Так, между прочим, выяснилось, что Григорий Денисович преподает в институте. Есть, оказывается, такой предмет «сопромат». Это значит — «сопротивление материалов». И вот Григорий Денисович как раз специалист по этому сопромату. Очень трудный, между прочим, предмет. Студенты даже шутят: «Кто сдал сопромат, может жениться». Значит, он уже почти инженер.

И вот однажды напрыгался досыта Григорий Денисович через скакалку, сел, говорит:

— Ну, как? Заметно?

Юла брови поднял. «Что заметно?».

Григорий Денисович нахмурился:

— Ты эти дамские деликатности брось. Выкладывай прямо, как солдат солдату.

Юла даже обиделся:

— Вы про что, Григорий Денисович?

А тот вдруг почему-то обрадовался, Юлу за плечи обнял:

— Неужели, — говорит, — совсем незаметно? Ну, с ногой моей? С левой ногой…

Тут только Юла вдруг прикрыл глаза и увидел… Отчетливо так увидел… Когда Григорий Денисович через скакалку прыгал, левой ногой он как-то чуточку странно двигал. Неловко. Будто больно ему ступить на нее.

— А! — говорит Юла. — Ушибли ногу, да?

Григорий Денисович враз помрачнел.

— Если бы ушиб… — вздохнул. Посидел на тумбе, помолчал. — Два осколка в ногу мне фрицы влепили. В самом конце войны…

Он опять замолчал. Глядел в асфальт, будто видел там что- то интересное. — Сперва думал, вовсе без ноги останусь. Шесть операций — понял? Ну, все же ногу сохранили, но сгибалась еле-еле. И вот три года я с ней вожусь. Разрабатываю. Уже вроде почти в порядке. А все-таки болит, проклятая. Особенно к непогоде. Получше любого барометра дождь предсказывает!

Юла сказал:

— А знаете, Григорий Денисович… Вы только не подумайте, что я хитрю. В общем-то, почти незаметно. Если б вы не спросили, я бы и не догадался.

Григорий Денисович опять обнял его за плечи.

— Хороший ты парень, Юлий. Добрый. И чуткий. Только не надо… Я ведь не барышня. В обморок от твоих слов не упаду. Да… Три года с этой чертовой ногой вожусь. Пора бы ей уж вести себя прилично.

— А зубы? — вдруг спросил Юла. — Почему у вас зубы железные?

— Тоже фрицы… Ну да зубы — пустяк! Доктора новые вставили. Могу аж проволоку грызть!

Он громко щелкнул металлическими челюстями и засмеялся. Но сразу снова стал серьезным. Оглядел Юлу долгим пристальным взглядом. Помолчал, словно раздумывая: говорить или нет?

— Знаешь, Юлий, — наконец медленно произнес он. — Какой-то мудрец сказал: «Всякая победа начинается с победы над собой». Очень правильные слова. Ты вдумайся. А я пока гантелями займусь. — Он встал. — Чтобы, например, Амундсону идти к Южному полюсу… Ему надо было, во-первых, преодолеть собственный страх, неуверенность. Преодолеть себя!..

«Преодолеть себя! — мысленно повторил Юла. — Наверно, не так-то это просто…».

Намахался Григорий Денисович чугунными гантелями, подошел к Юле. Стоит возле тумбы. А потом говорит:

— Да… Все решает сам человек. Только он. Его воля, стойкость его. Вот, послушай историю. — Он оживился, заговорил быстрее. — Однажды затонул корабль. Двенадцать матросов оказались в шлюпке посреди океана. Ну, положение, конечно, незавидное. Однако еды у них много. И воды — недели на две. И карта, и компас. А в океане пока штиль. Так что особо паниковать тоже нет причин. Прошло три дня.

Подобрало их какое-то судно. Но из двенадцати четверо уже умерли. Отчего? Ведь еда и питье были…

Григорий Денисович посмотрел на Юльку.

— От болезни? — подсказал тот.

— Нет. — Григорий Денисович нахмурился, и скобка у него на щеке резко сжалась. Исподлобья, в упор кольнул он Юлу острым взглядом. — От страха умерли… Ясно?

Он замолчал. Молчит и Юла, думает. Видит, как плывет в огромном океане крохотная лодчонка. Гребут матросы. А у некоторых глаза безумные, волосы всклоченные. Лежат на дне лодки. Что-то шепчут. Молятся, что ли?

Поглядел на Григория Денисовича. Тот стоит возле тумбы. Высокий, крутоплечий в тренировочных брюках и майке. Стоит, отдыхает. А лицо хмурое. Видно, тоже эту историю переживает.

