По мере того как я боролся с собственными мыслями, возникшими в подвалах моего головного мозга, и не мог понять, откуда они возникли, мои рассуждения шли дальше. Я начал думать, что слова этих людей были подлинными, а я притворялся. Они говорили о том, что им приходило на ум, в то время как я скрывал свои истинные намерения. Они улыбались без страха и плакали без опасения, а я улыбался, когда плакал. Никто не знал о моем эмоциональном расстройстве до тех пор, пока оно не проявилось.

Подивившись этим выводам, я начал замечать, что общество, а потом и университет научили меня камуфлировать свои эмоции. Актеры работают в театрах, интеллектуалы на аренах познания, но, по сути, все мы являемся мастерами притворства.

Мэр, желая выиграть аукцион, увеличил объем ставки. Но Бартоломеу, который никогда не хотел быть в проигрыше, а тем более проиграть Мэру, закричал:

— Даю триллион!

Мэр выпятил грудь, собираясь объявить о еще большей ставке, но, не зная, как назвать число «квадриллион», апеллировал, обращаясь к Продавцу Грез:

— Благородный Учитель, Краснобай — тот, кто чаще всех в мире не выполняет обещанного, наибольший эмитент необеспеченных векселей. Он покупает, но не платит.

— Ложь, дамы и господа, — сказал Краснобай. И, обращаясь к адвокатам, ошарашенным этой сценой, спросил: — Кто хочет заполучить привилегию стать моим адвокатом и защитить меня от этого клеветника?

Но никто не поднял руки. Многие люди просто расхохотались. Они давно уже так не расслаблялись.

Я дрожал, понимая, что мы теряем философскую атмосферу, созданную Учителем. Петр отказался от Христа трижды. Я молчаливо отказывался от Учителя каждый день. Разве мне трудно подтвердить то, что я являюсь частью этого сброда?

Когда я думал, что Продавца Грез обманывают его же ученики, я видел спокойное, улыбающееся лицо, как бы плывущее в мирных водах. Легкий ветер касался волос Учителя, разбрасывая их по щекам. Ветер налетал, не спрашивая разрешения, на деревья, заставлял шелестеть листья, которые вибрировали, как несыгранный оркестр, как его ученики. Между тем все это казалось Учителю бесплатным подарком.

Аудитория оставалась на той же платформе. Учитель не скандалил из-за обид, ибо сегодняшнее освистывание могло превратиться в завтрашние аплодисменты. Горе тому, у кого свободный ум, освистывание и аплодисменты были одним и тем же. Он не сдавался. Я грезил о том, чтобы иметь такую свободу, но был рабом своей души.

Вдохновленный происходящим, Учитель окинул взглядом лица почти пятидесяти человек, собравшихся во дворе Федерального собрания. А потом повернулся к своим двум смутившимся ученикам, которые делали космические ставки, и преподал им хороший урок. Я был в восторге.

— Барнабе, Бартоломеу, друзья! Все, что продаваемо, дешево; хотя бы оно и стоило миллиард долларов, найдется кто-нибудь с деньгами, чтобы оплатить. Дорого только то, что не подлежит продаже, — заявил Учитель. И, вдохнув побольше воздуха, он с чувством произнес: — Деньги покупают нетерпеливых, но не имеют способности расслаблять. Покупают льстецов, но не поддержку друга. Покупают сокровища, но не любовь женщины. Покупают картину, но не способность созерцать. Покупают страховки, но не умение защитить чувства. Покупают информацию, но не познание самого себя. Покупают контактные линзы, но не способность видеть невыраженные чувства. Деньги покупают учебник с правилами, чтобы воспитывать тех, кого мы любим, но не покупают учебника жизни.

Услышав искренние и резкие слова Продавца Грез, я подобно лучу проник в свое прошлое и вспомнил о Жоау Маркосе, моем сыне. Как я ошибался с этим сорванцом! Я был преподавателем без особых средств, но только сейчас понял, что никогда не давал ему того, что не подлежит продаже. Я критиковал сына, воевал с ним, наказывал его, ограничивал и стеснял его. Это был только глупый учебник правил и этики. Я бил его эмоционально. Я сравнивал поведение сына с поведением его товарищей, исправлял его при всех.

