Самые въедливые деятели были заняты не поиском виновных, а выходом из положения: как бы вывернуться, чтобы не терять 100 миллионов долларов на акциях British Petroleum? Или, если уж совсем точно, как уговорить правительство Британии забрать у нас эти акции по цене, по которой мы их у него купили. Один из директоров лондонского отделения, случившийся тогда в Нью-Йорке, и в самом деле обкатал на мне идею, с которой он намеревался обратиться в Банк Англии… По его подсчетам, сумма убытков банков, взявшихся за размещение акций ВР, составила 700 миллионов долларов. Он утверждал, что мировая финансовая система может не выдержать таких гигантских убытков. Значит, возможна еще одна паника. Верно? Потрясающе. Ему так хотелось избежать убытков, что, видимо, он сам поверил в собственное вранье. Конечно, а почему бы нет? Я с вами согласен, это стоит попробовать. Прием, старый как мир. Мой босс хотел припугнуть правительство Британии еще одним крахом фондового рынка, если оно не возьмет назад свою нефтяную компанию [Идея не сработала. В годовом отчете за 1987 год Джон Гутфренд так объяснил ситуацию нашим обобранным акционерам: «Выполняя наши обязательства перед клиентами и приступив накануне краха к размещению акций British Petroleum, фирма навлекла на себя доналоговых убытков на сумму семьдесят девять миллионов долларов».]. (К сведению членов любого правительства: будьте начеку, когда Уолл-стрит пророчит крахи и кризисы. Этот сюжет всплывает всякий раз, когда любое правительство посягает на их карман. Но не они хозяева положения, и они не могут ни вызвать, ни предотвратить какой-либо кризис.)

Позднее в этот же день, последний отчетливо запомнившийся мне день моего пребывания в Salomon Brothers, я отмучил свою часовую лекцию перед 250 студентами учебных курсов. Несчастные стажеры дошли уже до такой степени отчаяния, о каком можно прочитать в хрониках XIV столетия, повествующих о нашествии Черной смерти. Они утратили всякую надежду и решили, что раз уж все они обречены на увольнение, то можно и вести себя как вздумается. Так что все как один обратились в отъявленных заднескамеечников. При входе в аудиторию мне пришлось увертываться от бумажных снарядов, а потом в течение часа сражаться с полнейшим безразличием к тому, что я рассказывал. Их совершенно не интересовала тема моего выступления — «Сбыт облигаций европейцам». Единственное, что их занимало, — есть ли возможность устроиться в лондонском отделении и не знаю ли я, когда их всех разгонят. Они были совершенно убеждены, что только они одни были в неведении относительно того, что творится в нашей компании. Что за бесподобная наивность! Их особенно злило и тревожило то, что Джим Мэсси (который толканул им такую же напыщенную речугу, что и нам) не заглянул к ним, чтобы хоть что-то объяснить. Кто они такие? Всё еще работают на Brothers или уже нет?

Они промучились в неведении еще пару часов. В середине следующей лекции в зал явился Джим Мэсси в сопровождении двух крепких мужчин, которые были похожи на охранников, хотя были всего лишь маклерами. Он пришел, чтобы огласить приговор этим несчастным студентам. Но прежде, чем сказать то единственное, что все жаждали услышать, он с самыми безжалостными подробностями поведал, как тяжело принимать решения об увольнении и почему это должно сделать фирму более сильной и здоровой. И только в конце: «Мы долго обсуждали судьбу подготовительных курсов… и мы решили… [долгая пауза]… не изменять принятым обязательствам. Вы можете остаться!» Как только Мэсси ушел, класс принял более или менее нормальный вид — ряды заднескамеечников поредели. Но на самом деле ничего особенного этим бедолагам не светило: на торговом этаже вакансий не было. По окончании курсов большинство выпускников стали клерками вспомогательных служб.

