Пересесть у меня мысли не возникало. К подобному запаху я привычен, неприятным его не считаю. И чего все всполошились? Лучше бы закрыли окно, а то холодно. Кроме того, на меня навалилась какая-то усталость.

Однако поезд миновал Роппонги и резко затормозил. Нет, это никуда не годится. Поезд остановился прямо перед станцией Камиятё. Малокровие — не шутка, я решил выйти на этой станции и немного передохнуть на платформе. Пропущу два-три поезда, ничего страшного. Пытаюсь встать — и не могу. Ноги не держат. Ухватился за поручни и как бы повис. Перехватил другой рукой. Книга упала.

Цепляясь за поручни, я добрался до шеста сбоку от дверей, кое-как добрел до выхода. Выйдя на Камиятё из поезда, я собирался прислониться к стене в конце платформы. Помню, в мыслях крутилось, не дойди я туда, не присядь на корточки, упаду и разобью себе голову. Вскоре правая рука наткнулась на холодный предмет — то была стена. Больше ничего не помню.

Но на самом деле из вагона я не выходил. Ухватившись за шест, я постепенно осел на пол. За стену платформы я принял пол вагона. Вот и почувствовал холод правой рукой. В спортивной газете поместили фотографию, где я лежу на полу. Так я и узнал, как было дело. Держась левой рукой за шест, я так и съехал на пол.

Меня засняли на видео, показывали потом по телевизору. Вглядываясь в кадры, я понял, что до 8:45 как есть лежал на платформе. Минут тридцать пять лежал неподвижно. Этак привольно распластавшись (смеется). Затем работники станции вынесли меня на воздух. На видео видно, как они вдвоем-втроем открутили желтоватое кресло поезда, вынесли его на платформу, усадили меня и понесли.

В себя я пришел в больнице Оомори университета Тохо. Но когда это произошло, не знаю. Где-то к обеду того дня. Мгновенно так пришел в себя, а потом опять забылся.

А окончательно я пришел в сознание 23-го. Врачи сказали: теперь все в порядке, и перевели из реанимации в обычное отделение. Я полагал, что прошло не более одного дня.

Спрашиваю жену, какое сегодня число, а она отвечает: вторая половина дня, 23 марта. Выходит, я пролежал без сознания три дня. Сознание бессвязно. Время без сознания — настоящий рай. Ничего нет. Пустота.

Состояния клинической смерти у меня не было. И лишь доносится ветром откуда-то издалека голос: вау, вау. Например, играют дети в бейсбол и подбадривают друг друга криками «дава-ай». Похоже на их крик. И слышится так тихо-тихо. На мгновенье прервется ветром, и слышится опять… примерно так.

Дело в том, что моя дочь недавно вышла замуж и была беременна, на четвертом месяце. Однако я узнал об этом накануне происшествия. И вот как-то приходит в больницу старшая сестра жены и говорит:

— Ты что, не увидишь своего первого внука?

До того момента кто бы и что бы ни говорил, я никак не реагировал. А, услышав эти слова, подумал: не увидеть нельзя. Эта мысль промелькнула, когда я ненадолго пришел в себя. Я с нетерпением ждал, когда дочери сделают меня дедом. Когда дочь, сидя рядом со мной, причитала: папа, крепись! Не умирай! — ее слова казались лишь отдаленным шумом, каким-то галдежом. И только фраза: «Ты что, не увидишь своего первого внука? » — четко отразилась у меня в памяти. Больше ничего не помню. Внук родился в сентябре. Можно сказать, я выжил благодаря ему.

Вот так спустя три дня вернулось сознание. Но, даже придя в себя, я не мог связать куски памяти. Буквально полчаса назад с кем-то разговаривал, и вот уже совершенно не помню. Похоже, особенность отравления зарином. Несколько раз приходил проведать меня наш директор фирмы, но я ничего этого не помню. Ни как встречался, ни как беседовал.

Некрасиво получается. Всего он побывал у меня около десяти раз, но я ничего не помню.

