— Стойте! Подождите! — Джонстон был повержен. Его жена не предвидела того, что он может потерять не только ежегодные выплаты, но и свое положение в обществе. Он знал, что никогда не посмеет явиться к ней с такими новостями. — Пожалуйста, вернитесь!

Пайпер с неохотой подчинился. Он закрыл дверь, но шляпы не снял.

— Да? — сказал он.

— Я уверен, что мы можем прийти к какому-нибудь другому соглашению относительно Рафаэля, — осторожно сказал Джонстон, надеясь, что пайперовская курица снесла еще не все золотые яички.

Пайпер понял, что пора называть свою цену. Теперь он мог унизить Джонстона в его собственной гостиной. Какой бы соблазнительной ни казалась эта перспектива, он знал, что такое развитие событий плохо отразится на бизнесе. Джонстона следовало поставить на место как можно мягче. Впереди наверняка будут и другие Рафаэли. Впрочем, заветной мечтой Пайпера всегда оставался Леонардо — и если, паче чаяния, его мечта сбудется, снабдить столь чудесную находку официальной печатью одобрения сможет только Джонстон.

— Я полностью согласен с тем, что ваши ежегодные выплаты покрывают лишь картины стоимостью менее десяти тысяч фунтов, — великодушно сказал Пайпер, все еще не торопясь снимать шляпу. Отправляясь сюда, он освежил детали прежнего договора с Джонстоном с помощью своей записной книжки. Никаких официальных документов на этот счет у него не было. Даже переписки с банкирами и юристами, которая могла бы придать их отношениям законную форму, они не вели: это значило бы подвергать себя слишком большому риску. — Так что вы могли бы предложить? — спросил Пайпер, снимая наконец шляпу и бережно кладя ее на стол.

— Может быть, — Джонстон говорил неуверенно, чуть ли не с запинкой, — будет удобнее, если вы сами назовете цифру, от которой мы могли бы оттолкнуться?

Пайпер выдержал паузу. Подойдя к окну, он слегка отодвинул штору и выглянул наружу. Ветер крепчал. Потемневшая река мирно катила свои воды к морю. Пяти процентов, пожалуй, маловато. Может, семь с половиной? Нет — это чересчур большое унижение для Джонстона и отсутствующей здесь миссис Джонстон. Десять? Что и говорить, приличный куш — возможно, целых десять тысяч в карман Джонстона. А если пятнадцать? Он вздрогнул, подумав о том, какую огромную сумму может недополучить фирма «Декурси и Пайпер».

— Что вы скажете, Джонстон… — Он помедлил, снова взглянув на Рафаэля. Джонстона замутило при мысли о том, что ему сейчас придется перенести. — Что вы скажете о двенадцати с половиной процентах от продажной цены? Думаю, это вполне справедливое вознаграждение.

У Джонстона словно камень с души упал. Всего несколько минут назад крах его карьеры казался неминуемым.

— Прекрасно, — ответил он. — И я непременно порекомендую руководству музея предложить вам за эту картину самую достойную цену.

Уильям Аларик Пайпер хлопнул его по спине. Затем мужчины обменялись рукопожатием.

— Великолепно, просто великолепно, — сказал Пайпер. Он знал, что теперь ему предстоит долгая битва за максимальный барыш, построенная на предложениях и контрпредложениях. Он может сказать музею Джонстона, что богатый клиент из Америки предложил ему за картину семьдесят пять тысяч фунтов или около того. Потом он скажет богатому американцу, что музей готов заплатить восемьдесят тысяч. Эта игра будет продолжаться столько, на сколько у него хватит смелости.

Джонстон подумал, что он, наверное, сможет приобрести симпатичную виллу где-нибудь в тосканских холмах. Это позволит держать в узде миссис Джонстон.

Направляясь обратно к железнодорожной станции в надвинутой на глаза шляпе, Пайпер улыбался про себя. Гладстон, он же Джонстон, был главным хранителем отдела искусства Италии и Возрождения Лондонской Национальной галереи. И его услуги — Пайпер невольно усмехнулся — обошлись фирме довольно дешево. При необходимости Пайпер не пожалел бы и двадцати пяти процентов от продажной стоимости картины. Теперь, когда заключение о подлинности Рафаэля было, можно сказать, у него в кармане, он мог сделать Хэммонд-Берку окончательное предложение о покупке. Тридцать тысяч? Тридцать пять? Сорок? Сев в поезд, он поудобнее устроился в уголке отделения и погрузился в мечты о пропавших Леонардо.

