— Голоден?

— Нет. Сыт.

— Если твой желудок передумает, то Дени́ разрешил нам оставить кухню там, где она и была до его рождения. С остальным — неразбериха.

— Вряд ли бо́льшая, чем та, что мы наворотили за жизнь.

— С такой точки зрения я этот вопрос не рассматривал, — пожал плечами Ноэль. И двинуться бы ему прочь, да все стоял, глядя на Юбера. Потом вдруг спросил: — Я могу чем-нибудь помочь?

— Нет, здесь никто не поможет.

Уилсон кивнул, соглашаясь с текущим положением вещей, но все же продолжил:

— Если это изменится, то ты попроси, хорошо?

— Хорошо.

Они оба понимали, что предложение о помощи — не следствие того, что Уилсон должен Юберу за все, что у него теперь было, но того, что, имея возможность протянуть руку тонущему, нельзя ее не использовать.

Когда Лионец остался в комнате один, он еще некоторое время просто сидел на кровати, раздевшись и глядя прямо перед собой. В голове его теперь сделалось совсем пусто. Точно так же опустошена и его душа. Настолько, что даже боль, в конце концов, сошла на нет, а когда его затылок коснулся подушки, и погас ночник, он заснул крепким сном без сновидений, и это, пожалуй, и было милостью господа по отношению к нему. Если бы только Юбер в него верил. Но как поверить, когда, отмеривая ему щедро́ты одной рукой, другой у него отнимали непомерно больше.

Проснулся Анри вовсе не от детского крика, но потому что на него смотрели. Смотрели долго и с любопытством, несвойственным взрослым. Смотрели, не возвышаясь над его телом, распластанным по кровати, но на той же высоте, что сейчас занимал он сам. Юбер резко распахнул глаза и оказался носом к носу с маленькой Клэр. Она ничего не говорила, не плакала и не боялась, но словно бы вспомнила его, и оттого Юберу захотелось улыбнуться. Увидев, что он проснулся, двухлетняя кроха расплылась в обаятельнейшей из улыбок, и крошечные золотистые лучики из ее удивительно голубых глаз осветили комнату. Что-то залопотала, из чего он с трудом разобрал несколько слов, означавших, вероятно, пожелание доброго пробуждения, и требовательно указала на его ногу.

Стало быть, и верно вспомнила. В этот раз Анри сделал лучше. Подхватившись с постели, взял Клэр на руки и несколько раз подбросил в воздух, отчего она заливисто рассмеялась и снова что-то заверещала. Немецкий это или французский, Юбер не имел понятия. А потом, воткнув себя в одежду, поскольку на глазах дамы, пусть и такой маленькой, расхаживать в нижнем белье несколько неприлично, снова взял девочку на руки и поволок на кухню, где ее мать уже варила кофе. Пройдет несколько лет, Клэр исполнится семь, и она заявит во всеуслышание, что, когда еще немного подрастет, выйдет за него, за Анри Юбера, замуж. Это будет на океане, в Требуле, куда Уилсоны однажды приедут на лето. Но сейчас до этого времени слишком далеко.

— Доброе утро, — проговорила Грета, обернувшись к Юберу и дочери. О том, что Лионец ночевал в их доме, ей уже успел рассказать муж. Она все еще настороженно следила за ним, кажется, но вряд ли боялась. Он по-прежнему был чужим, но все же немного «своим». И страхов у нее вызывал куда меньше, чем остальные люди вокруг. Она жила почти изолированно, чтобы никто и никогда не заинтересовался ее прошлым. Сейчас их семейству везло, но как знать, сколько еще может длиться везение. — Позавтракаете с нами?

— Только кофе, если можно, — ответил Юбер, опуская на пол рванувшуюся к матери Клэр. И, словно спрашивая, неспешно растягивая звуки, начал: — Уилсон еще…

— Ноэль уехал в университет, — не дождавшись, ответила она. — Он вернулся к преподаванию, вы знаете…

— Знаю, — он помолчал, сунув руки в карманы, а потом позвал: — Маргарита…

— Да? — встрепенулась Грета, отвлекшись от плиты. Ее огромные глаза глубокого озерного цвета застыли на нем, и он вдруг подумал, насколько они все разные. Женщины, с которыми так или иначе сталкивает его жизнь. Каждую брали поперек хребта и переламывали. Хрясь! И пополам.

