Брент в сердцах саданул кулаком по стене:

— Чего ты хочешь? Хочешь услышать, что я люблю тебя? Тебе нужны красивые слова?

Она прикусила губу:

— У меня нет… нет уверенности. Должна возникнуть какая-то надежная связь между нами. Одного секса мало, — и, помолчав, твердо добавила: — И я не из тех, кого можно по-скорому трахнуть в подворотне! Я не животное!

— Маюми, опомнись, что ты говоришь?!

Она взяла его за обе руки и подняла к нему черные, влажно заблестевшие глаза, от подступивших слез ставшие еще чернее.

— Брент, я не хотела тебя обидеть, — она искала его взгляд. — Мы еще увидимся с тобой?

Носком башмака Брент слегка ударил по плинтусу.

— Если захочешь, — он высвободился и сам взял в свои широкие ладони маленькие руки Маюми. — Ты очень много значишь для меня. Будь по-твоему: если тебе так лучше, не стану торопить тебя. — Впервые почти за целый час» он улыбнулся. — Поползем как улитки.

Лицо ее осветилось радостью.

— Знаешь, Брент, Кимио послезавтра, во вторник, вместе с Мацухарой собирается в парк Уэно.

— Йоси никогда в жизни не бросит свои самолеты.

— Кимио говорит, он обещал.

— Хорошо, — кивнул лейтенант, — послезавтра я свободен.

— Как я счастлива, Брент! — она закинула руки ему за шею, и он склонился к ней, ища ее губы, крепко прижал к себе и поцеловал, но это был уже совсем не тот поцелуй, что в ресторане.

Брент на мгновение отодвинулся, потом снова привлек ее к себе. Маюми поцеловала его в щеку и шею.

— Эй, поосторожней, не заводи меня!

Она рассмеялась, — снова зажурчало шампанское.

— Хорошо, буду осторожна, как будто гуляю у самого жерла вулкана.

— Значит, до вторника, — он выпустил ее руки и сделал шаг к лифту, но сдавленный голос, в котором чувствовалось огромное напряжение, окликнул его, и Брент обернулся.

— Ты, наверно, решишь, что я сошла с ума…

— О чем ты, Маюми?

— Я не могу видеть, как ты уходишь, не могу отпустить тебя так…

— Ты хочешь… Хочешь, чтобы я… остался?

— Да, — она, словно умоляя о чем-то, простерла руки. — Я больше не боюсь вулкана.

Брент шагнул к ней, снова взял ее руки и утонул во влажных безднах глаз.

— Ты уверена?

— Да.

— Лава может обжечь.

— Знаю. Я не боюсь.

Кольцо ее рук снова сомкнулось у него на шее, и от прикосновения губ Маюми Брента вновь охватила яростная тяга к этому горячему, трепетавшему и словно плавившемуся в его объятиях телу, так плотно прильнувшему к нему. Он крепко обхватил ее ягодицы, и она, выгнув стан, медленно закачалась вперед-назад в древнем и вечном ритме, которому от сотворения мира послушны охваченные страстью женщины. Сердце Брента уже не колотилось, а диким зверем билось о решетку ребер, покалывающие волны одна за другой ползли по спинному хребту, и жар охватывал его.

— Больше не будет «нет»? — выдохнул он.

— Да, милый. Я говорю тебе «да».

— Когда ты произносишь это слово, солнце на небе замирает и ветер прислушивается к нему…

Откинув голову, она рассмеялась:

— Милый, ты, оказывается поэт! — И, потянув его за собой в квартиру, закрыла дверь.

Он уехал от нее рано утром и, разгоняясь в сторону верфи по скоростной магистрали Хигаси-Дори, скользкой от пролившегося ночью ливня с громом и молниями, всем своим существом все еще слышал, ощущал, обонял ее — чувствовал, как впиваются в его губы ее ненасытный рот, как ритмично вскидывается навстречу его движениям горячее тело, как звучат ее вздохи, стоны и крики — древние как сам род человеческий и неизменные как звезды над головой.

