К тому же отношение к облигациям изменчиво почти по тем же и столь же основательным причинам, что отношение к длине женских юбок. Если сейчас никто не хочет облигаций О & Y, это вовсе не значит, что они никому не понадобятся и через три месяца. У О & Y была еще и та особенность, что они владели обеспечением в виде манхэттенского небоскреба, принадлежавшего компании Olympia & York, а не просто в виде репутации и кредита компании. У многих институциональных инвесторов не было опыта оценки недвижимости. Но поскольку все чаще облигации обеспечивались именно недвижимостью, инвесторам приходилось учиться.
Salomon Brothers, конечно, могла бы просто купить эти облигации для себя. Но Salomon не была долгосрочным инвестором, и сама мысль, что в торговых журналах на месяцы, а то и на годы зависнут облигации на 86 миллионов долларов, руководство не радовала. Так что мы, продавцы, искали другого покупателя, и ставки были высоки. Арабский инвестор заявил, что купит другой крупный пакет облигаций только после того, как его избавят от О & Y. Эта операция в комбинации с перемещением облигаций О & Y от араба к кому-нибудь другому могла принести фирме чистых 2 миллиона долларов.
Поскольку я никому не доверял в той же степени, как Александру, я решил именно с ним поделиться своим секретом. Секрет заключался в том, что я знал человека, готового купить облигации О & Y. Я знал, как за месяц их продать, но, помня свой опыт с AT & Т, предпочел хранить это в секрете. Инвестор, которого я имел в виду, француз, не хотел придерживать у себя эти облигации долго — только до тех пор, пока все остальные забудут, что отвергали их. Тогда он собирался их продать.
Александр помог мне убедить самого себя, что, если я правильно подойду к продаже этих облигаций, если я вытяну из руководства обещание, что моему клиенту не кинут подлянку, тогда каждый сможет выиграть. Salomon получит кучу денег. Мой клиент тоже кое-что заработает (для него это были громадные деньги). А я стану героем. Если я за годы работы на Salomon и усвоил кое-что накрепко, так это что ситуации, в которых выигрывают все участники, случаются не часто. По своей природе торговля облигациями является игрой с нулевой суммой. Доллар, уплачиваемый клиентом, попадает в наш карман, и наоборот. Но эта ситуация была необычна. (Мне приходилось напоминать себе об этом даже после того, как я уже продал эти облигации. Видите ли, торгуя облигациями для Salomon, приходилось все время убеждать себя, что то, что плохо для нас, хорошо для моего клиента.) Если бы мне удалось получить обещание руководства, что продажа облигаций О & Y останется нашим приоритетом еще на несколько месяцев и что они помогут моему клиенту избавиться от них с прибылью (то есть всучить их какому-либо другому клиенту), тогда, пожалуй, несколько отважных могли бы выиграть. Александр каждый день добивался невозможного, и, постоянно общаясь с ним, я начал чувствовать, что да, я тоже могу совершить невозможное: продать горящие облигации и сделать моего клиента счастливым.
Я пересек торговый этаж и переговорил с маклером, ответственным за облигации О & Y. Рядом с ним сидел другой, ответственный за AT & Т. Он, естественно, сказал, что обещает позаботиться об интересах моего клиента. «Ты действительно сможешь их продать? — недоверчиво переспрашивал он. — В самом деле? Без шуток?» В его бегающих глазках была смесь недоверия к тому, что эти облигации могут быть проданы, и алчности от мысли о прибыли, которую он получит в случае их продажи. Он пообещал мне все, о чем я просил, но думал только о прибыли. Я ему не поверил. Я отказался от своей затеи и решил, что не стану продавать эти облигации.
Но было уже слишком поздно. Стоило мне задать несколько вопросов в связи с этими облигациями, и вся торговая империя пришла в движение. Маклеры инстинктивно крутились вокруг моего стола, как встревоженные кобели вокруг текущей суки. В следующие 24 часа мне позвонили пять-семь торговых людей из Нью-Йорка, Чикаго и Токио. Я слышал от них одно и то же: «Ну, пожа-а-алуйста, валяй же… Продай их, и станешь героем». Вся фирма Salomon Brothers говорила в один голос, и голос этот звучал очень громко. Но никто из этих людей не мог дать мне гарантий, получить которые я считал своим долгом. Затем зазвонил телефон на моем столе. Я поднял трубку. Голос в ней был смутно знаком. Он произнес: «Ты, слизняк, как это тебя еще вконец не затрахали? Думаешь, с этими сраными облигациями заполучил свой говенный шанс?» Это был сам мастер матерной речи. Человек-пиранья.
