— Нет, это ты меня извини, зря я затронул эту тему при тебе. Ты рисковал жизнью ради меня и сражался в лучших традициях бусидо. — Он хлопнул по колену, словно подводя черту под неприятным разговором, и с вымученной непринужденностью сказал, показывая на северо-запад: — Кимио живет в квартале Сибуя на Сакурада-Дори, чуть южнее парка Йойоги.

— Знаю. Я как-то раз подвозил тебя туда, — Брент свернул с магистрали и был вынужден сейчас же остановиться — вся улица была перекрыта шествием.

Йоси усмехнулся, когда Брент с досадой выключил зажигание и машина замерла в длинной веренице других.

— Все-таки кое-где еще можно встретить прежнюю Японию, — снова оживляясь, сказал летчик.

Они смотрели, как мимо под барабанный бой и пение флейт, перезвон колокольчиков, звуки сямисэнов и цимбал движется пестрая и красочная толпа. Не меньше двадцати групп, состоящих из юношей в струящихся желтых одеждах и с белыми повязками на лбу, несли огромные деревянные модели пагод, освещенных изнутри электрическими лампочками и украшенных бумажными и матерчатыми цветами. Другие юноши несли длинные шесты, увенчанные тяжелыми гирляндами цветов и длинными свисающими кисточками.

— Это шествие в честь Святого Нитирена — называется «Оесики», — пояснил оживившийся Мацухара. — Он был мятежным буддистским монахом и жил в тринадцатом веке. Видишь, на стенках пагод изображены сцены из его жизни? По преданию, он умер зимой, но в час его смерти зацвели покрытые снегом вишневые деревья. — Он показал на покачивающиеся фонарики и бумажные цветы на шестах, которые расширялись вверху как купола зонтиков. — Они называются «мандо» и должны напоминать об этом великом чуде.

Мимо прошли новые группы женщин и детей с горящими ароматическими палочками. Участники шествия постепенно впадали в экстаз и хором выкрикивали что-то, но Брент не разбирал слов.

— Они славят Книгу Лотоса Чудесного Закона, — пояснил Йоси.

— По-моему, там есть пьяные, — заметив, как несколько человек шли шатаясь, а один упал, — сказал Брент.

— Что ты, Брент?! Кто же пьет на буддистской церемонии, это они от воодушевления.

— Наверно, ты доволен, Йоси? — повернулся к нему Брент. — Живы традиции старины, жива прежняя Япония.

— Вздор! — ответил летчик.

— Почему вздор?

— Потому что все эти почитатели культа Нитирена ненавидят дзэн-буддистов, самураев, а все их ритуалы и кодексы находят отвратительными.

— То есть у вас тоже есть свои католики и протестанты, консерваторы и либералы?

— Удачное сравнение. В старину такие вот шествия часто приводили к кровопролитию.

— Значит, и у вас были Варфоломеевские ночи?

Оба с облегчением вздохнули, когда последний участник парада — мускулистый парень в набедренной повязке фундоси, — как опытный цирковой эквилибрист удерживая на голове длинный шест-мандо, прошел мимо. Путь был свободен. Брент завел мотор, включил первую передачу и влился в оживленный поток машин.

— Опаздываем, — заметил он.

— Ничего, друг мой, Кимио нас извинит.

Для Брента этот квартал и дом Кимио были чудом сохранившимися островками старины, осколками далекого прошлого. Войдя, офицеры прошли через террасу, тянувшуюся по всей ширине дома, и оказались в окруженном низкой бамбуковой изгородью маленьком саду, где росли карликовые японские сосны, папоротник и клены. По традиции, дом, выстроенный из сосновых досок и покрытый серой черепицей, стоял на трехфутовых сваях.

Заслышав их тяжелые шаги по дощатому полу, в дверях появилась хозяйка, показавшаяся Бренту еще красивей, чем при первой встрече. Несмотря на то, что у нее было двое взрослых детей — сын, учившийся в университете Фукуоко, и замужняя дочь, недавно подарившая ей внука, — Кимио сохранила свежесть и очарование юности. Брент знал, что она стала часто носить традиционную японскую одежду, чтобы сделать приятное Мацухаре, и на этот раз ее черные блестящие волосы, собранные с помощью серебряных булавок и украшенных драгоценными камнями гребней в сложную и замысловатую прическу, красиво оттеняли затканное золотыми ирисами пурпурное кимоно из тонкого шелка, перехваченное в тонкой талии, плавно расширявшейся к бедрам, красно-серебряным поясом — оби. Черты живого и умного лица были удивительно тонки и правильны.

