Вывернулся, — усмехнулся папа. — На вот, полюбуйся. — И он достал из «дипломата» толстый красивый альбом. — Это те предметы, которые на аукционе выставлялись.

Мы забрали каталог к себе, уселись рядышком на тахту и стали его рассматривать. Папа оказался прав — на аукционе было очень много абстрактной живописи. Кляксы, загогулины, кривули всякие. Ничего интересного. Алешке понравилось только одно размазанное пятно в нежных тонах разного цвета.

Как будто хорошее настроение, — сказал он, разглядывая эту мазню.

Ты угадал, — сказал папа. — Эта композиция так и называется.

Дальше пошли вещи поинтереснее — двуручный меч с извилистым лезвием, настоящие рыцарские доспехи в полный рост, коллекция оловянных солдатиков всех армий — они были крохотные, но как живые.

А одна штука — просто кайф. Старинный пистолет в виде настольного прибора. Он стоял на кривых крокодильих лапах и совмещал в себе ствол, подсвечник, две чернильницы и рожки для гусиного пера. Да, и еще пепельница.

— Очень удобно, — усмехнулся Алешка. — Сиди себе при свечах, покуривай, пиши роман и в окошки постреливай.

Он перевернул страницу. А там на развороте были напечатаны шесть картин. Городской такой пейзаж. Чем-то они показались мне странными. Вроде все похожи друг на друга, но в то же время разные. И общий фон — голубое небо и силуэт церкви. Что-то очень знакомое. Но и нельзя сказать, что я их видел.

— Это работы непризнанного ранее художника. Как его… — Папа стал припоминать. — Матвеев, что ли? Нет, не Матвеев. — Он перевернул страницу и прочитал на обороте: — «Автор картин В. Малеев. Россия. Произведения разных лет». — И добавил довольно-таки равнодушно: — Долгое время они считались утраченными. Но вот всплыли… Их купил тот самый бизнесмен. За миллион долларов.

Господи! Как же я сразу не догадался! Это же те самые шесть картин, которые когда-то затерялись в нашем огромном мире культуры и бизнеса. А седьмая, завершающая, но незавершенная, преспокойно висит себе на мольберте в нашем жалком музее! Можно сказать, среди скворечников.

Я уже открыл было рот, но Алешка пихнул меня в бок локтем и опередил — как выяснилось, к счастью:

— Пап, он очень обрадовался? Когда миллион выложил, а?

Папа почему-то внимательно взглянул на Алешку и, помедлив, произнес:

— Радость его не была полной. Так же как и эта коллекция картин. Он даже сказал, вздохнув, что запросто выложил бы еще миллион всего за одну картину.

За седьмую, конечно.

Пап, а этот бизнесмен…

Алтынский, — сказал папа.

Этот Алтынский, он кто? Небось директор какой-нибудь фиртурмы, да?

Турфирмы, ты хотел сказать? Да, он руководит большим бюро путешествий.

Понятно, — сказал Алешка, — а…

Но тут в комнату ворвалась мама, как ураган, в облаке новых духов, и разразилась громом и молнией:

— Отбой! Все по своим местам!

Папа забрал альбом и ушел в свой кабинет, а мы быстренько разобрали постели и улеглись «все по своим местам».

Алешка укрылся поплотнее одеялом — один нос торчит — и хихикнул:

Дим, как приятно ночевать в такой убранной квартире! Чистота и порядок!

И цветы так посвежели. Как весной.

Да, а папа не оценил. Мы так старались… — Алешка вдруг вскочил и зашлепал босыми ногами в кабинет, к папе. Дверь он за собой не прикрыл, и я услышал:

Пап, а вот когда наши разведчики за границей попадаются…

Они спать ложатся, — сердито ответил папа. — Первый час уже.

Но вот что им тогда бывает? — не отставал Алешка.

Ну и вопрос. Ты не Ростика имеешь в виду?

Ну, папа, какие шутки, первый час ночи?

Обычно их допрашивают, а потом уговаривают изменить своей родине. И работать на чужую страну.

И они соглашаются? — ужаснулся Алешка.

Никогда! — отрезал папа. — Впрочем, предатели среди разведчиков тоже попадаются. Но очень редко.

