Под конец он вздохнул, зажимая поочередно пальцами ноздри, высморкался на пол и опять прошелся по Никону — «от него, блудника, все началось».

Дверь в хижине, чтобы можно было хоть как-то дышать и чтобы кошки ночью могли сходить на охоту, оставили чуть приоткрытой.

В щелку опять было видно спелую, желтого цвета луну. «Как дыня»… — сказал Ерофей. Новое слово «дыня» заинтересовало Агафью. Ерофей стал объяснять, что это такое. Разговор о религии закончился географией — экскурсом в Среднюю Азию. По просьбе Агафьи я нарисовал на листке дыню, верблюда, человека в халате и тюбетейке.

«Господи…» — вздохнула Агафья. Прежде чем лечь калачиком рядом с котятами, пищавшими в темноте, она горячо и долго молилась.

Огород и тайга

В Москву от Лыковых я привез кусок хлеба.

Показывал друзьям — что это такое? — только раз я услышал ответ неуверенный, но близкий к истине: это, кажется, хлеб. Да, это лыковский хлеб. Пекут они его из сушеной, толченной в ступе картошки с добавленьем двух-трех горстей ржи, измельченной пестом, и пригоршни толченых семян конопли… Эта смесь, замешенная на воде, без дрожжей и какой-либо закваски, выпекается на сковородке и представляет собою толстый черного цвета блин.

«Хлеб этот не то что есть, на него глядеть страшно, — сказал Ерофей. — Однако же ели. Едят и теперь — настоящего хлеба ни разу даже не ущипнули».

Кормильцем семьи сорок пять лет был огород — пологий участок горы, раскорчеванный от тайги. Для страховки от превратностей горного лета раскорчеван был также участок ниже под гору и еще у самой реки. «Вверху учинился неурожай — внизу что-нибудь собираем».

Вызревали на огороде: картошка, лук, репа, горох, конопля, рожь. Семена, как драгоценность, наравне с железом и богослужебными книгами сорок шесть лет назад были принесены из поглощенного теперь тайгой поселенья. И ни разу никакая культура осечки за эти полвека не сделала — не выродилась, давала еду и семенной материал, берегли который, надо ли объяснять, пуще глаза.

Картошка — «бесовское многоплодное, блудное растение», — Петром завезенная из Европы и не принятая староверами наравне с «чаем и табачищем», по иронии судьбы для многих стала потом основною кормилицей.

И у Лыковых тоже основой питанья была картошка. Она хорошо тут родилась. Хранили ее в погребе, обложенном бревнами и берестой. Но запасы «от урожая до урожая», как показала жизнь, недостаточны. Июньские снегопады в горах могли сильно и даже катастрофически сказаться на огороде. Обязательно нужен был «стратегический» двухгодичный запас. Однако два года даже в хорошем погребе картошка не сохранялась.

Приспособились делать запас из картошки сушеной. Ее резали на пластинки и сушили в жаркие дни на больших листах бересты или прямо на плахах крыши. Досушивали, если надо было, еще у огня и на печке. Берестяными коробами с сушеной картошкой и теперь заставлено было все свободное пространство хижины. Короба с картошкой помещали также в лабазы — в срубы на высоких столбах. Все, разумеется, тщательно укрывалось и пеленалось берестяной одеждой.

Картошку все годы Лыковы ели обязательно с кожурой, объясняя это тщательной экономией пищи. Но кажется мне, каким-то чутьем они угадали: с кожурою картошка полезней.

Репа, горох и рожь служили подспорьем в еде, но основой питания не было. Зерна собиралось так мало, что о хлебе как таковом младшие Лыковы не имели и представленья. Подсушенное зерно дробилось в ступе, и из него «по святым праздникам» варили ржаную кашу.

Все годы соседями Лыковых были кедровки, бурундуки, рябчики. Кошка появилась недавно.

Росла когда-то в огороде морковка, но от мышиной напасти были однажды утрачены семена.

