Она не знала, что сулит ей будущее, лишь смутно сознавала, что надо идти на Соленое озеро к партизанам, как велел командир... Не могла знать она и о том, что партизан там пока никаких нет, кроме двоих хуторских мужиков — Устина и Егора, что партизанский отряд у Соленого озера по-настоящему сформируется и начнет действовать еще не скоро...

И уж совсем не могла Маша в этот горький вечер подумать о том, что спустя много лет после войны, когда в газетах станут помещать объявления о розыске пропавших без вести в военное лихолетье, она, как тысячи несчастных матерей и жен, с глубокой болью и робкой надеждой будет вчитываться в те скорбные строки, за каждой из которых кроется никем не разгаданная тайна... Нет, к великой печали своей, она не сможет вспомнить фамилий командира, боцмана, загубленного пленным фашистом полуслепого радиста с обожженным лицом — ведь пройдет столько долгих лет, а она находилась вместе с ними всего лишь два дня... Она не сможет сказать, кто они были и откуда, потому что сама этого не знала. Но Маша расскажет людям, какими они были, как воевали и как погибли безвестными...

С чистым сердцем она сможет рассказать и о Сашке-шкипере...

Но все это будет уже в каком-то другом, далеком и неправдоподобно счастливом времени, когда люди многое перезабудут, отойдут сердцем, когда у них зарубцуются военные раны и высохнут слезы.

Через много-много лет придет такое время...

А сейчас были обрыв у моря, окутанный холодным туманом, надвигающаяся, полная неизвестности черная ночь и невыносимо горькое ощущение одиночества. Шел еще только третий месяц войны...

В практике Алексея Воронова это был первый случай, когда преступник обращался за помощью к нему, инспектору МУРа, а о том, что это был преступник, звонивший сказал сам, хрипловато пророкотав в телефонную трубку:

— Вас беспокоит расхититель социалистической собственности.

И вот перед ним сидит сам «расхититель» — крепко сбитый парень со скуластым, загорелым, мало привлекательным (отметил про себя Воронов) лицом, на котором особенно выделяются неприятные глаза — они, словно гвоздики, почти бесцветными зрачками прокалывают лицо собеседника, рыщут по сторонам, обшаривая стены кабинета, и, казалось, стараются добраться до того, что должно находиться за ними.

Когда Виктор Мишенев, как звали парня, чуть охрипшим голосом попросил о встрече, Воронов в первую минуту подумал, что это розыгрыш Стукова. Но старшего следователя, во-первых, не было в городе. Во-вторых, так неподдельно тревожно звучал голос парня и просил он так настойчиво, что Воронов заказал пропуск.

И вот они сидят друг против друга.

Воронов не торопил посетителя с рассказом. Видно было, что и тому нелегко начать разговор.

Руки парня, лежавшие на полированной крышке стола, все время нервно сжимались — он явно не знал куда их деть — первый признак, что человек не привык находиться в обществе незнакомых людей.

Алексей обратил внимание на пальцы — узловатые, с темной, в мелких черных трещинках кожей, как у человека, постоянно имеющего дело с машинным маслом и железом. Короткая стрижка делала парня похожим на недавно вернувшегося из заключения. Воронов подобное предположение не отмел и вовсе насторожился.

Первые слова посетителя удивили Алексея, хотя он внутренне с нетерпением ожидал рассказа о причине, приведшей к нему.

— А знаете, я бы, пожалуй, вас не узнал. Хоть и месяца не прошло. В кабинете вы как-то по другому выглядите...

— Не припоминаю, чтобы мы раньше с вами встречались, — медленно протянул Алексей, пытаясь вспомнить, где судьба сводила его с этим странным парнем. Но не мог припомнить.

— Вы у нас на стенде «Локомотив» частенько бывали... Я немножко стендовой стрельбой увлекаюсь... А тут такая неожиданная смерть Мамлеева! И Мельников...

Поскольку расследование причин трагической смерти Дмитрия Мамлеева было столь недавним и практически первым успешным делом неудачливого инспектора, подумывавшего было о смене профессии, каждое напоминание о нем доставляло ему трудно скрываемое удовольствие. Плохо удалось это, наверно, и сейчас, но сидевший напротив был слишком погружен в свои собственные тревоги.

