Все, кто знает Семена Степановича, согласятся: да, он таков. И тут удивляться, пожалуй, нечему — «с кем поведешься…»

Хочется предположить еще: молодость пушкинских лет тоже привилась и живет в хранителе дома. Зная возраст Семена Степановича, невозможно не удивиться его способности с восходом солнца быть уже на ногах и всюду успеть в немалых заботах.

С одним из работников заповедника мы столбиком на бумажке пометили роли, в каких пришлось и приходится выступать Гейченко тут, в Михайловском: администратор, хозяйственник, экскурсовод, краевед, архивариус, историк, землемер, архитектор, садовник, орнитолог, ботаник, литературовед, писатель, бытописатель, лектор, хранитель и собиратель реликвий… «Добавьте еще: подметала…», — с обычной шуткой сказал Семен Степанович, когда мы решили прочесть ему список.

Шутка насчет «подметалы» имеет резон. Нелегкое дело на пепелище возродить Дом и Мир Пушкина. Столь же нелегкое дело при миллионе почти посетителей поддерживать тут порядок.

Известны два людных места, безукоризненно чистые: московское метро и заповедник в Михайловском. При всем уменье людей сорить и мусорить в этих местах не увидишь мятых бумажек, апельсиновых корок, окурков — обстановка воспитывает! Хотя, конечно, в миллионе паломников встречаются и паршивые овцы. Но все немедленно убирается, подметается, чистится. Сам директор не гнушается этой работы — «святое место ничем не должно оскорблять ни чувства, ни глаза».

Среди забот хранителя пушкинских мест есть одна не предусмотренная никаким расписанием, ни сметой, ни планом, забота обременительная, постоянная, неотвратимая — гости!

Дом директора стоит прямо у самой дорожки, по которой проходит тот самый миллион любознательных, очарованных странников. И в этой массе паломников к Пушкину есть какой-то процент ходоков к самому Гейченко — по делу, по дружбе, по любопытству. И так получается, что это жилище в Михайловском без гостей почти не бывает. Постоянно шумит самовар на столе.

Тихая, добрая Любовь Джалаловна Гейченко непрерывно печет пироги и оладьи. И странное дело — привычка или натура? — но, кажется, Гейченки не могут жить без этих дружеских непрерывных нашествий. Я, грешный, тоже сиживал не единожды у кипящего самовара с людьми самыми разными — один раз с Райкиным и с лесоводами из Ленинграда, другой — с делегацией учителей, певцом из Большого театра и старушкой историком. Для всех у хозяев дома — чай-сахар, доброе слово и добрые шутки, и даже подарки на память.

— Семен Степанович, дорогой, как на все и на всех вас хватает?! Может, и правда, лучше бы жить в стороне?

Отшутился:

— Домовому полагается жить при доме.

Самовары

Через стекла веранды проходящие видят в огромном числе самовары. Ну и, конечно, стучатся в двери — взглянуть. Пришлось повесить дощечку: «Это не музей. Тут живут». Ну а тот, кто входит в дом гостем, сразу же оказывается в окружении самоваров. Сам хозяин точно не знает, сколько их набралось. Всякие — огромные, на несколько ведер, и маленькие, чуть больше литровой кружки, домашние и походные, пузатые вроде купцов и стройные, как девицы, самовары простецкие и знаменитые, из которых пивали люди известные.

История этой одной из самых крупных теперь коллекций в стране самоваров довольно простая. Собирая в музей предметы старинного быта, Семен Степанович имел естественный интерес к самоварам. Добра этого по чердакам, по закутам деревенским оказалось немало, и дарились они охотно. Семен Степанович с благодарностью принимал, освящая все подношенья старинным реченьем: «Всякий дар для доброго дела совершенство есть». И уже бы довольно — стоит самовар в доме няни, запасник музея самоварами полон, а их все несут. Пришлось приютить самовары у себя в доме. А, увидев их, гости считают долгом коллекцию пополнять — самовары привозят, приносят, почтою шлют.

