Листаю сейчас пожелтевший блокнот.
Двадцать лет… Пометка: «Никто не вздумал шутить надо мной, хотя на «Востоке» пошутить любят. То, что чувствовал я, в первые дни тут чувствует каждый».
Выйдя из самолета, человек на «Востоке» оказывается как бы на вершине Эльбруса — иное давление атмосферы, жиденький воздух (кислорода вдвое меньше обычного). По правилам новичка дня на четыре кладут в постель, не разрешают двигаться, упаси бог подымать тяжести. Лежит бедолага, зеленый. Постепенно организм к высоте и к тощему воздуху привыкает. Но не у всех. Кое-кого после рвоты, после резкого похудения, с симптомами горной болезни увозят вниз, в «Мирный».
Те, кто остался, месяца через два привыкают к необычной среде, но правило — не бегать, не суетиться! — они должны соблюдать и в дальнейшем, гипоксия (кислородная недостаточность) сейчас же напомнит: ты на «Востоке»!
В два раза тут чаще надо дышать. Любая тяжесть тут тяжелее в два раза. И путь в два раза длиннее, и любая работа много сложнее. «В «Мирном» бочку берешь и катишь один. Один ставишь ее на попа. На «Востоке» эта простая работа требует трех человек».
Для интереса сюда привезли однажды здорового крепкого пса Волосана. Нахожу в старом своем блокноте запись о медицинско-житейской истории. «Примерно час собака бегала по «Востоку». Потом легла. И уже не вставала. Не прикасалась к пище. Перестала подымать голову. Глаза открывать перестала…
В самолет, уходивший с «Востока», пса относили в спальном мешке… В «Мирном» собака в тот же день отошла». Тяжело всему живому на скудном кислородном пайке.
Нет на «Востоке» микробов, но любая рана, любая царапина долго не заживает — кислородная недостаточность в тканях. Воспаление легких на этой станции требует срочной эвакуации человека. Но как это сделать в то время, когда самолеты сюда не летают? За двадцать пять лет «Восток», по счастью, не пережил такого стечения обстоятельств, а на соседней (теперь закрытой) станции «Комсомольская» зимовщик Валерий Судаков умер. «Морозом опалил легкие. Спасти могла лишь срочная эвакуация. Но не летали уже самолеты. Три дня — и все».
Моторы кислородную скудность тоже тут чувствуют. Дизель в семьдесят сил дает всего пятьдесят. Самолет на «Востоке» взлетает с трудом — слабо тянут моторы и плохо по здешнему снегу скользят самолетные лыжи.
Что лыжи и сани в глубине Антарктиды «тащишь, как по песку», было замечено еще Робертом Скоттом. Особенным снег тут делает сильный мороз. Не так давно полюсом холода на Земле считался район Оймякона. Антарктида оказалась много суровее. Тут нормальные зимние холода — 70–80 градусов. Рекордный мороз, отмеченный 24 августа 1960 года метеорологом Игорем Ивановым, — минус 88,3 градуса!
«Снег при таком холоде выпадает игольчатыми кристаллами и подобен кварцевому песку». И все, на «Восток» привезенное, ведет себя необычно и непривычно. «Гвоздь в доску не входит, а колет ее, как стеклянную. Как стеклянная, рассыпается от удара кувалды металлическая труба. Резина — всякого рода трубки, прокладки, изоляция, шланги — крошится, как зачерствевшая булка. Солярка густеет — не вылить из бочки. Бензин, как белая каша, сунешь факел в ведерко — он гаснет. Ртуть в термометре замерзает».
Ничему живому тут места нет. Никакой жир, никакая теплая шерсть организм защитить не способна. Лишь человек приспособился жить и работать. Две антарктические «прелести» — высота с разреженным воздухом и космический холод тут существуют и действуют одновременно, дополняя и усиливая друг друга. Добавим к этому крайнюю сухость воздуха. «Кожа трескается, слизистая в носу кровоточит, в горле как будто еловая шишка застряла. Постоянно хочется пить. Чай и компоты поглощаются тут в невероятных количествах».