— Я обдумал то, о чем вы мне писали, лорд Пауэрскорт. — Томас Дженкинс из оксфордского Эмманьюэл-колледжа пил чай в гостиной Пауэрскортов на Маркем-сквер. Пауэрскорт предлагал встретиться с ним в Оксфорде, однако Дженкинс собирался в Лондон по делам: у него просили консультации по каким-то старинным документам из Британского музея. — Должен признаться, я не располагаю сведениями о том, над чем именно Кристофер работал накануне смерти. Свою книгу он закончил. Это я знаю точно. Сегодня утром я говорил с издателями. В последний раз я виделся с Кристофером недели три-четыре тому назад. Кстати, — продолжал он, сунув руку в портфель, — я захватил с собой его фотографию. Вспомнил, что сыщики всегда интересуются такими вещами.

— Весьма вам благодарен, — сказал Пауэрскорт. На фотографии были запечатлены двое молодых людей во дворе оксфордского колледжа. В левом из них Пауэрскорт узнал Томаса Дженкинса. Справа стоял Монтегю, заметно более юный и цветущий, чем на той свадьбе, где Пауэрскорт увидел его впервые. Светловолосый и невысокий, хрупкого сложения, он уже тогда носил короткие, аккуратно подстриженные усики. Глядя на сидящего напротив Дженкинса, Пауэрскорт подумал, что он-то как раз вовсе не изменился: те же вьющиеся русые волосы, то же робкое выражение лица, что и тогда, перед объективом фотоаппарата. Такой же хрупкий, как его друг, Дженкинс имел облик типичного оксфордского преподавателя. Зато Монтегю, казалось, скорее подошло бы более светское окружение, чем идеально подстриженная лужайка и увитые плющом стены университетского колледжа.

— Давно вас снимали? — поинтересовался Пауэрскорт, опустив фотографию на стол перед собой.

— Кажется, несколько лет назад, — ответил Дженкинс. — Кристофер приезжал в Оксфорд на званый вечер.

— Позвольте мне пробежаться по биографии Кристофера Монтегю, называя лишь голые факты, которые мне известны, — сказал Пауэрскорт. — Потом вы заполните пробелы, нарастите на эти кости немного мяса, если сможете. Итак: родился в Лондоне в тысяча восемьсот семидесятом. Отец, преуспевающий адвокат, ныне покойный, оставил ему скромный доход. Образование — Вестминстер-Скул [7]и оксфордский Нью-Колледж, где он познакомился с вами. По специальности — историк, получил степень бакалавра с отличием. Несколько лет преподавал во Флоренции, где научился бегло говорить по-итальянски. Четыре года назад написал свою первую книгу об истоках Возрождения. Она хорошо продавалась, сейчас вышла вторым изданием. Новая книга, посвященная искусству Северной Италии, должна скоро появиться в магазинах. Не увлекался азартными играми. Жил по средствам. Занимал вместе с сестрой дом на Боуфорт-стрит. Работал в маленькой, снятой в аренду квартирке на Бромптон-сквер. Там его и убили. Не женат. На мой взгляд, вполне безупречное существование. Зачем кому-то понадобилось его убивать?

Дженкинс покачал головой.

— Я не перестаю задавать себе этот вопрос с тех самых пор, как услышал о его гибели, лорд Пауэрскорт. И у меня, так же как и у вас, нет на него вразумительного ответа. В последний раз я видел Кристофера почти за три недели до убийства. Он собирался приехать в Оксфорд примерно на неделю.

— А как насчет его личной жизни? Простите, что задаю этот вопрос: такая уж у меня профессия. Ответ на него может помочь нам найти убийцу.

Дженкинс снова покачал головой.

— Кристофер Монтегю был самым нормальным человеком из всех, кого я знал, — сказал он. — Случалось, что он влюблялся, но до женитьбы дело не доходило. Он говорил, что работа над книгами отнимает у него слишком много времени и ему некогда крутить романы. Но я знаю, что он хотел жениться и завести детей. Он их очень любил. Ему нравилось с ними играть. Иногда он целыми часами возился со своими маленькими племянниками — они живут в Шотландии, и Кристофер регулярно их навещал.