Опять принимаюсь подкручивать, простукивать, продувать. И вот наконец-то повезло! Оказывается, забился песчаной пылью бензопровод от запасного бака.

Прочищаем его, и снова слышится мощный рёв мотора!

На второй день после романтического ночлега под звёздами в глубине пустыни мы видим впереди несколько домиков. Андадо! Но что это? Вокруг — ни души. Лишь чёрные вороны да горлицы оживляют безмолвный пейзаж. Ферма давно заброшена. Постройки уже изрядно поедены термитами. Только гора пивных бутылок за стеной главного здания не поддаётся челюстям этих неутомимых насекомых.

От заброшенной фермы начинается старая, но ясная колея. И вот через час езды на горизонте появляется большая ферма с загонами для скота, конюшнями, бассейном артезианской воды и даже… маленьким самолётом.

Нас радушно встречает сухощавый высокий мужчина с приветливым обветренным лицом, протягивает нам широкую огрубелую ладонь.

— Знаю, знаю, о вас мне по радио из Алис-Спрингса сообщали. Как дорога? — радушно приветствует он нас— Мы в прошлом году с сыном тоже ездили этим путём в Алис-Спрингс.

Обмениваемся впечатлениями за крепким чаем, расспрашиваем о жизни в этой глуши.

— Мои родители жили на той старой ферме, которую вы видели. Но там плохо идёт вода из колодца, и мы перебрались сюда, ближе к краю пустыни. Отсюда уже начинается малга-кантри[15].

— А зачем вам самолёт? — спрашиваем мы.

— Стада у меня пасутся свободно, уходят далеко в пустыню, и когда приходит пора гнать скот в Аделаиду на продажу, то найти его нелегко. Раньше я искал их на мотоцикле, а теперь быстро нахожу стада с самолёта. И ещё…— усмехается фермер, — примерно раз в месяц такая тоска заедает в этой глуши, что я сажусь в самолёт и лечу в Аделаиду. Выпьешь там с друзьями бочонок-другой пива, обменяешься новостями и анекдотами — как-то и полегчает.

Перед расставанием фермер идёт в холодильник, где висят коровьи туши, и отрезает нам увесистую телячью ногу.

— Перед ночлегом пожарьте себе на костре, устройте аборигенное пиршество да вспомните добрым словом мой заброшенный уголок.

Поздний вечер. Мы с Василем сидим у костра, поджариваем телятину и вспоминаем наше путешествие. Глядя на пламя и с наслаждением вдыхая сухой ночной воздух, долго ещё обсуждаем увиденное и пережитое в глубине австралийской пустыни.

Только вчера я вернулся из месячной экспедиции в Центральную Австралию, где пришлось проехать по пустынным дорогам и вовсе без дорог около восьми тысяч километров. Прохлада и мягкая зелень холмов, окружающих австралийскую столицу, так непохожи на палящий зной и кирпичную красноту пустынь Центра.

Впереди несколько недель, заполненных обработкой собранных материалов.

Закончив очередную страницу дневника, я стал разглядывать ночной пейзаж за окном моей комнаты. Окружающий университет парк погружён в полную темноту.

Над вершинами деревьев мерцают яркие звёзды. Вдали, в километре отсюда, светятся озарённые прожекторами коробки зданий административного центра Канберры. Свет настольной лампы выхватывает из темноты крону дуба с сухими коричневыми листьями и множеством желудей. Левее проступает в полутьме белый ствол эвкалипта.

В парках Канберры пёстрое смешение местных декоративных деревьев и кустарников с экзотическими для этих мест породами из Европы, Азии, Америки. И вот сейчас, в середине мая (глубокой осенью), клёны оделись в огненно-красную листву, ивы и тополя — в нежно-жёлтую, листья дубов стали тёмно-коричневыми, и лишь эвкалипты сохранили свой привычный серовато-зелёный тон, хотя крона их уже значительно поредела.

Уже первый час ночи, городок затих; только из центра доносится ещё рокот запоздалых автомобилей. Прохладный ночной воздух (около пятнадцати градусов) струится в комнату через открытое окно. Вспомнился дом, Москва. Сейчас там пять часов вечера и, наверное, светит солнце, тёплое и весеннее.

