Я же хмыкнул и налил в кружку крестьянина взвара, подбадривая на рассказ, Вит тоже начал слушать с интересом.

Пригладив на голове вихри и хлебнув взвара, крестьянин продолжил:

— Значится, у меня есть пара овец, обросли уже, вот я и решил их днем подстричь и инструмент приготовил. С утра, пока на полях был, жинка всю живность пастись и отдала. Я и инструмент приготовил, что дню пропадать, решил идти за стадом да овец вертать. Так в начале лета на ярмарке двух козочек приобрел, молоденькие и ласковые, да игривые.

— До шел я, значится, до стада, а пастушка-то и не видно. А овцы пасутся, коз своих не вижу, да и хрен с ними. Пастуху-то сказать надо, что овец забираю, а его нигде и не видно. Слышу, значится, из-за пригорка крик козы раздается, мало ли, за путалась, или пастух обратно ведет. Обхожу я его, пригорок этот, а там пастух со спущенными штанами козу мою сношает, я аж измытарился от этого дива весь и застыл. А он, значится, оббегает козу, а елдак у него весь в крови. За рога ее держит, да в губы цалует, будто жинку любимую. Ну я и дал ему в рыло, чтоб не только елда в крови была, значится. Войт за него и заступился, по что я шалого обидел. А хер ли, если он козлоеб.

Уже на середине рассказа мы с Витом начали посмеиваться.

— А как его не обидеть-то? — продолжил возмущаться мужик. — Он в губы мою козу целует, а у самого елда в крови, видать, и Войт наш раньше этим занимался, тьфу, — он сплюнул на землю, — козлоебы.

— Ха-ха, — я не выдержал, а там и Вит подхватил, и оба начали ржать в голос.

— Ха цалует, за рога держит, а у самого елда в крови ха-ха. Вот козлоеб-то ха-ха.

— Староста за него и вступился и не дает мне работы на общих полях, а с огорода семью и не прокормишь, вот так, — грустно закончил крестьянин.

— Не, козлоеб-то за дело получил, — вполне серьезным тоном проговорил он, допивая взвар.

Вит же молча кивал, а у самого улыбка не сходила с лица.

— Так и я о том же.

Зевнув во всю ширь рта:

— Ладно, мужики, на боковую пора. — И я направился в телегу.

Где, устроившись поудобней и накрывшись одеялом, уснул.

Проснулся легко и с хорошим настроением. Пока народ спал, сделал легкую разминку, хоть и было лень, но пренебрегать подобным — это билет на тот свет.

После напоил и покормил Бусю, немного расчесал его гриву, вытаскивая колючки и застрявшие веточки.

Там и остальные начали просыпаться, первым делом осмотрел раны Анджея, которые начали закрываться, но больших изменений, конечно, не было: не кровоточат и не гноятся — уже хорошо.

Перекусив по-быстрому, Вит запряг лошадей, хорошо, что Буся не вредничал и дал Виту его запрячь, заодно я посмотрел, как он надевает сбрую, может ведь пригодиться.

Крестьянин же оказался со мной в телеге, не к раненому же его подсаживать.

Звали его Донат, и то ли он от природы был такой говорливый, то ли просто соскучился по общению. Узнал я о нем многое, что он третий ребенок в семье, до этого было две девчонки, а отец его очень хотел сына, и имя его означает «данный небом». Ему всего двадцать четыре зимы, а уже есть двое детей: мальчик и девочка, — хозяйство у него справное, и животина есть, не бедствует. А вышло, что родные края покидает, но его это совсем не расстраивает, давно хотел ближе к городу перебраться. Сына грамоте обучить да в помощники куда отдать, доли крестьянской ему не желает, трудная она.

В общем, полон надежд на будущее и уверен, что сможет устроиться под Новиградом, сначала сестра поможет, а потом он и сам не пропадет.

А меня же после рассказа о его семье одолевали не очень хорошие мысли.