Сердитый гудок обогнавшей его «Тойоты» отвлек его от этих сладостных воспоминаний: оказалось, что его машину занесло на другую полосу. Очнись, сказал он себе и выровнял автомобиль, чувствуя, как скользят по мокрому бетону колеса, гробанешься — больше не увидишь ее. Он улыбнулся, вновь обретя власть над своим «Мицубиси» и с ревом проносясь мимо «Тойоты» в смерче мельчайшей водяной пыли, оседавшей на ее ветровом стекле, из-за которого в ярости грозил ему кулаком маленький лысый человечек. В душе я, конечно, камикадзе, подумал Брент и расхохотался.

Через несколько секунд он уже въезжал на территорию верфи и, выруливая к воротам, ведущим в док В—2, заметил, что водонапорная башня сдвинута со своих массивных опор и почернела как от разрыва бомбы или снаряда. Странно, подумал Брент, заворачивая на парковку, взорвалась она, что ли?

…Во вторник ровно в десять утра Брент постучал в дверь каюты Мацухары. Улыбающийся подполковник, поправляя перед зеркалом черный форменный галстук, сказал:

— Решил испытать судьбу, Брент-сан?

— То есть?

— Я слышал, тебе понравилась фугу?

Брент рассказал о своем гастрономическом испытании Аллену: ясно, что адмирал обсудил его с летчиком.

— Еще как понравилась! Впечатление останется на всю жизнь.

— Об этой рыбе и о способах насладиться ею у нас складывают стихи, — рассмеялся Мацухара и, глядя в зеркало, продекламировал в напевном ритме хайку:

Оба расхохотались, а летчик продолжал:

— А вот еще — это об отвергнутом вздыхателе:

— Подожди еще минутку, Брент, я сейчас буду готов. — Он полез в свой маленький шкаф, достал автоматический «Оцу», надел и застегнул ремни плечевой кобуры, потом с привычной дотошностью летчика-истребителя, чья жизнь зависит от исправности оружия, ладонью вогнал в рукоятку круглую девятизарядную обойму, оттянул ствол, убедился, что патрон дослан в патронник, и с громким металлическим щелчком позволил пружине затвора стать на место. Потом он поставил оружие на предохранитель, спрятал его в кобуру под мышкой и надел синюю тужурку, сунув в карман три запасных обоймы. — Знаешь, Брент-сан, — чуть смущенно сказал он. — Наверно, мы с Кимио скоро поженимся.

— Я очень рад за тебя, Йоси-сан. Кимио так красива, умна и талантлива. Ты будешь с нею счастлив.

Летчик, неловко отведя глаза, сказал:

— Я знаю, вы, американцы, не верите в предзнаменования…

— Не верим, — отвечал Брент, сбитый с толку странным тоном друга.

— И ты, конечно, сочтешь меня суевером, но… В воскресенье вечером случилось… что-то странное.

— Ну-ну, говори же!

— Как тебе известно, я люблю читать…

Брент улыбнулся. Еще во время ледового плена команда «Йонаги» пристрастилась к чтению. Однако в этом никто не мог соперничать с адмиралом Фудзитой и подполковником Мацухарой, но если первый буквально глотал книги по истории второй мировой войны, то Йоси, с юности полюбивший американскую литературу, отдавал предпочтение Герману Мелвиллу, Стивену Крейну, Ричарду Генри Дану, Фолкнеру, Хемингуэю, Скотту Фицджеральду.

— Известно, — подтвердил он, показав глазами на книги, занимавшие каждый свободный дюйм пространства.

Летчик сел напротив Брента.

— Ты читал «Прощай, оружие»?

— Читал. Это Хемингуэй. Дело происходит, кажется, в Италии во время первой мировой. Там что-то про любовь.

Йоси улыбнулся, и напряжение, в котором он находился, как-то ослабело.

— Верно. Раненый американский волонтер попадает в госпиталь и там влюбляется в сестру.

— Ну, я помню, помню! Его зовут, кажется, Фред Генри, а ее… э-э…

— А ее — Кэтрин Беркли.

— Ну да! Такая чистая и трагическая любовь…

Летчик подался вперед и заговорил торопливо и взволнованно:

— В воскресенье ночью я дочитывал последние страницы и дошел до того «Места, когда Генри целует мертвую Кэтрин. В эту самую минуту молния ударила в водонапорную башню. Это было как прямое попадание полутонной бомбы — я никогда не видел ничего подобного…