Ну а потом?

Потом могут предложить обменять его на своего разведчика, который тоже попался.

А если нет?

Тогда будут судить и долго держать в тюрьме.

Но детям-то сообщат? — Алешка спросил это с таким волнением, будто о своих детях переживал.

А я сразу понял, кого он имел в виду. Не Ростика, конечно. И у меня в груди как-то тепло стало от благодарности к младшему брату. Всегда такому неравнодушному к чужой беде.

— Детям сообщат, — успокоил его папа. — Иди спать, разведчик.

А ведь и в самом деле — на разведку Алешка ходил, угадал папа.

Алешка шмыгнул под одеяло:

— Дим, срочно засыпаем — завтра целый день будем думать.

Как же, усмехнулся я, обязательно. Как квартиру пылесосили и цветы поливали, так и думать будем…

В школе в этот день ничего интересного не было. Правда, было приятное. Меня поймал Бонифаций и сказал, что все-таки на днях придется еще разок съездить в Малеевку. В музей привезли доски для ремонта мансарды, и нужно уложить их в сарай.

— Ты же не хочешь, Дима, чтобы их растащили, — быстро прибавил Бонифаций, чтобы я не отказался.

А я и не думал отказываться. Совсем наоборот. Уж очень хотелось еще разок посмотреть в голубые глаза дочки разведчиков.

— Да, — вспомнил Бонифаций, — передай Алексею, что Семен Михайлович распорядился снять с него взыскание. Завтра он может прийти в школу.

Может-то он может, да вот захочет ли?

Обязательно передам, Игорь Зиновьевич. Он будет счастлив.

Сомневаюсь, — откровенно буркнул Бонифаций и помчался дальше.

Алешка валялся на тахте и разглядывал папин каталог. Те самые картины.

Надо сказать, что если Алексей легко переживал вынужденную разлуку с родной школой, то сама школа явно без него скучала. Время от времени Алешке звонили одноклассники и коллеги по кружку рисования. Частенько и забегали, с порога выкладывая кучу новостей. В основном негативных. И в частности, в сфере классных событий.

Новая учителка оказалась злой, строгой и равнодушной. Кроме того, у нее проявилась с первых дней такая особенность: она разделила учеников на две неравные части. В одной части те, у кого родители могут, а в другой — не могут.

— Чем вы можете помочь классу?

А что нужно?

Нужно, чтобы класс стал для наших учеников родным домом. Нужны для этого новые шторы, компьютер, можно не новый. Хорошо бы заменить светильники. Обогатить новыми книгами классную библиотеку. Магнитофон нужен для улучшения процесса освоения нового материала. Нужен телевизор с плейером и кассетами…

Родители, которые могли помочь, тащили в класс все, что не жалко. И их дети могли не заботиться о своих оценках. Ну, а дети тех родителей, «которые не могут… Тут все ясно. Не можете — не надо, но и у нас не проси!

Огурцова даже подслушала интересный разговор директора с Мальвиной.

Семен Михайлович: Мне кажется, Татьяна Львовна, вы не совсем верно представляете себе учебный процесс. И процесс воспитания.

Мальвина: Я создаю в классе рабочую обстановку.

Семен Михайлович: Вы же педагог, а не завхоз. Интерьер, учебные пособия не заменят детям учителя.

Мальвина: Вы как солдафон рассуждаете.

В общем, грустная картина. Лешка даже сказал — гнусная. А ему можно верить, он узнает людей сразу, по глазам. Не зря же они с Мальвиной сразу невзлюбили друг друга.

— У тебя большая радость, — сказал я Алешке. — Просто счастье.

Алешка поднял голову, вопросительно взглянул. А я торжественно объявил:

Тебе разрешено вернуться в школу. Специальным распоряжением директора.

Маме не проболтайся, — спокойно отозвался Алешка и снова опустил голову к страницам каталога.

Явно что-то замышляет.

Я пошел на кухню, обедать. А когда вернулся, Алешка сидел за письменным столом и что-то старательно, высунув язык в помощь, писал.

Я безмерно удивился. Человеку устроили внеплановые каникулы, а он, видите ли, за уроки уселся. Но я, оказывается, преувеличил Алешкино усердие.