Вторник, 17 декабря 1987 года: премиальный день. Странный и примечательный день. Впервые в своей истории фирма сняла потолок оплаты для работающих со стажем до двух лет. Если бы этого не случилось, моя премия была бы не выше 140 тысяч долларов. А так мне заплатили 225 тысяч, а со всякого рода пособиями (но кто же их считает?) аж 275 тысяч долларов. Как мне сообщили, еще никогда прежде служащий всего через два года по окончании курсов не получал таких деньжищ. Я получил больше, чем кто-либо другой из моего учебного потока. Впрочем, последнее суждение было вполне бессмысленным. Более половины тех, с кем я учился, либо ушли сами, либо их ушли. Теперь стало кристально ясно, что нужно только терпение, только время, и фирма сделает меня богатым человеком. Если бизнес сохранится на прежнем уровне, через год я получу что-то вроде 350 тысяч, еще через год — 450 тысяч, а еще через год — 525 тысяч. И так далее. Прирост будет уменьшаться, но общая сумма будет расти и расти, пока я не стану, а может, и никогда не стану, одним из директоров.

Но было немножко грустно и даже смешно, что фирма отказалась от правила о потолке для новичков и заплатила отдельным служащим больше, чем когда-либо, именно в самый скверный год за всю свою историю. В 1987 году фирма с капиталом 3,5 миллиарда долларов заработала всего-навсего 142 миллиона. И эта цифра покажется еще более убогой, если вспомнить, что чуть не до конца года штатная численность персонала была почти вдвое больше, чем всего три года назад. Почему же они решили так щедро мне заплатить?

У меня была идея по этому поводу. Когда глава отдела продаж извещал меня о премии, он сделал все, чтобы я оценил, как щедро фирма меня одарила, и даже предупредил, что я не должен никому об этом рассказывать. О причине такой щедрости яснее ясного кричали его глаза: паника. Одной из сторон бизнеса в Salomon Brothers было то, что фирма устанавливала цену на труд своих служащих, и теперь, когда много способных людей от них ушло, была утрачена уверенность в правильности своих цен. Одно можно сказать наверное: премию мне выплатили не потому, что кто-то считал, что так поступить будет хорошо. Среди руководства фирмы было несколько человек, делавших то, что они считали правильным и хорошим, и я горжусь тем, что одним из них был мой ребе, но большинство остальных делали только то, что было необходимо. Мне много заплатили, чтобы убедить меня остаться. Они покупали мою благодарность и верность.

Но мое чувство верности уже не продавалось. Я был признателен и хранил чувство верности к нескольким людям: к Дэшу, Александру, моему ребе, моему проводнику по джунглям. А о каком чувстве верности по отношению к фирме может идти речь, если вся она составлена из крупного и мелкого жульничества, пронизана ожесточенной междоусобицей и недовольством? Ни о каком. Да и зачем? Было совершенно ясно, что в игре на деньги вознаграждается отсутствие верности и благодарности. Люди, которые перепрыгивали из одной фирмы в другую, заручаясь на каждом новом месте гарантиями высокой оплаты, были в лучшем финансовом положении, чем те, кто оставался верен одному месту.

Руководство Salomon Brothers никогда прежде не пыталось покупать верность своих служащих. И они плохо понимали правила этой игры. Если бы они взглянули на меня глазами чемпиона покера лжецов, они бы смогли понять, что деньги не могут изменить моего решения уйти или остаться. Я бы никогда не перешел в другую фирму в погоне за большими деньгами. Я мог бы уволиться, но по совсем иным причинам. Что я и сделал.

Я покинул фирму в начале 1988 года безо всяких очевидных причин. Я не ожидал краха фирмы. И у меня не было опасений, что рухнет вся Уолл-стрит. Я даже не страдал от растущего разочарования (оно достигло известной, вполне терпимой степени и перестало меня беспокоить). Можно было бы подыскать очень правдоподобные и солидные причины для моего бегства с корабля, но, по правде сказать, ушел я просто потому, что мне не было никакого смысла оставаться и дальше с Salomon Brothers.

У поколения моего отца были определенные убеждения. Одним из них была вера в то, что заработок человека более-менее точно соответствует его вкладу в благосостояние и преуспевание нашего общества. Я был очень дружен с отцом. Каждый вечер еще весь потный после игры в бейсбол на лужайке перед домом, я плюхался в кресло рядом с ним, и мы разговаривали. Он объяснял мне, почему то-то и то-то верно, а другое — ошибка. И одно почти всегда было верным: что люди, заработавшие большие деньги, являются достойными профессионалами. Скажем, Гораций Алгер и другие такие же. Когда он узнал, что его сын в возрасте 27 лет, отработав всего два года, получает уже 225 тысяч косых, его вера в деньги пошатнулась. Он только недавно оправился от шока.