Турнеминь, старый боец, сразу же увидел ловушку и, не успели пропеть тетивы, закричал, давая команду отступать.

Стрелы попали в цель, и мы ударили на них из рощицы, где скрывались.

Надо мной возник огромного роста детина с занесенным боевым топором. Однако его удар, достаточно мощный, чтобы перерубить меня поперек, не достиг цели. Мой быстрый арабский конь стрелой метнулся мимо воина, и я нанес мечом страшный удар назад, наотмашь.

Удар пришелся туда, куда я метил, — в шею, сбоку, в место, не прикрытое доспехом. Топор выпал из мертвой руки, и чужая лошадь унеслась галопом; голова всадника безжизненно раскачивалась. В ночи громко раздавались крики людей и звон оружия об оружие.

Сколько это длилось? Минуту? Две? За все это время я даже мельком не видел Турнеминя.

Как было предусмотрено планом гансграфа, мы, тридцать бойцов, собрались и пустились в погоню; догнав двоих отставших, мы их прирезали, но потом, опасаясь нового нападения, повернули назад, к лагерю.

У нас обошлось без потерь, если не считать четверых легко раненных. Нападавшие же потеряли четверых в лагере и ещё двоих на равнине. Мы захватили в плен троих раненых и взяли пять лошадей.

Среди пленных расхаживал широкими шагами гансграф. У него была поистине монументальная фигура; сейчас он внимательно рассматривал пленных, устремляя свирепый взгляд то на одного, то на другого.

— Ну, воры, — заявил он, — есть у меня желание повесить вас на корм воронам. Крепких сучьев здесь достаточно, и веревок у нас тоже хватит. Долгонько они болтаются без дела… Или на огонь их? А? Как ты думаешь, Лукка? На огонь?

Он показал пальцем на одного:

— Вон тот, жирный, будет гореть веселым ярким пламенем. Можешь себе представить, как он будет поджариваться в собственном сале?

— Можно насадить его на копье, — серьезно заметил Иоганнес, — и поворачивать над костром, как на вертеле. Мне такое приходилось видеть в Святой Земле… Я просто поверить не мог, до чего ж долго им пришлось ждать смерти…

— Но может, случайно, у них есть что сказать, — предположил Гвидо. — Что толку жечь их, если они могут говорить?

— Ба! — сказал Лукка. — Что там они знают? Спалить — и делу конец!

Толстяк переводил взгляд с одного на другого, лицо его перекосилось от ужаса. У второго все время бегали глаза, он оглядывался по сторонам и облизывал пересохшие губы. Третий, угрюмый подлец, глядел свирепо и презрительно. От этого мы ничего не узнаем.

— А что они могут сказать? Замок Турнеминя неприступен.

— Повесить их или сжечь, и давайте кончать с этим делом, — сказал я. — Замок Турнеминя слишком далеко отсюда, чтобы напасть мимоходом, между делом. Вспорем им брюхо и бросим так. Они будут умирать ме-едленно…

Наши разговоры произвели ожидаемое действие. Двое из пленников были перепуганы насмерть. Толстяк все время глотал слюну, судорожно подергивая кадыком, словно его шею уже сдавливала петля.

— В замке, скорее всего, не таких богатств, ради которых стоило бы брать его штурмом, — заметил Лукка, — а для осады у нас мало времени…

— Там есть добыча! — неожиданно завопил толстяк. — Там товары двух караванов, взятые на прошлой неделе, и награбленное раньше добро. Я вам говорю, там всего полно!

— Заткнись, идиот! — яростно крикнул угрюмый. — Я тебе за это башку расколю!

— Ни одной башки ты больше не расколешь, — заметил гансграф. — И если ты проживешь ещё час, то только по моей прихоти, а я обычно прихотям не поддаюсь…

Он ткнул пальцем в толстяка:

— Повесить его!

— Умоляю! — пронзительно завизжал толстяк и обмочился от ужаса. — Я же сказал вам! И там есть потайной…

Угрюмый бросился на него, но гансграф с ошеломляющим проворством схватил его за волосы и отшвырнул назад.

— Посмей только шевельнуться или слово сказать — и я тебя заколю собственной рукой! — Он вытащил меч. — Ну, — обратился он к толстяку, — ты, как я понял, упоминал о потайном входе?