Я вспомнил предыдущую жизнь, ведь тоже когда-то хотел семью, большой дом и детей. Мда, а потом предательство со стороны любимой. Да, любимой, что уж здесь себе врать, любил ее, суку.

Вот и ушел в отрыв: Турция, Тайланд, Вьетнам и бары с клубами, новое свежее мясо. А своё желание семьи забил куда подальше. А ведь были хорошие ласковые девочки, эх…

Лишь только здесь, в этом новом мире, осознал, что это за отношения, я вечно был виноват во всем, что бы ни случилось, никакой ласки, никакой душевности. Не любила она меня, я был лишь ресурсом. Жил не своей жизнью, жил не для себя, а лишь бы удовлетворить потребности своей мадам. Настоящий мужчина, что еще сказать.

Хотел бы я семью, детей, да, когда-нибудь, а сейчас я хочу пожить для себя, и расставание с Ольхой это отлично показало.

Хватит грустить и думать об этом. Впереди ждет большой и портовый город Борч, в кармане имеется золотишко, есть благодарные мне люди, так что перезимую с шиком.

— Донат, давай споем, а то скучно, вот что у вас там в деревне поют, веселое что-нибудь и разухабистое, давай спой, — я свистнул во всю мощь своих легких.

И веселый свист разошелся над дорогой, спугивая лесных пичуг.

— А давайте и спою вам, милсдарь, — крестьянин махнул рукой и завел:

Дождавшись своей очереди, мы проехали к воротам, возле которых расположились два стражника и какой-то чиновник, сидящий за грубо сколоченным столом, заваленном бумагами.

Один из стражей осматривал телеги и лежащий товар, названия которого произносил в слух, обращаясь к чиновнику, который все это записывал.

Вит же бегал вокруг стражника и периодически с ним спорил, впрочем, не сильно и активно, я так понял, чисто формально. А после подошел к чиновнику и заплатил госпошлину, получив у него документ с подтверждением.

Я же с интересом за этим наблюдал.

А напоследок стражник кивнул на лежащего Анджея и поинтересовался, не заразный ли он?

— Кернес ты совсем охренел, или тебя служба мозгов лишила?

На что страж лишь хмыкнул.

Недовольный Вит уселся на телегу, что-то бурча под нос о кровопийцах, которые наживаются на бедных торговцах, рискующих своей жизнью на опасных дорогах.

После того как проехали ворота, мы оказались на небольшой площади, предворотной или предвратной, она была выложена брусчаткой серого цвета со скругленными краями. Даже зеленые насаждения тут имелись. Возле стены росли деревья. Можно было бы сказать, что мило и чистенько.

Однако все портили канавы, что, как я понял, заменяли канализацию, в которой протекала весьма дурно пахнущая жижа, которая стремилась в городской ров.

Сама площадка была диаметром метров двадцать, а дальше начинались дома, какие-то были выполнены из камня, а какие-то из дерева, но все двухэтажные.

Дальше шли улицы, одна из которых тянулась прямо от ворот, я так понял, уходя к центру города. Это был фактически проспект, на ней свободно разъехались бы две телеги.

Имелись и другие, весьма узкие улочки, где пройти мог только человек, а всадник, уж не говоря о телеге, ни за что бы не пролез.

Нырнув вслед за Витом, я оказался в крошечном переулке.

На дороге валялся хлам, брусчатка выглядывала из-под толстого слоя грязи.

Вит, едущий впереди, периодически матерился и ругался на встречных людей, требуя, чтобы те пропустили нас.

В ответ ему летела та же ругань вперемешку с проклятьями, а людям приходилось жаться к стенам, дабы мы могли проехать.

Люди одеты были кто во что горазд, но угадать их социальное положение оказалось несложно.

Вон крестьянин прижался к стене, чуть ли вдавливается в нее. Одет в серую залатанную рубаху и такие же штаны темного оттенка, все чистое, хоть и старое. Вон горожанка стоит возле стенки и кривит лицо — в небольшой шляпке и платье яркого зеленого цвета, а в руках корзинка со снедью.