— Вот, Дмитрий Прокофьевич, знакомьтесь. Это мой единственный, мой дистрофик. — Мать ласково обняла Юлу за плечи.

Юла легонько отстранился: он не любил нежностей, особенно на людях.

Мужчина встал — оказался он невысоким, — протянул руку. Юла сжал ее сильно: пусть сразу убедится, какой он дистрофик.

— О-о! — одобрительно сказал Дмитрий Прокофьевич, тряся ладонью. — Однако!..

Просидел он еще недолго. Из разговоров за столом Юла понял, что работает Дмитрий Прокофьевич на том же «Скороходе», где и мать, но в другом цеху. И говорили, они все о фабрике, о каких-то незнакомых Юле людях. А живет Дмитрий Прокофьевич, как выяснилось, тут, поблизости, тоже на Васильевском. Вообще показался он Юле недалеким, этот Дмитрий Прокофьевич. И людей он оценивал как-то странно.

— Этот — мужик самостоятельный, — говорил он про одного. — Непьющий.

— Этот — стоящий дядька, — говорил он про другого. — Водочкой не балуется.

— А этот — пропащий. Закладывает шибко, — говорил он про третьего.

И получалось, что всех людей он делил только на две категории: пьющие и непьющие.

А когда Дмитрий Прокофьевич ушел, мать сказала:

— Хороший человек. Хозяйственный. И непьющий.

Юла засмеялся.

— Быстро ты переняла!

На следующий день Юла и думать забыл о случайном знакомом. Но прошло с неделю, и Дмитрий Прокофьевич снова пожаловал в гости. А дня через три — опять. И когда он приходил, мать всегда оживлялась и щебетала таким неестественно-звонким голосом — слушать тошно.

И вдруг… Юлу как шилом кольнуло. Неужели?… Вот этот низенький, усатый, «пьющие-непьющие» — это отец? Его будущий отец?

Это было так невероятно, так ужасно… Враз помрачнев, отложил Юла нож и вилку, встал из-за стола. Он уже гулял нынче вечером с Квантом, но позвонил снова к Григорию Денисовичу. Взял собаку, позвал Женю, и они пошли.

Нет, он не собирался рассказывать Жене. Но разве от нее что-нибудь утаишь? Женя сразу почувствовала: у Юлы какая- то неприятность. И он в конце концов не удержался, все выложил.

— И понимаешь… Матери-то уже тридцать семь. Или даже тридцать восемь… — Он пожал плечами. — Старуха совсем. И вот, здрасте…

Несколько шагов они сделали молча.

— А может, ты преувеличиваешь? — сказала Женя. — Может, она вовсе еще и не собирается замуж?

Юла пожал плечами. Конечно; все это только его предположения. Мать ничего не говорила ему. Но сердцем он чует…

— Вообще ты неправ, — медленно произнесла Женя. — Тридцать восемь — это вовсе не старуха. Моей матери — сорок, и то она еще хоть куда.

Женя задумалась.

— Хотя… Если б она вдруг собралась замуж… — Женя хмуро сдвинула брови. — Не знаю… Я бы, наверно, тоже переживала.

Они снова долго шагали молча.

— Нет, но ты все-таки неправ, — твердо сказала Женя. — Мать — она ведь тоже человек. И ей трудно одной. Всю жизнь одной. Без мужа.

— Да, — сказал Юла. — Конечно. Но, понимаешь, противно. И этот Дмитрий Прокофьич… Такой он… — Юла покрутил головой. — И что мать в нем нашла?!

На улицах было тихо, пустынно. Недавно выпал первый снег. Лопаты дворников соскребли его с панелей, а на мостовых его размесили автомобильные шины. Остался снежок тонким нежным слоем только на выступах окон, да на фонарях, да на невидимых сейчас в высоте крышах.

— Не могу себе представить, — сказал Юла. — Неужели я должен буду говорить этому: «Здравствуй, папочка!», «Спокойной ночи, папочка!».

Он мрачно помотал головой.

Они еще долго гуляли в тот вечер. Возле дома встретился им Башня. Он шел с каким-то парнем, тоже высоким, в кожаной куртке на «молнии».

— А, Цезарь! — сказал Башня. — Не забыл? За тобой должок!

— Ну что ж, получи, — сказал Юла.