Смотрит Юла на Григория Денисовича, на грудь его широкую, на плечи тяжелые, и вдруг говорит как-то почти неожиданно для самого себя:

— Ну и мускулатурочка у вас!..

А мышцы у бывшего офицера в самом деле завидные. Даже на спине так и ходят, перекатываются, желваками вздуваются.

— Не жалуюсь, — говорит Григорий Денисович. — А вот тебя давно хочу спросить. Ты чего это такой?…

И запнулся.

— Дохлый? — подсказал Юла. — Да вы не смущайтесь. Я привык. Меня знаете как дразнят? Юлька-Заморыш. А мать, когда жалеет, дистрофиком зовет. Потому что я тут в блокаду…

— Понятно, — Григорий Денисович нахмурился. И скобка на щеке сжалась. И опять переносицу пальцем скребет.

— Знаете, — говорит Юла. — Я вот однажды Али-Махмуд-Хана видел. В цирке. Знаете? Знаменитый силач турецкий. И вот я тогда подумал: если бы мне стать таким!.. Даже хоть вполовину таким!.. Хоть на четверть! Я бы все на свете отдал.

— Силачом стать? — переспросил Григорий Денисович. — Так это же проще простого.

Юла даже замер; Его большие, всегда словно удивлённые глаза еще шире распахнулись.

— Шутите?

— Какие шутки! Вот тебе простой и абсолютно точный рецепт: пятнадцать подтягиваний. Пятнадцать утром и пятнадцать вечером. На чем хочешь, на дверном косяке, на суку, на воротах, на перекладине. Пятнадцать. И через год — запомни! — всего через год ты станешь вдвое сильнее.

— Через год?

— Да.

— Вдвое?

— Да.

— И вы это всерьез?

— Клянусь! — Григорий Денисович поднял руку.

Юла в тот день просидел в школе все шесть уроков, но о чем говорили учителя, что объясняли, что спрашивали, он почти не слышал. «Неужели всего за год?… И вдвое?…».

Совет Григория Денисовича был такой простой… Как-то даже не верилось. Если все так легко, почему же все люди, все подряд, не становятся силачами?…

На большой перемене Юла увел Веньку в «тупичок». Было у мальчишек такое тайное местечко в школе: в самом низу школьная лестница упиралась в железную дверь подвала. Дверь была толстая, массивная и всегда на замке. А возле нее — полутемная удобная и скрытная площадка, «тупичок». Учителя сюда никогда не заглядывали.

В «тупичке» Юла рассказал другу об удивительном совете Григория Денисовича.

— Интересно, — сказал Венька. Задумался, привалясь спиной к железной двери. — С одной стороны, вроде чуда… Как в сказке. За год — вдвое… А с другой стороны, в двадцатом веке наука уже доказала, что возможности человеческого организма бесконечны…

— Слушай, философ, — перебил его Юла. — А то давай? Попробуем? Вместе…

Венька нахмурился.

— Ты же знаешь, Юла… У меня — легкие… И горло… И вообще какой из меня силач?! — Он махнул рукой.

— А из меня? — сказал Юла.

…Всю ночь. Юла ворочался в постели.

То видел Али-Махмуд-Хана и живую лошадь у него на плечах. То Витька-Башня усмехался: «Ишь чего захотел, Заморыш! А калган отвесить?». И смачно щелкал Юлу по носу. То философ Венька печально размышлял: «Несправедливо устроена жизнь. Почему Башне природа дала такой рост, а мне — половину?». А потом вместо Веньки появлялся загорелый красавец тренер с орлиным носом и говорил: «Бесперспективный ты».

Юла дергался в кровати, вставал, пил воду, снова ложился.

Вместе с матерью, в шесть утра, он совсем встал, оделся.

— Ты что? Заболел? — всполошилась мать.

— Здоров.

Мать недоверчиво пощупала его лоб. Вроде бы холодный. И ушла! А Юла, кое-как позавтракав, выскочил на двор.

Григорий Денисович как раз закончил прогулку с Квантом и теперь делал зарядку. Юла примостился, как всегда, возле каменной тумбы. Глядел и думал: «Спросить? Или неловко?».

Его подмывало проверить у Григория Денисовича: пошутил он вчера? Или правда?

Юла, наверно, долго мучился бы так, но Григорий Денисович, кончив прыгать со скакалкой, вдруг сказал:

— А ну, попробуй. Не высоко прибил?

И показал глазами в угол двора. Там, в проеме между двумя сараями, возле груды бревен, на которых так любил сидеть Юла, он вдруг увидел перекладину. Когда ее успел приладить Григорий Денисович? Вчера вечером, что ли?