И люди лишились, как видно, очень необходимого в пище продукта. Болезненно бледный цвет кожи у Лыковых, возможно, следует объяснить не столько сидением в темноте, сколько нехваткою в пище вещества под названием «каротин», которого много в моркови, апельсинах, томатах… В этом году геологи снабдили Лыковых семенами моркови, и Агафья принесла к костру нам как лакомство по два еще бледно-оранжевых корешка, с улыбкой сказала: «морко-ов-ка…»

Вторым огородом была тут тайга. Без ее даров вряд ли долгая жизнь человека в глухой изоляции была бы возможной. В апреле тайга уже угощала березовым соком. Его собирали в берестяные туеса. И, будь в достатке посуды, Лыковы, наверное, догадались бы сок выпаривать, добиваясь концентрации сладости. Но берестяной туес на огонь не поставишь. Ставили туеса в естественный холодильник — в ручей, где сок долгое время не портился.

Вслед за березовым соком шли собирать дикий лук и крапиву. Из крапивы варили похлебку и сушили пучками на зиму для «крепости тела». Ну а летом тайга — это уже грибы (их ели печеными), малина, черника, брусника, смородина. «Истомившись, сидючи на картошке, вкушали божьи эти дары обильно».

Но летом надлежало и о зиме помнить. Лето короткое. Зима — длинна и сурова. Запаслив, как бурундук, должен быть житель тайги. И опять шли в ход берестяные туеса. Грибы и чернику сушили, бруснику заливали в берестяной посуде водой. Но все это в меньших количествах, чем можно было предположить, — «некогда было».

В конце августа приспевала страда, когда все дела и заботы отодвигались — надо было идти «орешить». Орехи для Лыковых были «таежной картошкой». Шишки с кедра (Лыковы говорят не «кедр», а «кедра»), те, что пониже, сбивались длинным еловым шестом. Но обязательно надо было лезть и на дерево — отрясать шишки. Все Лыковы — молодые, старые, мужчины и женщины — привыкли легко забираться на кедры. Шишки ссыпали в долбленые кадки, шелушили их позже на деревянных терках. Затем орех провевался. Чистым, отборным, в берестяной посуде хранили его в избе и лабазах, оберегая от сырости, от медведей и грызунов.

В наши дни химики-медики, разложив содержимое плода кедровой сосны, нашли в нем множество компонентов — от жиров и белков до каких-то не поддающихся удержанию в памяти мелких, исключительной пользы веществ.

На московском базаре этой весной я видел, среди сидельцев-южан с гранатами и урюком, ухватистого сибиряка с баулом кедровых шишек.

Чтобы не было лишних вопросов, на шишке спичкой был приколот кусочек картона с содержательной информацией: «От давления. Рубль штука».

Лыковы денег не знают, но ценность всего, что содержит орех кедровой сосны, ведома им на практике. И во все урожайные годы они запасали орехов столько, сколько могли запасти.

Орехи хорошо сохраняются — «четыре года не прогоркают». Потребляют их Лыковы натурально — «грызем, подобно бурундукам», толчеными подсыпают иногда в хлеб и делают из орехов свое знаменитое «молоко», до которого даже кошки охочи.

Животную пищу малой толикой поставляла тоже тайга. Скота и каких-либо домашних животных тут не было. Не успел я выяснить, почему. Скорее всего в долбленом «ковчеге», в котором двигались Лыковы кверху по Абакану, не хватило места для живности. Но, может быть, и сознательно Лыковы «домашнюю тварь» решили не заводить — надежней укрыться и жить незаметней. Многие лета не раздавалось у их избенки ни лая, ни петушиного крика, ни мычанья, ни блеянья, ни мяуканья.

Соседом, врагом и другом была лишь дикая жизнь, не бедная в этой тайге. У дома постоянно вертелись небоязливые птицы кедровки. В мох у ручья они имели привычку прятать орехи и потом их разыскивали, перепархивая у самых ног проходившего человека. Рябчики выводили потомство прямо за огородом. Два ворона, старожилы этой горы, имели внизу по ручью гнездо, возможно, более давнее, чем избенка. По их тревожному крику Лыковы знали о подходе ненастья, а по полету кругами — что в ловчую яму кто-то попался.