Закончив писать, я погасил настольную лампу. И тут же раздался грохот железной крыши и что-то тяжёлое шлёпнулось сверху в крону дуба. Закачались ветви, зашуршала сухая листва. Осторожно подойдя к окну, вижу тёмный силуэт зверя величиной с крупную кошку, быстро и ловко передвигающегося по гибким ветвям. Без труда узнаю в нём кистехвостого поссума. Это самка с большим детёнышем, повисшим у неё под брюхом. Видимо, она долго ждала, пока я, наконец, погашу свет, чтобы без помех обследовать в темноте приглянувшееся ей дерево. Живо представляю себе, как зверёк с нетерпением заглядывал через край крыши в моё освещённое окно и сердился на непредвиденную задержку с ужином. Взяв карманный фонарик, направляю его луч в крону дуба. Кружок света вырывает из темноты пушистую серую мордочку с розовым носом, большими треугольными ушами и удивлённо-испуганными круглыми глазами. Заметив нежелательное внимание к своей особе, поссум быстро перебирается на противоположную сторону кроны. Теперь слышен только шелест листвы и хруст разгрызаемых желудей.

Весь следующий месяц, до самого отъезда на Большой Барьерный риф, я имел возможность наблюдать вечерами за этим поссумом. День он проводил где-то на крыше дома, а на ночь спрыгивал вниз и методично, обследуя ветку за веткой, снимал урожай желудей. К середине июня детёныш уже перестал цепляться за мать и начал самостоятельно лазать по ветвям. Пристроив фотоаппарат на подоконнике, я сделал из окна несколько снимков с лампой-вспышкой, на которых запечатлел всю семью.

Однажды ночью обычно молчаливый поссум неожиданно поднял шум и возню на дереве. Ветви сотрясались, раздавалось громкое раздражённое шипение и фырканье. Оказалось, что в крону дуба забрался ещё один поссум, привлечённый обилием желудей. Но хозяйка дерева, озабоченная сохранностью «провианта» для себя и своего отпрыска, энергично атаковала пришельца, и ему пришлось срочно ретироваться. Спрыгнув на землю, он большими прыжками убежал в глубь парка.

Хотя история освоения Австралии изобилует примерами исчезновения или резкого уменьшения численности многих видов-эндемиков, тем не менее некоторые из них, напротив, нашли соседство с человеком весьма для себя удобным. Так, в частности, произошло и с кистехзостым поссумом, которого называют ещё лисьим кузу или щеткохвостым поссумом. Этот зверёк размером до полуметра, с длинным хвостом распространён почти по всей Австралии, а также на многих прилежащих островах. Его цепкие лапы с шершавыми подушечками и длинными острыми когтями позволяют ему вполне удобно чувствовать себя на ветвях деревьев. Большой палец на задней ноге резко противопоставлен остальным четырём, и при кормёжке на дереве поссум часто висит вниз головой, ухватившись за ветку задними лапами, а передними захватывает плоды или нежную листву с нижней ветки. Хвост поссума покрыт пушистой чёрной шерстью только сверху, а снизу он голый и шершавый, так что служит пятой конечностью при лазании.

Шерсть у кистехвостого поссума пышная и мягкая от серебристо-серого или рыжеватого цвета до почти чёрного.

У пары поссумов типичной окраски может появиться детёныш чёрного цвета. Число меланистов (особей чёрной окраски) особенно велико в юго-западных районах материка — до двадцати процентов.

Заселяя практически все природные зоны и области Австралии, кистехвостый поссум проявляет исключительную экологическую пластичность. Этого зверя можно встретить повсюду — в высокоствольных эвкалиптовых лесах Юго-Востока, в густых низкорослых кустарниках южного побережья, в засушливых редколесьях внутренних областей и даже в пустынях Центра, где поссумы живут вдоль долин сухих и временных рек с отдельно растущими эвкалиптами.

Древесный образ жизни весьма характерен для ки-стехвостого поссума. На дереве он находит и корм, и спасение от наземных хищников; в дуплах он проводит дневное время, выстилая внутренность их сухой листвой. Но поссумов можно встретить и в безлесных местностях: за неимением подходящего дуплистого дерева они поселяются в нишах обрывистых речных террас и в норах кроликов. Поскольку австралийским фермерам не раз приходилось видеть кистехвостых поссумов выходящими из кроличьей норы, они сочинили небылицу, будто бы поссумы и кролики могут скрещиваться между собой.