После еды молодые вороны чуть задремали. Потом стали ерзать и двигаться по сучку. Но стоило мне подойти, все повторилось: птенцы немедленно затаились, оцепенели. Крик родителей, угрожавших обидчику, для них был сигналом: «Замрите, не шевелитесь!»

Такая картина в июне наблюдается повсеместно. У многих птиц молодежь покинула гнезда. О мире, окружающем слетков, представленья еще никакого. И единственное средство себя защитить у всех одинаково: замереть, затаиться, не шевелиться. Пенечком, корявым сучком, подняв клювики кверху, сидят дрозды; неслышно, как неживые, в чаще прячутся сорочата. И все, все, кто покинул гнезда, ведут себя в эти дни тише воды, ниже травы.

Благое дело, увидев слетка, не думать, что он обижен судьбою, одинок и забыт, и не пытаться его спасать. Странная неподвижность — проверенный способ остаться никем не замеченным, кроме родителей. А родители находят его по крику: «Я тут, я голоден!» Непременно находят, кормят и согревают, самоотверженно, притворясь ранеными, отводят от слетков врагов. А через неделю, глядишь, подросток уже ума-разума накопил, уже понимает, что к чему в этом мире, да и крылья уже готовы — раз и вспорхнул!

Случай особый — это птенец серой цапли. Он не вылетел из гнезда, а упал. Такое бывает. Неосторожность, излишнее любопытство, сильный порывистый ветер — и вот птенец уже не в гнезде высоко в соснах, а на холодной мокрой земле.

Голоден, перья только-только начали расти, да к тому же ушибся. Он был обречен. У цапель «что с воза упало, то пропало» — о птенцах, оказавшихся на земле, ни малейшего беспокойства, упавший считается «браком». Обыкновенно это добыча лисицы, ворон, муравьев. Но в этот раз птенца заметил доброй души человек. Обогрел, накормил мороженым хеком. Не очень вкусно, но голод не тетка. И вот оперяется цапля, растет, поставлена на довольствие местными рыболовами. Любит греться на солнце. Знает в лицо свою покровительницу. Для всех остальных наготове длинный, как острога, клюв.

Много хлопот с долговязым и неуклюжим приемышем. Но милосердие вознаграждается. Скоро серая цапля сможет уже и сама рыбачить на мелководьях у речки Сороть.

 _{Фото автора. 13 июня 1982 г.}

(Отечество)

День был солнечный, но сильно ветреный. Вода в Великой, коричневатая от торфяного настоя питающих ее речек, отражала синеву неба и оттого казалась густо-сиреневой.

Я ждал на мосту «Ракету» из Тарту. Она была мне очень нужна для снимка. Во-первых, желанный для фотографа и естественный тут на реке «передний план», во-вторых — перекличка времен (старое — новое) и в-третьих — бегущий современный снаряд белизною сочетался бы с белизной древностей, столь характерной для Пскова. Но «белая современность» на водном пути из Тарту выбилась где-то из расписания.

Было холодно, но не скучно. Забегая вперед, скажу: я и позже подымался на мост — еще и еще раз взглянуть с этой точки на круглые башни, на могучие стены, на величавый белый собор, не покоренный ни временем, ни страстями, ни войнами.

Я видел это впервые. И глаз не насыщался, обследуя светлые тропы возле стены, щербины и щели бойниц в серой кладке, блики на куполах, прихотливую ковку флагов на башнях.

Я даже был благодарен опоздавшей «Ракете». За два часа стояния на мосту можно было не только как следует разглядеть псковскую крепость, но и как-то почувствовать толщу лет, ею преодоленную.

Псков, возможный ровесник Киева, начинался на этом вот месте, на этом мысу, лежащем у слиянья Псковы и Великой. Хорошее место — перекресток водных торговых путей; надежное место — вода и высокие берега служили серьезной преградой для нападавших; величавое место — откуда ни глянь, суровая крепость «веселуется храмами».

Тысячу лет назад крепость была деревянной. Дубовый тын возвышался над берегами. Под его защиту в виду неприятеля псковитяне сбегались, своими руками сжигая дворы «окольного» поселенья.