Существовал, оказывается, потайной выход, потерна, требующая ремонта — калитка не закрывалась как следует, и выход этот находился на теневой стороне замка, к которой близко подходил лес.

Толстяк говорил охотно, впрочем, и второй тоже. Когда они окончили рассказ, мы ясно представили себе, что нас может ожидать.

— Сколько в замке людей, — спросил я, — которые громили поместье Кербушара?

На мгновение стало тихо, и глаза всех троих пленников обратились ко мне. Они и прежде были крепко напуганы, но теперь их страх усилился вдвое.

— Кербушар мертв, — произнес толстяк.

— Он жив, — ответил я, — и вскоре вернется. Теперь отвечай на вопрос.

— Это было давно… Несколько лет прошло… Я тогда ещё не служил барону…

Угрюмый уставился на меня, и впервые в его глазах мелькнула тревога.

Второй пленник указал на него:

— Вот он там был. Спроси его.

— А ты там не был?

— Я оставался в замке…

Теперь угрюмый смотрел в землю, но на шее и на лбу у него обильно выступил пот.

— Кербушар мертв, — пробормотал он.

— Он жив, — сказал я, — и я — его сын.

— А-а! Волчонок! Щенок старого волка!

— Он был там, когда убивали твою мать, — сказал гансграф. — Лукка, Гвидо! Повесить его!

Гансграф оставил двадцать человек для охраны товаров и женщин. Остальные — все сильные мужчины — сели в седла. Мы мчались через ночь, покрывая хорошо знакомый мне путь через темный лес Гюэльгот, более короткой дорогой, чем та, которую выбрал Турнеминь.

Нас было сорок, мы ехали всю ночь и задержались лишь на рассвете, чтобы наскоро поесть и чуть вздремнуть. Наши кони, закаленные долгими переходами, несли нас быстро. Каждый всадник вел в поводу запасную лошадь, и мы не раз меняли коней.

Двое пленников ехали с нами.

Иоганнес держался сзади, но на третье утро догнал нас.

— За нами погоня, — предупредил он. — Конные, десятка три, думаю.

— Турнеминь?

— По-моему, нет. Похоже, что Петер.

Мы свернули с дороги и ждали, изготовив оружие к бою. Вдруг гансграф резко вскрикнул и выехал из-за деревьев.

Невысокий широкоплечий крепыш, ехавший впереди отряда, вскинул руку:

— Руперт! Клянусь всеми святыми, это Руперт!

Они пожали друг другу руки, и Петер сказал:

— Мы встретили одного из твоих людей, и он привел нас к каравану. Мы оставили там половину наших и поскакали вам вдогонку. Раз мой брат желает взять замок, значит и я желаю взять замок!

Я изумился и спросил у Иоганнеса:

— Неужели они братья?

— Ага, из Руперта можно сделать троих таких, правда? Однако Петер — первоклассный боец и хороший торговец. У Руперта выучился.

Мы двинулись вперед — теперь нас было около семидесяти — и, когда спустился вечер, остановились на вершине холма, глядя через буро-зеленую долину на замок Турнеминя.

Место было приятное — невысокий холмик посреди долины, защищенный от морских ветров и холода высоких плоскогорий. Старинное место, занятое и заново отстроенное Турнеминями.

Спешившись на опушке леса, мы ждали, пока зайдет солнце. Вокруг замка не видно было никакого движения, никаких признаков, что нас заметили.

— Если эту потайную калитку можно открыть, — тихонько сказал Иоганнес, — то мы скоро будем внутри.

— Можно или нельзя её открыть, — ответил я, — неважно; мне известно, как туда войти. Мы попадем в крепость этой ночью.

Замок Турнеминя представлял собой лишь немного благоустроенный военный лагерь, обнесенный каменными стенами. Такие замки чаще всего располагались на естественных или насыпных холмах, окруженных глубоким рвом, и обычно строились из толстых бревен.

В этом случае замок вырос на месте старого римского поста, и часть кладки осталась с тех давних времен. Турнеминь пришел сюда с бандой таких же, как он, безземельных авантюристов, поднял стену футов на тридцать вокруг овальной площадки и возвел внутри ограды стофутовую круглую башню.