японского языка казалось мне сложным, но на самом деле все оказалось не так. На курсах по подготовке преподавателей нам говорили, что японский теоретически можно объяснить всего на 60 %. Я так не считаю. Все, что необходимо объяснить, вполне логично и легко объясняемо. К этому мнению я пришла на основе собственной практики.

Сейчас работаю три дня в неделю. Количество уроков зависит от учеников, сейчас у меня их семь. Каждый урок длится от часа до полутора, и ведется один на один. Ученики — бизнесмены, работающие в японских представительствах иностранных фирм. Наша школа имеет специальное разрешение на это. Уроки веду либо в офисе ученика, либо у него дома.

Март прошлого года выдался очень напряженным: я работала по 4-5 дней в неделю и проводила 10 уроков. Можно сказать, из-за них я пострадала от зарина.

В тот день урок был назначен на девять утра (да, вот так рано!) в фирме ученика около станции Оотэ, и я решила напрямую доехать туда по линии Маруноути. Многие стремятся провести урок до начала рабочего времени. Бывает, урок начинается в восемь, в семь тридцать. Хотя, естественно, некоторые предпочитают учиться после работы.

Я вышла из дома часов в восемь. Метро со станции Икэбукуро отправлялось в 8:32 (о чем я узнала позже). Но я как раз поспевала к началу урока. Там мне останется выйти из поезда и подняться по лестнице.

Икэбукуро — конечная станция, поэтому поезда отправляются с обеих сторон платформы. Когда я спустилась на платформу, с левой стороны уже стоял поезд, заполненный народом, ждал отправления. С правой стороны люди собирались в очереди, ожидая подхода следующего, но его пока не было. Я на миг засомневалась: какой выбрать? Но подумала: ничего, если я сяду во второй. Интервал между отправлениями максимум минуты две-три. Я чувствовала себя подуставшей после десяти уроков в неделю, и выбрала тот вариант, когда можно сесть.

Подошел поезд, я вошла в первую дверь второго вагона. Села с правой стороны по ходу движения. Состав направился к следующей станции — Син-Ооцука. В японских вагонах по утрам обычно тихо. Почти никто не разговаривает. И вдруг посреди этой тишины многие начинают кашлять. Я подумала: «Сколько простуженных…»

Как вы знаете, линия Маруноути, начиная со станции Син-Ооцука, выходит на поверхность. Мёгадани, Коракуэн… Выход на станции Мёгадани расположен в хвосте поезда. Поэтому из первых вагонов на этой станции почти никто не выходит. Однако в тот день на удивление вышло очень много народа. Странно, подумала я, но и только. Особого значения не придала.

Люди по-прежнему кашляли, и в вагоне стало как-то неестественно ярко. Тогда мне показалось, что светло, но, подумав, я поняла, что это желтый цвет. Желтый ли? Трудно объяснить. Такой палевый, переходящий в желтый. Но не яркий.

Я когда-то болела малокровием, так вот — состояние было похоже на то. Кто это не испытал, не поймет. Постепенно стало трудно дышать. Но первым делом я подумала: видимо, новый вагон, запах материалов, клея. Обернувшись, я открыла окно. В новом типе вагонов окно опускается донизу. Окно легко поддалось. Другие открывать окна не собирались. Повременив, я открыла и второе окно.

У меня давно уже не все в порядке с органами дыхания. Стоит простудиться — сразу болит горло, начинается кашель. Пожалуй, поэтому я и не переношу новые стройматериалы. За окном март, еще достаточно холодно, но я не могла не открыть окно. Странно — почему все остальные терпели? Такой странный запах. Даже не то что странный…

Запах был не острым. Как бы это объяснить… Проблема восприятия… даже не запах, а удушливость. Открыв окно, я думала хорошенько проветрить вагон. Где я открыла окна? По-моему, между Мёгадани и Коракуэн. На обеих станциях, стоило поезду остановиться, выходило большое количество людей. Но на мои действия никто никак не отреагировал.

И что — никто не говорил вслух: «странно» или «трудно дышать»? Они ведь должны были чувствовать неладное?

Абсолютно никто. Все были на редкость тихими. Ехали молча. Ни на что не реагировали. Никакого общения. Я прожила год в США. Если бы подобное произошло там, все подняли бы шум. Начали бы возмущаться, что это происходит, выяснять причину, — уже позже пронеслось у меня в голове.