Память более-менее восстановилась на восьмой день. Примерно в то же время я смог опять есть. Пока лежал в больнице, никаких физических симптомов не возникало. Не болели ни глаза, ни голова. Вообще, ни боли, ни зуда не было. Только что-то странное со зрением. Хотя сам я так не считал.

Может, так говорить неприлично, но все медсестры — красавицы как на подбор. Я и говорю своей жене: вон та, смотри какая красивая. Красавицы обычно холодные, но эта ничего, любезная.

Правда, спустя время я пришел в себя… но до того все в этом мире казалось красивым (смеется).

Хотя по ночам мне становилось страшно. Лежишь на кровати и видишь перед собой край трубы рамы. Прикасаешься к этой трубе, и кажется, что мокрая рука затягивает тебя в темноту. Днем светло, всегда кто-нибудь есть рядом, и такого не происходит. А ночью, когда собираешься спать, касаешься этой трубы, и выдвигается мокрая рука, и втягивает за собой внутрь. И чем отчетливей сознание, чем яснее память — тем сильнее страх. Не обращаю внимание на то, что это — галлюцинация, но вдруг в этой комнате в самом деле есть мертвец, который манит меня за собой? Страшно, а при этом стыдно — никому об этом не расскажешь. Я ведь главный в нашем доме, не могу же я сказать домашним: страшно (смеется).

Поэтому я решил поскорее выйти из этой больницы. Что не мог съесть, жена выбрасывала в полиэтиленовый пакет, чтобы показать, как я выздоравливаю. С помощью таких ухищрений я выписался, против здравого смысла, уже на одиннадцатый день. Хотя должен был там провести как минимум пятнадцать.

Но и дома все осталось по-прежнему. Стоило ступить ногой на татами, прикоснуться к чему-нибудь холодному, как происходило все то же самое. Страх возродился. Он приходил, даже когда я принимал ванну. Я уже не мог находиться в одиночестве, мне было страшно. Страшно, когда все перед сном расходились по своим комнатам. Страшно заходить в ванную — начал специально звать жену потереть спину. Та потрет и собирается уходить, а я ей: не уходи, пока я не выйду первым (смеется).

Так вот, дикий страх от прикосновения к холодным предметам не покидал меня вплоть до конца апреля. В мае он пропал, но возникли проблемы при ходьбе — меня покачивало, — но со временем и это прошло.

Далее: книги и газеты я читать мог, а вот со словарями на долгое время пришлось расстаться. Начинаешь подбирать буквы по алфавиту — и становится тошно. Длилось такое вплоть до недавних пор. В последнее время не пробовал, но, думаю, сейчас все в порядке.

Похоже, среди пострадавших есть такие, кто до сих пор боится ездить в метро. По правде говоря, мне тоже сначала было страшно. В фирме подумали, что со мной так и будет, и предложили доезжать до Токийской станции на «синкансэне». Уже собирались купить проездной, но я отказался. Не хотел, чтобы меня баловали, не хотел бежать от неприятного. На работу вышел с десятого мая. Через неделю решил сесть в тот же поезд линии Хибия, в 7:59. Причем в тот же вагон, на то же место. Проезжая станцию Камиятё, обернулся и подумал: вот здесь. Было не по себе. Но я сдержался, и стало легко на душе. Так улетучился мой страх.

Что касается погибших, думаю, они до последнего не собирались умирать. В считанные минуты потеряли сознание. И времени прощаться перед смертью с детьми и женами у них тоже не было. Кто мог предположить, что все так случится? Может, кто-то выразится лучше меня, но я хочу сказать одно: Зачем нужны были эти жертвы?

Сотворивших это людей нужно подвергнуть лютой каре. Это я могу сказать вместо двух погибших. Я могу это сказать, потому что выжил: ради чего они должны были умирать? «И не для того, и не для сего… я не знаю, делали мои ученики». Такой ответ не годится. Они убили людей как насекомых, ради собственного эгоизма и желания. И нет им прощения. А тем временем я молюсь за упокой жертв.

Исино-сан, окончив военный институт, поступил на службу в воздушные силы самообороны. Теперь — в звании подполковника, то есть большая шишка.