Крепость свою псковитяне называли Детинцем и Кромом (укромным и безопасным местом, где хранились зерно, боевые припасы и все, что было необходимо для обороны).

Псковитяне оборонялись всю жизнь. При всех нападениях с запада первым встречал неприятеля Псков. «Страж земли русской» — таков давнишний титул города-воина.

Псков торговал, производил для торговли много ценных и славных товаров, но постоянно был начеку, постоянно крепил, совершенствовал Кром.

Изначальная крепость на полоске земли у слияния рек со временем уже не могла укрывать всех жителей росшего Пскова. Да появились и ценности в «окольном граде», какие в крепость не унесешь. Был один только выход — опоясать город новой стеной. Так поступали на протяжении трех столетий несколько раз.

И вырос «пятиградый» каменный Псков. На Руси в XVI веке было две только каменных крепости, стены которых охватывали всю городскую территорию, — Псков и ближе к Москве стоявший «град новый» — Смоленск.

«Страж земли русской» — таков давний титул города-воина.

Церкви во Пскове особенные.

Все, что сегодня нас поражает во Пскове, — остатки некогда грандиозных сооружений.

«Это лишь «кость», по которой, подобно биологам, мы судим об облике некогда живших строений», — сказал археолог, с которым мы обходили крепость. А вот свидетельство человека, видавшего крепость четыреста лет назад.

«Любуемся Псковом. Господи, какой большой город! Точно Париж! Помоги нам, боже, с ним справиться!» Так записал в походный дневник польский ксендз Пиотровский, участник осады Пскова (1581 год) войсками Стефана Батория.

Для Пскова это был наиболее грозный час в многовековой его истории. Обложило город огромное войско, первоклассно вооруженное, с талантливым полководцем, с решительной целью — испепелить, уничтожить главный форпост Руси у северо-западных рубежей…

Стоя на мосту над Великой, я пытался представить себе этот штурм. Отвесные неприступные стены, и возле них — муравейник людей, пушечный дым, сверкание шлемов и лат, подкопы, лестницы… А сверху — пальба, камни, бревна летят… Нет, с этой наречной, западной стороны крепость неуязвима. Штурмовали ее у южной «напольной» стены. Пятьдесят (!) раз войско Батория шло на приступ. Методичным пушечным боем осаждавшие проломили огромной толщины кладку и устремились в пролом. Но псковитяне у пролома успели построить стену из бревен, и штурм захлебнулся. Крепость, обороняясь, напрягала все силы — «ядра ковались из железной кровли церквей». Но и Баторий, положив у псковской стены пять тысяч войска (большие потери по тем временам!), истощил свои силы и, сняв осаду, «ушедши в пустее» (ни с чем). Псков остался непобежденным.

Славу далеких времен хранят стены и башни городского первоистока. Но немало древностей сохранилось и в современном, нынешнем Пскове. В первую очередь это церкви. Во Пскове они особенные! Они встречаются там и сям неожиданно — как игрушки, лепятся под боком современных построек, сидят грибами-боровичками в кустах сирени, «перебегают» улицы. Они маленькие, приземистые, с неровными гранями стен, с небольшими оконцами, с единственной луковкой-главкой, со звонницей, совершенно непохожей на высокие колокольни всех церквей мира. И все они — сверкающей белизны. Древнейшие из построек! Глядишь на них и понимаешь, чем вдохновлялся Рерих, проникая в своих полотнах к самым истокам Руси.

— Почему они такие? — повторил мой вопрос археолог. — Ну, во-первых, они «потонули» в земле, в двухметровом «культурном слое». Но главное, эти церквушки строили не из кирпича, а из плиток известняка, недорогого, лежавшего под рукой камня. Камень этот непрочен — высокую колокольню не возведешь. К тому же все в древнем Пскове носило печать крепостной оборонной застройки — отсюда приземистость, толщина стенок, оконца-щели. Кладка камня была неровной. Ее покрывали тщательной, но не гладкой обмазкой, придававшей каждой постройке почти лепную скульптурную выразительность. И обязательно все белилось! Так возникла века пережившая «псковская белизна».