Сами убили да сами и суд вели, заговорил тяжелый, глухой голос, и в его шепоте стало нарастать что-то огромное, общее, грозное, как надвигающаяся туча.

Оно росло с сокрушающей силой и стремительной быстротой. И в своем стихийном движении увлекало за собой все потаенное, задавленное, вековую обиду. Казалось, тень маленькой замученной женщины, в детских черных чулках с наивными голубыми подвязками, воплотила вдруг в себе что-то общее, светлое, молодое, милое, бесконечно и безнадежно задавленное и убитое. Не хотелось верить, не хотелось жить, и ноги сами собой шли в ту сторону, как на зов погибающего голоса, сами собой принимали грозное и отчаянное выражение.

Когда рано утром десятские вынесли некрашеный гроб на улицу, огромная, точно в черном омуте крутящаяся толпа уже запрудила всю улицу. Она молча расступалась перед медленно плывущим по воздуху желтым ящиком. Никто не знал, что надо делать, и мучительно всматривался в желтую крышку, под которой, казалось, затаилось напряженное, молчаливое отчаяние. Было тихо, но где-то сзади, вдали, уже глухо и тяжело ворочался какой-то мерный, нарастающий подземный гул.

Белое небо уже стало прозрачным, и иней призрачно белел на крышах, на земле, на заборах. Одинокая звезда на востоке бледнела тонко и печально. Черная толпа, медленно свивая черные кольца, тронулась и поползла за гробом по тихой длинной улице. Было так чисто, прозрачно и изящно вверху, в небе, и так беспокойно-грубо внизу, на черной земле! Гроб быстро донесли до церкви и медленно стали заворачивать к погосту.

Кто-то пронзительно и настойчиво закричал. Иволгин, без шапки, седой и дикий, бежал за гробом и, махая костлявыми руками, кричал:

— Стой, стой!..

Гроб как будто сам собою остановился и нерешительно закачался на месте. Иволгин добежал. Седые пучки его волос торчали во все стороны, и старые глаза его пучились над искривленным ртом.

— Куда?! — закричал он, задыхаясь и хватаясь за гроб. — Назад!.. Убили и концы в воду?!.. Врете, мерзавцы!.. Назад!.. Это мы еще посмотрим, как…

Толпа глухо загудела, и похоже было гудение на растущий прибой.

— Господин Иволгин, за эти слова вы и ответить можете… очень просто! — угрожающе закричал урядник и протиснулся между ним и гробом. — Неси, ребята, неси!..

Иволгин машинально ухватился за его руку и судорожно шевелил трясущимися губами, дико пуча обезумевшие глаза.

— Да вы меня не хватайте! — с силой выдернул у него руку урядник, и голос его прозвучал оскорбленно и уверенно.

Но Иволгин так же молча и машинально ловил его за локоть и, как будто молча, бормотал что-то судорожно, по-рыбьи открывая и закрывая рот.

— Пустите! — с бешенством крикнул урядник.

— Они убили… сами убили… — наконец пробормотал Иволгин, — а вам… грех… ведь вы знаете…

— Что я знаю? — странно, как будто озлобясь на что-то, преувеличенно дерзко закричал урядник. — Чего там… Ваше дело?.. Десятский, бери его!..

Русый и бледный мужик робко взял Иволгина за руку.

— Братцы, что ж это такое? — прокричал кто-то в толпе с скорбным недоумением.

— Пусти, чего хватаешься!.. Убивцы!.. Робята, не давай хоронить… Прокурора… А-а… Не давай! — нестройно и негромко закричали голоса, и вдруг двинулось, отлило и опять подалось вперед.

Урядник закричал что-то изо всех сил, но только дикой нотой вошел в хаос ревущих голосов. Гроб порывисто закачался и быстро опустился вниз, на дно толпы.

На другой день, к полудню, вызванные по телеграмме, данной со станции железной дороги, приехали исправник и становой.

Вся деревня с утра гудела и дрожала. Гроб одиноко стоял в церкви, и на его желтой крышке мутно отсвечивало солнце.

Толстый исправник грузно и властно слез с брички и негромко, но твердо и коротко буркнул становому:

— Ипполит Ипполитович, распорядитесь, чтобы понятых и чтоб сейчас же закопать.

А сам короткими и твердыми шагами пошел к церкви. Вся паперть и весь церковный двор был покрыт черной молчаливой толпой. Прошли десятские, прошли становой и урядник. Слышно было, как гулко и нестройно топотали их ноги по каменному полу церкви. Потом они опять вышли, и желтая крышка гроба показалась в черной дыре дверей и закачалась в воздухе, высоко над толпой.