Как же у них срастаются кости? Как они заново учатся ходить? Без опоры тут никак.

— Вы хорошо справляетесь, Маргарита, — сказал он.

— Мне есть для кого стараться, — сдержанно ответила она и вернулась к плите. Еще через несколько минут поставила перед ним чашку с кофе, придвинула сахарницу и, подумав, расположила перед его носом корзинку с выпечкой, явно вчерашней, после чего ушла в комнату к сыну вместе с Клэр, или скорее — просто ретировалась подальше от его взгляда. И пусть Юбер старался поменьше на нее смотреть, сейчас его старания уже ни для кого никакой роли не играли. В прошлом все они делали то, что делали.

У него было еще немного времени подумать о том, на что опереться в своих действиях дальше, до того, как он выйдет в дверь квартиры Уилсонов. Если бы ноги не принесли его сюда, стоило признать, он не знал, в каком состоянии встречал бы это утро. И уж точно не пил бы кофе в относительно спокойной обстановке. Во всяком случае, сейчас он чувствовал себя способным собраться и наметить цели и установки, по которым впредь действовать.

Последняя информация об Аньес, которой он располагал, заключалась в том, что она в Ханое. Он писал ей еще в Сайгон, но, вероятно, его письма не успели дойти до перевода, потому что ни одно из них не получило ответа. Это мало его удручало. Юбер прекрасно сознавал, где она сейчас, что с ней и почему он шлет свои слова в никуда. Об этом он знал, пожалуй, больше прочих. А теперь выходит, ничего-то ему и не было известно!

Это странно. У нее пятилетний контракт с армией. Пятилетний. Сейчас она во Вьетнаме, завтра ее перебросят в Африку. Послезавтра еще куда. А ему во всем этом как быть?

Женщины должны ждать дома, но не наоборот. Так попросту не бывает. А теперь где-то там ей ломают хребет, и он бессилен что-либо изменить. Бессилие его в этот день имело вкус и запах кофе, было таким горячим, что обжигало язык, и мириться с ним Анри был не намерен. Не допив, встал со стула, подошел к раковине и выплеснул содержимое чашки. Затем вышел из кухни, собрался и напоследок крикнул в глубину квартиры, что уже уходит. Маргарита показалась в коридоре с Дени́ на руках. Распрощались они сдержанно.

И Юбер ушел, прикидывая дальнейший план.

Собственно, какие еще он имел варианты действий?

Разузнать подробности у лейтенанта Дьена — тот наверняка в курсе случившегося, любых деталей. Может быть, Дьену это и поручили — совершенно бесполезное дело, искать пропавшего без вести бойца. Потом Юберу готовить собственную экспедицию в Ханой. На это у него остается еще сегодня и завтра. Выбраться из Парижа — и туда, в Индокитай. Может быть, ему повезет. Не может не повезти, он действительно везучий черт, как никто из тех, кого знал сам. У него кусок железа в грудь забит, а он все еще трепыхается, летя против ветра.

Но когда спустя два дня, поднимаясь с инженерами и капитаном Байеном на борт самолета, который уносил их в Брест, он смотрел на небо, то не мог не думать о том, что даже в полете, среди облаков, где столько воздуха, ему будет тяжело дышать. В сущности, Аньес была таким же свинцом, угодившим в него, убивавшим его, но даже такая, она даровала хрупкую надежду на непременное будущее. А будущее — значит продолжение его жизни, которая должна была давно увянуть.

Ханой, сентябрь 1949 года

Перелет на запад страны получился нервирующим. Погрузка на судно в порту — требовала немалой концентрации со стороны ответственного за экспедицию. Отплытие облегчения не принесло. Путь океаном доставил немало хлопот, но, по крайней мере, отвлекал от тревожных мыслей, пока они двигались к Сайгону. Там было выгружено вооружение, а он продолжил следовать на север. Франция наращивала свои силы, Юбер — свою выдержку. Промедление он ненавидел. Ждать для него было хуже всего. Бездействие угнетало, и даже все его старания, относящиеся к работе, сейчас были одной из его форм. Того, что до́лжно, он делать не мог и пытался убедить себя, что делаемое — важно. Тем не менее, дни шли за днями, складываясь в недели и оставляя Аньес все меньше шансов выжить. Но даже из Сайгона в Ханой они добраться смогли лишь по осени.