Вот он, этот самый момент. Ждал его Ратников давно, вроде бы обдумал все, а теперь опять заколебался: отдать шкиперу пистолет или не отдать? Со спокойной душой он отдал бы его скорее Маше, а вот шкиперу не решался. Темная все-таки личность, возьмет и хлопнет в спину, разве уследишь в суматохе. Но что-то таилось в нем и такое, что заставляло Ратникова думать иначе — не может ведь человек так играть в ненависть к немцам. Русский же он, советский как-никак! Просто зачерствела душа от путаной жизни, от всяких скитаний. Может, и наладится, время придет.

— Зачем с веслами? — мирно сказал Ратников. — С ними не навоюешь долго. Держи-ка. — И подал шкиперу пистолет. Тот недоверчиво обернулся к нему. — Держи, держи. Вдвоем мы им дадим жару. Не трусишь?

— Ха-ха! Ты еще узнаешь Сашку-шкипера, старшой. Увидишь в деле — узнаешь.

— Между прочим, Сашка, — Ратников впервые назвал его по имени, — мне надо посчитаться с ними за своих товарищей.

— Ты уже Курта отправил на дно морское. Или мало? Ничего парень был, правда, сволочь, если по-честному. К Машке вон все время лез.

— Ох, Сашка, Сашка... — вздохнула Маша.

— У своих же тащил, — словно бы не замечая, продолжал шкипер. — Люди воюют, а он руки на муке греет, кусок у них урывает. Капиталец сколотить мечтал за войну, лавку какую-то вшивую собирался открыть. Ну и открыл... Я сам не ангел, но не додумался бы на войне, у своих же солдат кусок из глотки рвать. Я-то хоть у них, фрицев, оттяпывал — тут дело святое. А он? А что у тебя с корешками-то вышло?

— Погибли. У меня на глазах. Вместе дрались. Пятеро. Последнего, Панченко, танк гусеницами заутюжил.

— А ты чего глядел? Я бы что-нибудь сделал. Когда кореш в беде... Что же, совесть мучает, что ли?

Ратникову было больно принимать укор шкипера, но одновременно он и успокоился, потому что сейчас, после этих слов, окончательно ему поверил. Он сказал:

— А ты говоришь: Курт. Здесь счет один к десяти должен быть, не меньше.

— Законно.

— И за себя тоже надо поквитаться.

— У тебя-то что? Жив-здоров.

— Ну, это, как ты говоришь, целая история.

— Я тебе скажу: плен поганей тюрьмы.

— Не был в тюрьме, не знаю, — рассердился Ратников. — Тебе есть с чем сравнивать...

— В бою я не дался бы, — не заметив насмешки, убежденно сказал шкипер. — Черта с два!

Ратникову опять стало и обидно, и покойно от его слов.

— Греби, греби. Скоро сменю.

И в тот же самый миг Маша приглушенно, прикрыв рот ладошкой, ахнула:

— Берег! Глядите, берег!

Рассвет вставал из-за моря, из-за далекого горизонта, и там, в той стороне, за кормой, будто бы из-за самого края земли подсвечивало, поднималось невидимое солнце. Казалось, оно с необычной торопливостью всплывает на поверхность, будто запаздывает, — так скоро, прямо на глазах, обнажалось небо вдали, и сразу же стали различимы самые близкие к воде облака. Но здесь пока еще удерживалась зыбкая полутьма, и за ней, как в густом, вязком тумане, Ратников разглядел приземистую полоску берега.

— Навались! — скомандовал он шепотом.

Шкипер налег на весла, бросив лишь на миг взгляд через плечо: ему тоже не терпелось увидеть берег.

— Господи, что сейчас будет, — прошептала Маша.

— Помолись еще. Встань на колени и помолись, — зло бросил шкипер. — Связались с тобой.

— Ох, Сашка, Сашка, — запричитала Маша, — ведь это я тебя должна ненавидеть, а не ты меня...

— Перестаньте! — обозлился Ратников. — Нашли время.

Приближался берег, не больше кабельтова оставалось до него, и оттуда должны были уже заметить шлюпку. Но там не угадывалось пока никакого движения, хотя отчетливо уже различались крупные валуны вдоль кромки прибоя, а еще глубже, за ними — невысокий темный заборчик кустарника.

Ратников велел Маше перейти на корму, сам приладился с автоматом на носу, почему-то тут же подумав: «Вот сейчас шкипер, как котенка, может меня ухлопать. Обернется... и в затылок...» Но тут же отмахнулся от этой мысли — не до этого стало. Вглядываясь в берег, он выбрал место, куда пристать, — между двумя сгорбленными валунами.

— Чуть левее. Так держать!