— Добро пожаловать, Йоси-сан, — сказала она, протягивая руку летчику.

— Вы сегодня прекрасней, чем когда-либо, Кимио-сан, это кимоно вам очень к лицу.

— Благодарю вас, Йоси-сан, вы очень любезны. — Затем она подала руку лейтенанту, и тому показалось, что он прикоснулся к теплому бархату. — Здравствуйте, Брент-сан, рада вас видеть в своем скромном жилище.

— Спасибо, Кимио-сан.

Офицеры, сняв башмаки, надели домашние туфли и вошли в гостиную или, как называли ее японцы, «комнату на пятнадцать циновок», отделанную панелями из кипариса и кедра, пригнанными без единого гвоздя и блестевших от многолетней усердной полировки. Там стоял низкий стол, четыре табурета — забутона, а пол был устлан татами, сплетенными из светлой отборной соломы. В нише помещался маленький столик вишневого дерева, а на нем в старинной вазе стояли искусно подобранные жасмины и хризантемы. На стене висели рисунок тушью — пейзаж работы старого мастера Сессю — и свиток с иероглифами. Брент огляделся по сторонам в поисках четвертого сотрапезника.

— Маюми в саду, срезает цветы, — улыбнувшись нетерпению американца, сказала хозяйка и повела их к двери в задней части комнаты.

Отодвинув бумажную дверь-перегородку, она втроем вышли в сад. Брент не видел его в прошлый раз и теперь был поражен его сказочной красотой. Стояло полное безветрие, уже опускался вечер, и свет лился в сад, не давая теней и подчеркивая яркость цвета. Бренту казалось, что он оказался на прелестной опушке дремучего леса, где деревья и камни колдовским образом соединены и одухотворены. Изящный каменный мостик с каменными светильниками был перекинут через гладь маленького пруда, искусно вписанного в гряду поросших кустарником валунов.

За мостом мелькнуло какое-то яркое пятно, и Брент увидел девушку. У него перехватило дыхание, когда Маюми, держа в руках полдюжины золотых хризантем, стала приближаться к ним. Она ослепила его. На девушке было нарядное голубое кимоно с вышитыми на нем птицами. Ее спускавшиеся на плечи волосы казались шапочкой из блестящего черного шелка, сверкавшего как отполированный агат, и отражали зажегшиеся на небе звезды. Восточная кровь придавала нежно золотящейся коже оттенок старинной слоновой кости, и окраска хризантем казалась рядом с ним банальной и грубой. Голова венчала длинную стройную шею, а густые брови над широко раскрытыми глазами пленительно противоречили изящным чертам чуть кукольного личика, свидетельствуя о сильном характере. А таких губ, как у нее, Бренту еще не доводилось видеть — они напомнили ему лепестки орхидеи перед первым весенним дождем. Он понял, что это существо в своей девической невинности пока даже не подозревает, какая сокрушительная сила таится в ее красоте. Ласточка, подумал он, ласточка, готовящаяся вспорхнуть.

— Познакомьтесь, Брент-сан: моя племянница Маюми, она из Каназавы, — сказала Кимио. — Учится в Токийском университете.

Эти обыденные слова обрели для Брента совсем особый смысл, когда он увидел, как, подобно черным бриллиантам, сверкнули глаза Маюми. Она склонилась перед ним в традиционном поклоне, в котором, однако, кроме приветливости и уважения, не чувствовалось столь обычного для японок выражения смиренной покорности. Когда же она выпрямилась, протянула ему руку и сказала: «Очень рада видеть вас, лейтенант», в мягком голосе ее прозвучала затаенная и готовая пробиться на поверхность жизнерадостность. И глаза глядели на него в упор, а не опускались долу, как требовали того неписаные правила японского этикета. Она застенчива и ранима, но с характером, подумал Брент, на лишнюю долю секунды задерживая в своей ладони ее мягкую и теплую ручку. Совсем не пугливая голубка.