Мы с ним разговаривали впервые, и получилось так, что именно он взял на себя ответственность за будущее облигаций. Он пообещал, что мой клиент ни в каком случае не пострадает, и, если в устах других подобные заявления звучали ненадежно, в его словах была весомость. Я знал его репутацию и имел возможность понаблюдать за ним. Он был человеком слова, насколько это возможно в мире, где правит всемогущий доллар. Он знал рынки облигаций лучше, чем кто бы то ни было в Salomon Brothers. Я поверил ему. Я позвонил Александру и сообщил, что намерен продать акции. Он в свою очередь быстренько заключил пари с директорами групп с 41-го этажа, что я продам эти облигации. Он ставил на меня десять к одному. Это была инсайдерская торговля в ее самой благопристойной форме.
Затем я позвонил своему французу и рассказал ему, что запаниковавший араб (Человек-пиранья прозвал его «верблюжьим жокеем») мечтает по дешевке сбыть облигации на 86 миллионов долларов, что облигации эти сейчас не в моде и сильно недооценены в сравнении с аналогичными выпусками и что, если он их купит и продержит несколько месяцев, в Америке, может быть, удастся найти покупателя. В этом предложении не было ничего особенного, за исключением языка, который я использовал. Я воспользовался языком спекулянтов. Большинство продавцов облигаций использовали язык инвесторов, занимались анализом компаний и их перспектив. Я смутно представлял себе, что Olympia & York работает с недвижимостью. Я твердо знал, что весь мир был настроен против этих облигаций. Они были настолько непопулярны, утверждал я, что должны быть дешевыми.
Этот язык мой француз понял сразу. Я был уверен, что он, в отличие от большинства других инвесторов, отнесется к пакету облигаций на 86 миллионов долларов легко и просто. Я считал его своим лучшим клиентом. Думаю, он доверял мне, хотя мы знали друг друга едва четыре месяца. И вот я продал ему нечто такое, к чему не согласился бы прикоснуться даже зонтиком, если бы это прикосновение не обещало мне такого успеха. Я и тогда понимал, что все это чудовищно. Но теперь я отношусь к этой операции гораздо хуже, чем в то время. С минуту поразмышляв над моим предложением, он купил облигации Olympia & York на сумму 86 миллионов долларов.
Поздравления из самых удаленных уголков империи Salomon Brothers поступали ко мне в течение двух дней. Почти все наши шишки позвонили мне, чтобы сообщить, как они счастливы, что мой француз купил эти облигации О & Y, и какое замечательное будущее меня ждет в Salomon Brothers. Мне позвонили друг за другом Штраус, Мэсси, Раньери, Мериуэзер и Войт. Случилось так, что как раз в тот момент я отсутствовал. Звонки принимал Дэш Райпрок, который потом вполне благодушно возмущался, что поздравляли не его.
Но в его реакции был и оттенок серьезности. Меня благословили боги. За время работы в Salomon Brothers я несколько раз видел этот ритуал, но никогда он не доходил до таких смехотворных крайностей, как сейчас, когда мне удалось продать эти забытые богом облигации. Как правило, чем больше. чествуют продавца внутри Salomon, тем грустнее дальнейшая судьба его клиента. Я был обрадован наклеенным на моем столе маленьким желтым прямоугольничком записки, в которой значилось: «Том Штраус позвонил сказать, что это классная работа», — но в глубине души испытывал страх за моего француза.
Наконец сладость торжества заглушила боль от понимания, что я поставил моего самого ценного и любимого клиента в опасное положение. Потом был самый для меня важный звонок — от Человека-пираньи. «Слышал, ты продал несколько облигаций, — раздался торжествующий голос. Я пытался сохранять равнодушие ко всему этому, а он нет. Он кричал в телефон: «Это просто о-хре-ни-тель-но! Я имею в виду — просто охренительно. Я, мать твою, имею в виду — просто охренительно. Ты настоящий большой хобот, и посылай на хер любого, кто станет тебя разубеждать». От его слов у меня на глазах навернулись слезы. Получить титул Большого Хобота от человека, который когда-то изобрел его и пустил в жизнь и, на мой вкус, имел самое бесспорное право возложить его на меня!