Тем не менее, чтобы скрыть свои чувства, Воронов, неоправданно раздраженно сказал:

— Да, хорошая у вас память...

— Память обычная. Шоферская. Крутишь баранку — по сторонам смотришь. Раз по дороге проедешь — на всю жизнь запоминаешь. По два раза дорогу переспрашивать себе не позволишь — без премиальных останешься. Иными словами, профессия у нас такая: чем зорче глаз да тверже рука, тем жирнее прогрессивка!

«Глупо, — подумал Воронов, — Он что, не понимает, каким рвачом себя рисует? Так к своей просьбе не очень-то сочувствие вызовешь. А может, играет в откровенность?»

— Итак, значит, крутите баранку?

— Кручу. Правда, уж и не знаю, как сейчас, а прежде делал это с большим удовольствием. Любил свою работу. Теперь же хоть лопату в руки да землекопом... И это с моим-то первым классом!

— Ой-ой! Что так невесело. Может, все-таки расскажете — зачем ко мне обратились? Что вас привело именно ко мне?

— Вот именно, привело! Уж будьте спокойны — знаю, что в этот дом по собственному желанию не ходят.

— Зря так считаете! К нам и по собственному ходят. Охотно и спокойно. У кого, конечно, совесть чиста.

Парень пропустил замечание Воронова, словно самим пренебрежительным отношением подчеркнув, что оно к нему не имеет никакого отношения.

— Право, даже не знаю с чего начать...

— А вы начните с начала...

— С начала начнешь — неизвестно, доберешься ли до конца, — прибауткой на прибаутку ответил тот.

— Виктор, лучше все же начинать с начала, — упрямо повторил Воронов.

— Я работаю шофером в Дальтрансе. Есть такая контора. С виду дело вроде серьезное, а вот что-то порядком в деле не пахнет. Знаете, такие большие серебряные фургоны по дорогам коптят, частников на «Жигулях» пугают? У вас нет своих «Жигулей»?

— Нет, — сказал Воронов и усмехнулся, представив себе огромный фургон рядом с крохотным «Жигуленком».

— Вот то-то! Была бы своя автомашина, с нами, шоферами, поближе бы познакомились. Честно говоря, автомобильной любительской шушеры столько развелось, что скоро профессионалам работать нельзя будет. Накупили колес, а сами малейшего представления, как надлежит на дороге стоять, не имели и иметь не будут. Это, знаете, как несовместимость групп крови — так и некоторые с шоферским делом несовместимы!

«Эге, — прикинул Алексей, — а парень не такой простоватый, как кажется на вид».

— Да что это вы, Виктор, на всех злы? Так уж вам окружающие мешают жить? Обижают?

— Обидишься тут... Порой как проклятый по двадцать часов в день баранку крутишь, стараешься план привезти, а приезжаешь, тебе вместо спасибо — актик! Видишь ли, товаров на полторы тысячи у тебя недостача! И хотя на заработки жаловаться не приходится, но кому охота своими рублями чужие грехи покрывать?

— Не совсем понимаю, — сказал Воронов, постукивая ножом для разрезки бумаги по столу — новая, невесть как появившаяся за лето привычка. — Почему именно вы должны платить такие большие деньги и куда на самом деле исчез товар?

— Вы хоть приблизительно представляете себе, как организованы дальние автоперевозки?

— Честно? Не очень...

— Так вот. Приблизительная схема — приезжаешь в нужный город, подаешь машину под погрузку, хозяин-отправитель товар наваливает, пломбу на дверцу вешает... Твое дело — пломбу целой принял и гони по адресу, — он вздохнул. — Вот тут-то и начинаются расхождения с приблизительной схемой. Ежели пломбы на месте не окажется, — а за дальнюю поездку всякое может случиться — и поесть надо, и поспать, — то вся недостача из твоего кармана. Как бы автоматически жуликом становишься! И попробуй докажи, что ты не рыжий!