— Получили бы, и с процентами, да псина твоя мне несимпатична, — вмешался парень в кожанке.

Квант, видимо, сразу почуял в нем врага. Умный пес не лаял, не кидался на незнакомого парня. Квант только глядел на него тяжело, неотрывно, и в груди у собаки что- то тихо, но грозно урчало, будто там работал мотор. И от этого взгляда и урчания становилось не по себе.

— Ладно, — сказал Башня. — Все впереди. Сочтемся славою, как сказал великий пролетарский поэт В. В. Маяковский.

Григорий Денисович лег в больницу. Опять оперировать ногу. Уже седьмой раз.

Только теперь Юла понял, почему Григорий Денисович все последние недели был такой сумрачный. Очевидно, размышлял: согласиться на операцию? Или нет? И вот — решился…

Седьмая операция! Юла пытался представить себе, что это такое. Страшно? Конечно! Не хочется? Еще бы! И главное, нет гарантии.

Об этом сказала Мария Степановна. Теперь Юла часто встречался снею. Ведь все заботы о Кванте легли на Юлу. И вот однажды, когда Юла стал расспрашивать о Григории Денисовиче, Мария Степановна сказала:

— Самое печальное: нет гарантии. Врачи честно предупреждают: операция может и не дать желаемого результата.

Да, это, конечно, было особенно скверно.

— А зачем же тогда… — в растерянности спросил Юла. — Может, лучше не делать? Ведь нога у Григория Денисовича вроде бы ничего? Почти в порядке. Ходит. Даже бегает. Ну, и жил бы себе… Без всякой операции…

Мария Степановна вздохнула. Помолчала. Негромко сказала:

— Понимаешь, Юлий… Григорий Денисович, значит, не говорил тебе… Впрочем, он старается от всех это скрыть. Упрямый… — Она задумалась, покачала головой. — Его часто терзают боли. Такие сильные — он почти теряет сознание. А операция избавит от болей!

«Но без гарантии», — подумал Юла. Однако промолчал.

Теперь он вдруг увидел то, чего раньше не замечал. Иногда во время зарядки Григорий Денисович внезапно останавливался, закусив губу. И по лбу у него рассыпались мелкие зернышки пота. А однажды он так побледнел, даже качнулся. Но тотчас оправился и, перехватив тревожный взгляд Юлы, пошутил: вот, мол, нехорошо, еще подумают — выпил с утра пораньше. А утром только самые пропащие алкоголики пьют!

А Юла и поверил! Вот балда-то! Значит, Григорий Денисович бегал с ним, прыгал, а самого мучили боли? И хоть бы слово!.. Да, с характером дядя!

А теперь вот — операция. Седьмая операция!.. И без гарантии…

И кроме того, это была «группа № 2». Когда-то Юла и Венька, размышляя о жизни, решили, что все случаи в жизни можно разбить на две группы: первую — где можно что-то сделать, как-то сопротивляться, бороться, и вторую — где все совершается помимо тебя и ты бессилен повлиять на ход событий.

Вот в эту вторую группу, очень печальную, попадала и операция Григория Денисовича.

Юла теперь часто задумывался: как бы помочь Григорию Денисовичу? И снова и снова убеждался — никак.

И все же… В конце концов Юла придумал. А что?! Он поедет в больницу. И поговорит с хирургом. И расскажет ему, какой он, Григорий Денисович. И тогда-то уж хирург превзойдет себя и сделает операцию блестяще.

Правда, Юла понимал, что хирурга, наверно, преследуют родственники всех больных, которым предстоит операция. Но в том-то и штука: одно дело — родственники, а другое — он, Юла, человек посторонний. Он объективен. Ему хирург должен поверить.

От Марии Степановны Юла знал, что операция назначена на среду, оперирует хирург Алиханянц. Во вторник Юла поехал в больницу. Помещалась она тут же, на Васильевском, в конце Большого проспекта.

В больницах Юла никогда не был. И полагал, что пройти к хирургу нетрудно. Оказалось, он ошибался. В проходной Юлу остановила вахтерша, огромная тетка с мужским голосом.

— Нынче, хлопец, день не впускной.

— Но мне очень нужно! — взмолился Юла. — Очень важное дело.

— Тута у всех важные дела. Тута больница — не танцулька, — философски заметила вахтерша. — А день нынче — не впускной.

Как Юла ни уговаривал — все впустую.