И надо еще не забыть ее величество Полярную Ночь («обнажает все лучшее и худшее в человеке»), не забыть, что «Восток» оторван и удален бесконечно от всего, что привычно и дорого человеку, что зимовщик познает тут голод, называемый информационным, а монотонный безжизненный белый пейзаж рождает еще и «зрительный голод». «Прилетаешь после зимовки в «Мирный», первое чувство — зависть: море, пингвины, айсберги, темные скалы — курорт!» Зимовщику в «Мирном» этот «курорт» в печенках сидит, он ждет не дождется корабля с Родины, но «восточника» он поймет, он знает: если уж все в Антарктиде справедливо называется «линией фронта», то «Восток» — это взвод, это горстка смелых людей в глубоком тылу противника, сильного, беспощадного, равнодушного.
Есть у этой дальней антарктической точки и достоинства, заставляющие человека выносить все лишения, тратить немалые средства: как при полетах в космос, рисковать жизнью.
Тут у двух полюсов, температурного и геомагнитного, на вековых толщах льда наука получает важнейшую информацию о природе планеты и окружающем Землю пространстве.
В Антарктиде сейчас действует около сорока больших и малых научных станций. «Восток» среди них — едва ли не самая важная. Научная ценность «Востока» значительно выше, например, станции Амундсен-Скотт (США), размещенной на Южном географическом полюсе. Но и жизнь на «Востоке», лежащем выше, чем точка Южного полюса, значительно тяжелее.
По каким-то законам многие ценности и ключи от загадок Земля хранит в местах суровых и малодоступных. Как в сказках, человек должен пройти испытание и невзгоды, чтобы стать обладателем ценности, важнейшая из которых — знания. И человек на этом пути не знает ни колебаний, ни остановок. Именно тут, в Антарктиде, на памятнике первым ее жертвам начертали слова: «Бороться и искать. Найти и не сдаваться!»
* * *
Все, кто летит на «Восток», вполне понимают: зимовка даже без всяких ЧП, обычная, благополучная зимовка — нелегкое испытание человеку. И слово «восточник» двадцать пять лет произносится с уважением.
На этот раз «Восток» уже в самом начале зимовки уготовил людям очень суровый экзамен.
Из дневника А. М.: «25 февраля. После кино отправился спать. В час ночи меня разбудил прибежавший радиотехник Полянский: «Юрке плохо, скорее!..» Прибегаю в медпункт. Механик Юра Астафьев лежит на кушетке, на себя не похожий. Хрипы, конвульсии. «Помогите! Воздуха, дайте скорее воздух!» На Памире я такое уже наблюдал — начало отека легких. А это значит — опасность самая крайняя. Днем, как и ждали, подскочила температура. На фоне отека легких развивается пневмония. Антибиотики и все, что положено в этом случае. Ясно: Юрку надо немедленно эвакуировать. В «Мирном» ситуацию понимают, но самолет подняться не может — у них там ветер двадцать пять метров в секунду и видимость почти ноль».
«26 февраля. Дежурю возле больного. Радисты сказали: летчики будут к нам пробиваться. Но возможно ли это? — температура у нас 58,7, всего 1,3 градуса до критических 60, когда полеты уже невозможны».
Самолет все-таки прилетел, забрал больного. И это было его спасеньем.
«7 марта. Получили радиограмму от летчиков. Вчера два борта покинули «Мирный» курсом на Молодежную. Там один самолет законсервируют на зимовку, другой повезут в Союз на ремонт. Все. Теперь, если что-либо случится, помощь не прилетит…
И вот он, подарок судьбы, — случилось! В час получения телеграммы в медпункт пришел взволнованный инженер Михаил Родин с жалобой на одышку и нарастающее удушье. Та же картина, что и у Юрки, — начало отека легких и пневмония… В глазах у нашего друга мучительная тревога. И чем мы можем его утешить?
Мы говорим, что сделаем все возможное. Но Мишка-то понимает: спасение — самолет. А слово это мы даже вслух не можем произносить — 12 марта мороз под семьдесят, какие могут быть самолеты».
«14 марта. Бессонная ночь у постели больного. Наш Михаил догорает, как свечка. Держится только на кислороде, гормонах и на сердечных. Губы едва шевелятся. Сказал: может быть, все-таки самолет?.. Кислородных баллонов осталось пятнадцать, в сутки уходит один баллон».
«14 марта с «Востока» на Молодежную ушла телеграмма, в которой взвесили каждое слово: «У одного из зимовщиков тяжелая форма горной болезни. Был консилиум. Решили: дальнейшее пребывание на станции связано с риском для жизни. Просим авиаторов отреагировать».