И вот уже полки от пола до потолка уставлены самоварами. И редкое чаепитие тут обходится без разговоров, без расспросов о самоварах. Владельцу богатства этого есть, конечно, что рассказать, и он это делает ничуть не хуже самого Андроникова.

«Этот бывал в руках Пржевальского. Возле этого сиживал путешественник Семенов-Тян-Шанский… Из такого походного мог согреваться чайком Александр Сергеевич…» И много всего другого узнают сидящие за столом гости. Узнают, например, что в старое время, снаряжая детишек в поездку, в сани, чтобы не мерзли, ставили самовар. Во время войны на Псковщине, прячась в лесах, люди в числе самых необходимых вещей уносили с собой самовары. «Редкий дом в России обходился без самовара. Теперь чайник… Но, согласитесь, други мои, разве способен чайник произвести уют, какой мы имеем хотя бы сейчас вот. Сидя у самовара!»

Сколько ж их всего? Беремся считать и кончаем на цифре 324.

Между тем открывается дверь — на пороге человек с самоваром: даритель.

— Ну, до кучи, до кучи! — благодарно принимает Семен Степанович позеленевший, слегка помятый медный сосуд с трубою. Сажает нового гостя за стол, потом находит на полке место для самовара.

Чаепитие продолжается.

Сколько всего самоваров в коллекции? 324!

Колокола

Летними вечерами, когда поток посетителей схлынет, в селе Михайловском раздаются, бывает, звоны колоколов. Иногда озорные, иногда стройные, с неким музыкальным порядком. Это значит: Семен Степанович либо, озорничая, демонстрирует гостю старинные звуки, либо, если гость музыкален, на пару с ним извлекает из бронзы что-то вроде мелодии, заставляющей человека остановиться и слушать.

Звонницу, кто в Михайловском побывал, все видели. Она расположена у сарайчика, как сюда, в пограничную зону, послал свой подарок — колокол. Назначение колокольного звона — будить, подымать дух людей — хорошо понималось. Полуторастапудовый набатный колокол, дареный Иваном Грозным, в тихий похожий день был слышен в округе на двадцать пять верст.

Во времена Пушкина в колокола ударяли по праздничным и торжественным дням, во время похорон, свадеб, ярмарок. Оркестром из множества разноголосых снарядов искусно владели святогорские звонари. А на пасхальной неделе на колокольню подымались звонить — кто хотел.

В числе таких доброхотов был и Пушкин, очень любивший колокольную музыку. «Можно ль было оставить восстановленную звонницу беззвучной?.. И мы начали собирать колокола».

Есть у Семена Степановича в его домашнем «научно-исследовательском институте» более сотни папок с надписями, смысл которых не нуждается в объяснении: «Няня Арина Родионовна», «Ветряные и водяные мельницы», «Травы и древеса», «Звери и птицы», «Часовни», «Наталья Николаевна Пушкина в Михайловском», «Строительство дома» и так далее. В каждой папке — кропотливо собранные за многие годы документы, наблюдения, письма, рисунки, извлечения из архивов — все, что имело отношение к Михайловскому и окрестностям. Есть на полке и папка «Колокола». Заглянув в нее, узнаешь, где и как добыты, найдены были восемнадцать нынешних колоколов для звонницы, и то, что осталось в избытке, в запасе. И что ни колокол, то история. «Три больших, треснувших попытались лечить. И удачно! Свозили в Москву. Там, изучив состав сплавов, трещины заварили. Несколько колоколов нашли в деревнях. Один оказался древнейшим — четыреста лет назад отливался».

Узнав о заботах музея, стали слать, привозить колокола разные люди — моряки, пожарники, лесники, железнодорожники. Так оказался тут колокол с берегов Ладоги («висел на вышке»), из пожарного депо Пскова, с корабля в Мурманске.

«И пришел однажды ко мне из соседней деревни дед Кирилл, кротолов. «Закопан, — говорит, — у меня в земле колокол. Продам за 60 рублев».