— Живо поворачивайся! — торопливо и властно говорил исправник, угрюмо и зорко кося глазами по сторонам.

Молча, как автомат, толпа сдвинулась и насела на паперть. Гроб встал.

— Расходись! — выступая вперед, крикнул исправник.

— Как это — расходись?! Убили, да и расходись… ловко! — ответил кто-то из толпы.

Иволгин, седой и аккуратный, с беленьким крестиком на серой шинели, вежливо и решительно выступил навстречу исправнику.

— Позвольте, сдержанно и тихо начал он, близко нагибаясь к исправнику, — раз голос народа указывает на…

— Что-с? — быстро поворачивая голову к нему, спросил исправник и гневно нахмурился.

— Я говорю, что убийцы нам всем известны… нельзя допустить, чтобы то ужасное дело…

Исправник коротко и неверно взглянул ему в глаза и сейчас же отворотился.

— Позвольте… Это не ваше дело!.. Кто вы такой?.. Потрудитесь удалиться.

Он мягко, но решительно отстранил стоявшего на дороге Иволгина.

— Осторожней! — вдруг бешено и страшно крикнул Иволгин, с силой отшвыривая его руку прочь.

Исправник съежился и внезапно побледнел.

— Потише, потише, вы… — чуть слышно и не глядя на Иволгина, пробормотал он. — Неси, ребята…

Было долгое, томительное молчание и неподвижность. Гроб тихо качался на паперти.

— Ребята, — бледнея все больше и больше, закричал исправник тонким, напряженным голосом, — знаете вы, что делаете?.. За это отвечать надо! Пропусти… Следствие выяснило виновника… суд рассудит, а вы отвечать будете…

— Судить… рассудит… Следствие! Го-го-го! — как будто весело и голосисто закричали в толпе. — Ловкачи!.. Нет, брат, ходи мимо!.. Го!..

— Пропустить! — вдруг теряясь, чересчур громко и неровно крикнул исправник. — Это еще что тут?..

— А то! — крикнул Иволгин, опять прорываясь к нему. — Вы думаете, на вас суда нет?.. Так врешь, подлец!.. Вот тебе суд!

Исправник молча исподлобья оглянулся кругом и ступил ногой назад. И вся толпа, как завороженная, двинулась за ним.

— Ипполит Ипполитович, — растерянно проговорил исправник.

Высокий, серый становой уверенно шагнул мимо него к Иволгину, и на его стальном лице было твердое, холодное, как будто чего-то еще не понимающее выражение.

Как раз в ту минуту, когда становой и урядник схватили Иволгина, высокий и худой мастеровой с длинным и бесцветным лицом вдруг изменился в лице и, бешено опустив зрачки, ударил корявым и грузным кулаком прямо в лицо становому.

— Убивец!!. — простонал он.

Брызнула кровь, и что-то болезненно и противно хрястнуло. Становой качнулся, но на ногах устоял. Его твердое лицо стало безобразным, но не выразило ни ужаса, ни боли, а одно безумное, удивленное, какое-то звериное бешенство. Он коротко и хрипло заревел и, изогнувшись, как кошка, бросился на мастерового.

С минуту они простояли обнявшись, потом закачались и разом рухнули вниз, гремя и звеня по ступенькам паперти.

И тут все мучительно охнуло и завертелось. Страшный, бледный призрак разгрома встал над толпой, и его бледный ужас отразился на замелькавших в дикой свалке лицах.

— А ну… Бей, ребята! — прокричал кто-то тонким, веселым и страшным голосом.

Исправник и старшина бежали рядом по грязной земле, по талому снегу, по холодной брызгающей в лица воде. Бежали, хрипя и задыхаясь, грязные, оборванные, с разбитыми страшными лицами, и были похожи на каких-то огромных, безобразных зайцев, режущих поле напрямик, не разбирая дороги. Далеко сзади, с уханьем и свистом, врассыпную бежала толпа.

Ночью по темной и грязной дороге, выходящей из мрака и уходящей во мрак, вползала в деревню огромная, тяжелая масса. Ничего нельзя было разобрать в ней, но слышно было, как предостерегающе фыркали лошади, дробно и многозвучно шлепали по земле подковы и, со скрежетом, чуть слышно позванивало оружие. Не было видно ни лиц, ни движений, и казалось, что идет одна сплошная грозная сила.