Совсем рассвело. Уже по мелководью скользила шлюпка, даже видно было рябоватое галечное дно, зеленые космы водорослей. Ратников понимал, что сейчас, когда до берега оставалось метров двадцать, самое время окликнуть шлюпку, открыть по ней огонь. Сейчас ничего не стоит их перестрелять, а потом, если им удастся выпрыгнуть на отмель, сделать это будет труднее, потому что завяжется бой. Какой никакой, а все же бой, и их жизни будут чего-то стоить противнику, может быть, даже очень дорого.

Шлюпка прошипела днищем по гальке, ткнулась между валунами. Ратников, следом шкипер и Маша метнулись на берег, припали к камням. Ждали выстрелов, передыхая от перехода, от качки, привыкая к устойчивой, надежной земле, просматривая метр за метром незнакомую местность. Утренняя тишина стояла кругом, лишь слабый прибой вздыхал, накатывался на отмель. Солнце всплывало над морем, малиновая лысая, макушка его уже торчала над горизонтом, разбрызгивала по небу латунное сияние, но пока не грела, только-только накалялась.

— Надо осмотреться, спрятать как следует шлюпку, — сказал Ратников. — Кажется, нам повезло: на берегу никого нет.

— Что же теперь делать? — спросила Маша растерянно.

— Обглядимся, решим. Немного продуктов, вода, оружие у нас есть. Чего же еще? Не пропадем. Ты только не нервничай, успокойся.

— Не буду, — благодарно согласилась Маша. В глазах ее стояли слезы.

— Ох, голуби, — шкипер с насмешкой покосился на Ратникова. — Заворковали. А дальше что? Ты — в свою сторону, мы — в свою? Как уговаривались?

— Я не пойду с тобой, — твердо сказала Маша. — Один иди. А с меня хватит!

— Пойдешь? — зло произнес шкипер.

— Узнаем, где немцы, — сказал Ратников. — Раз уж вырвались из их лап, надо оправдать свободу. Как, Сашка?

— Что ж, воля — это вещь, — неопределенно ответил шкипер. И вдруг ухватил Ратникова за плечо. — Смотри-ка, во-о-н слева, почти у берега, бугорок. Видишь?

— Кажется, могила...

— Откуда она взялась? На таком безлюдье?

— Что-то здесь, наверно, произошло. А ну, погодите-ка.

Держа автомат в правой руке, левой опираясь о камни, Ратников запрыгал, забалансировал между валунами, удаляясь, потом скрылся совсем.

— Что, напела ему? — Шкипер тут же подступил к Маше. — Про все напела: про пистолет, про побрякушки?

— Чего ты хочешь от меня, Сашка?

— Уж не за него ли думаешь зацепиться?

— Дурак ты: до этого ли мне?

— Смотри, не прогадай... — Шкипер подкинул на ладони пистолет. — Шлепну вот сейчас его — и концы в воду, и на свободе. Жратва, деньги, побрякушки — опять мои...

— Да на тебе креста нет! — Маша, отгораживаясь от него руками, попятилась к шлюпке. — Я закричу сейчас, закричу!

— Не закричишь, — усмехнулся шкипер, подступая к ней, — не закричишь, ты у меня послушная...

Уже вторую ночь кряду к боцману приходил этот сон — навязчивый, неотступный, тревожный. А вчера вечером, укладываясь спать в шалаше, который они с Апполоновым кое-как соорудили в кустарнике возле самого леса, Быков вдруг почувствовал, что уже вроде бы невольно дожидается повторения этого сна, как больной дожидается неизбежного, очередного приступа болезни... Необычно и странно в этом сне было одно: будто торпедная атака на вражеский транспорт, короткий жестокий бой, гибель торпедного катера — все это словно происходило не в море, не в нескольких милях от берега, на котором они с раненым, почти совсем ослепшим Апполоновым находились уже пятый день, а на полуострове, возле Волчьей балки, где прорывались сквозь вражеский заслон моряки под командованием майора Слепнева и командира взорванного тральщика капитан-лейтенанта Крайнева.

Удивительно было видеть Быкову даже во сне, как торпедный катер, выйдя на редан, мчится на огромной скорости сушей, обгоняет идущих в атаку моряков, как вдоль бортов, пригибаясь, стелятся конскими гривами высокие травы, а впереди по таким же колыхающимся волнами травам плывут два немецких транспортных судна, как к одному из них, выскользнув из аппарата, стремительно ринулось мощное, темное тело торпеды, прорубая узкий коридор в ковыльном море... Быкову не терпелось узнать, прорвутся ли ребята у Волчьей балки, но это главное, как назло, не давалось, ускользало. Он видел лишь матросскую лавину в бескозырках, распахнутые в крике рты.