Я никогда не давал ему поплакать. Я никогда не говорил, что у его отца тоже были мальчишечьи страхи, что я сам совершал такие же ошибки и множество раз был непоследовательным. Первый закон Продавца Грез гласил: признай свое безумие и свою глупость. Я их не признавал. Я был искусственным воспитателем. Желая сформировать мыслителя, я был всего лишь машиной для преподавания. Стремясь воспитать человеческое существо, я вообразил себя Богом.

Я знал, что, с точки зрения социологии, люди, которые больше всего совершали зверств в истории, возомнили себя Богом. Они убивали, увечили, навязывали свою власть, не имея понятия о собственной хрупкости, как будто бы они были вечными. Мы пытаемся воспроизвести атмосферу, в которой царят бесчеловечные люди, в менее сомнительной среде, как, например, наш дом, аудитория, кабинет, собрание.

Я осмотрелся вокруг и увидел несколько знаменитых юристов, среди которых были судьи и прокуроры; на глазах у них выступили слезы. Они были, как и я, образованные и хрупкие; огромные и маленькие; красноречивые в разговоре о внешнем мире, но робкие в разговоре о своем собственном существе, о людях, которых они любили.

Некоторые адвокаты-криминалисты и специалисты по налогам были богатейшими, но покупали только то, что было дешево. Они никогда не были по-настоящему миллионерами. Пока они витали в облаках, впитывая мудрость этого странного оборванца, на сцене появился Бартоломеу, который не преминул спустить их с неба на землю, Он заговорил очень громко, обращаясь к Барнабе:

— Я знал, что я — миллионер, Мэр. Я богаче богатейших. Я не покупаю драгоценностей, но женщины меня любят. Я не покупаю картин, но созерцаю небо. У меня нет льстецов, но у меня большое количество друзей. — И, чтобы высмеять нас, заявил: — Вы, Юлий Цезарь, Эдсон и Димас, храпите, как старые козлы, но мне даже не нужно принимать средство, чтобы спать.

Мэр не отставал, его дух политика-бездельника вернулся к жизни. Видя, что аудитория внимательно слушает, он вдруг захотел покорить ее, используя юридические термины, и пошел дальше:

— Я гораздо богаче, чем вы, господин с большим ртом. Я человек высокой криминальности. — Он не знал, что «криминальный» означает «опасный, насильственный, представляющий риск для общества». На самом деле он ошибся, попав в цель, говоря так о самом себе. И продолжил: — Ах, дорогое сообщество! Если бы ты знало, кто я есть, ты бы меня полюбило.

Юристы снова расхохотались. Они никогда не видели человека, заявлявшего о себе, что он криминален. Это могла быть только комедия.

Продолжая излагать свои идеи, Учитель поделился мыслью, которая никогда не приходила мне в голову. Обращаясь к собравшимся, он громко спросил:

— Когда мы выходим из материнского лона и попадаем в лоно общества, мы плачем! Когда мы выходим из лона общества и попадаем в лоно смерти, другие плачут за нас! На входе и на выходе из жизни слезы орошают нашу биографию! Почему?

Услышав это, я задумался о том, как ему удается думать в таком переполохе. Его ученики наводили беспорядок вокруг него, на улицах движение транспорта было адским, но он продолжал демонстрировать поразительную способность создавать незаурядные идеи в неспокойной среде, как будто бы все это его не касалось.

Продавец Грез озвучивал главные вопросы человечества, вопросы, которые мы забывали ставить или которые не могли сформулировать в силу отсутствия способности к этому. С моей докторской степенью по общественным наукам я чувствовал себя так, будто был учеником начальной школы. Я не знал, как ответить на его вопрос. Видя, что мы молчим, он подбодрил нас:

— Кто не обольщается явлением существования, уподобится ребенку, который живет в театре времени, не имея ни малейшего представления о реальной жизни. Существование становится банальным явлением и более не обольщающим. Беспокойство по пустякам удаляет кислород из нашего мозга. Многие проводили десятки лет на школьных скамьях, не понимая своей роли как человеческих существ.