Принимая гостинцы, «восточники» и походникам тоже сюрприз приготовили: «Добро пожаловать в баню!» Ничего для походника нет важнее бани в этот момент. И она их ждала с водою из чистого снега, с чаркою после пара…

Через неделю, 2 декабря, оставив грузы, уже налегке, поход отправился в «Мирный».

В этот день начальник станции Петр Астахов зафиксировал редкое для «Востока» явление: появился поморник. Птицы эти живут исключительно на побережье. Какая сила заставила поморника пролететь 1500 километров в глубь безжизненных льдов? Летел по следам поезда, подбирая отбросы, или птицам, как и людям, ведомы страсти исследователей?

* * *

В буднях было напряженное время работы. Но были часы, когда надо было себя куда-нибудь деть, чем-то занять. Чем? На этот вопрос было много разных ответов. Аркадий Максимов много фотографировал и вел дневник. Иван Козорез в паузах хлебопечения тоже изливал дневнику свою душу. Грубоватый и доверчивый, как ребенок, сварщик Валентин Морозов обладает золотыми руками в сочетании с хорошим вкусом. Это он дарил ребятам на именины ювелирной работы парусники из нержавеющей стали, африканские маски, корабли викингов.

Валерий Головин рисовал. Ученый человек Дмитрий Дмитриев прославил себя вязаньем из распущенного каната первоклассных банных мочалок. Петр Астахов любил стрелять дробью по пустым взлетающим с помощью специальной машинки банкам. Валерий Струсов находил удовольствие просматривать одни и те же цветные снимки. Уже на корабле, увидев его за этим занятием, я попросил разрешения глянуть.

На снимках был весенний березовый лес, деревенский двор с курами и гусями, на одном снимке — молодая женщина, на другом — девчурка лет четырех с веником… Любопытно, что эти снимки у Струсова часто просили посмотреть то один, то другой. И, пожалуй, излишне объяснять, почему.

Общим для всех развлечением было кино. За несколько лет на «Востоке» скопилось более шестисот фильмов. Из них «полный кассовый сбор» могли тут сделать лишь три-четыре десятка картин. Остальные — целлулоидная макулатура, которой прокат Антарктиду снабжает по принципу: бери, что дают. Но в этой особо драматической обстановке какая была избирательность, что «хотела душа» зимовщика долгой полярной ночью? Выясняя это, я вспомнил беседу с Константином Симоновым. На мой вопрос — о чем просили фронтовики, когда он, корреспондент центральной газеты, собирался в Москву? — Симонов рассказал, что в ряду прочего просили сказать «кому надо» не присылать фронту фильмы о фронте. «Мы от натуральных бомбежек чуть живы, а нам их еще и в кино». Вот и тут тоже: фильмы драматические и, пуще того, трагедийные, с разного рода бедствиями, тут не шли. При демонстрации «Экипажа», собиравшего всюду полные залы, все тут с мест повскакивали: «К черту этот пожар!

Выключай, Велло!» Зато «Мимино», например, смотрели множество раз. В числе любимых назвали ленту «А зори здесь тихие…»

— Но драма…

— Да, верно. Зато какая там баня! Помните?..

Киномехаником на «Востоке» добровольно был Велло Парк, заслуживший прозвище Киноман. Он загодя приносил и оттаивал от печки в стороне два фильма. Ежедневно оба показывал. Хочешь — смотри, хочешь — как хочешь.

Сам Велло нередко в полном одиночестве досматривал оба фильма.

Что читали? Все перечислить в ответ на этот вопрос зимовщики не могли. Сказали только: в Антарктиде об Антарктиде не очень читалось. Эти книги лучше читаются дома. Особо выделили Платонова, многие только тут его и открыли. Все прочитали Распутина «Живи и помни». И все в один голос просили сказать спасибо Виктору Конецкому за его хорошие книги о странствиях, за «Соленый хлеб», за «Рассказы матроса Ниточкина».

Ну и (каких чудес на земле не бывает!) дошла сюда, в Антарктиду, прошлогодняя публикация нашей газеты «Таежный тупик». Читатели, я надеюсь, поймут: не похвальбы ради автор решился сказать об этом. Просто очень уж любопытно: как восприняли вдалеке взволновавшую всех нас историю Лыковых? Газеты в «Мирном» зачитали до дыр, но кто-то их отложил, сберег как подарок «восточникам». И походом вместе с другими гостинцами газеты им привезли.

Читали по очереди, и, конечно, было о чем поговорить, поразмышлять. Два тупика. Две схожие и несхожие ситуации. В одном месте трагедия — добровольное от людей бегство. В другом тоже трагедия — отрезаны от людей. И стремления прямо противоположные: к людям и от людей…

— А что если б деда Лыкова в Антарктиду? Крепкий. Выдержал бы или нет?

— Пожалуй, сказал бы, что — ад, что это ему за грехи…

— А ты в который тут раз?.. В четвертый. И опять, поди, будешь проситься?

— Что сделаешь, тянет «белый магнит»…

На борту теплохода я не только расспрашивал. Ответил на множество разных вопросов.

Люди очень скучали по всему, что делалось в мире, пока они вдалеке зимовали.

Люди

Сейчас они разъехались по всей стране. Большинство — ленинградцы. Но двое живут в Архангельске. По одному — во Фрунзе, Тарту, в Москве, Якутии, Красноярске. Доктор Геннадий Баранов после отпуска будет принимать своих пациентов в маленьких Боровичах Новгородчины. Такова география жизни.

Возраст тоже неодинаковый. Самому старшему, начальнику станции, Петру Астахову — пятьдесят, младшему, Петру Полянскому — двадцать пять. Большинство — новички в Антарктиде. Четверо были в ней во второй раз: двое в третий, а один — в пятый.

У каждого своя судьба. И все двадцать навсегда связаны тем, что пережили вместе.

Там, на «Востоке», они даже внешне походили один на другого. Вот как на этом публикуемом снимке. Каждый может сказать: это я.

На фотографии, сделанной на борту теплохода, они уже другие. Уже в городском платье. Успели даже загореть. Об Антарктиде напоминают лишь бороды и усы, да еще кое у кого седина не по летам ранняя. По лицам можно судить о характерах, хотя, когда в редакции снимок рассматривали, ошибались в характеристиках.

Рассматриваю лежащий передо мной снимок. Какое лицо наиболее утомленное? Пожалуй, вот это, с бородкою клинышком, — повар Калмыков Анатолий. На корабле я долго его пытал про варку щей-борщей в Антарктиде, а он в разговоре то и дело сворачивал на рассказ о семье, о работе своей в Ленинграде. Видно было: соскучился. Я очень обрадовался, увидев в Одессе его в объятьях жены и двух ребятишек.

Причем повар, как полагалось в тот важный момент, на возвышении стоял, под флагами.

Но жена и дети не выдержали, подбежали к трибуне, запустили руки в рыжеватую бороду и что-то очень дорогое для сердца полярника говорили, говорили, вызывая вздохи и слезы сочувствия у всех стоявших перед трибуной.

В Антарктиду поваром ленинградский профессиональный слесарь попал, сам он сказал, «как кур во щи». Была у слесаря слабость — кухарил. Сначала дома, потом, чтобы устроить сынишку в лагерь, взялся там помогать. Позже на поварские курсы подался и работал в лагере уже «поваром натуральным». И вздумалось человеку испытать любимое свое дело не где-нибудь — в Антарктиде.

Три фигуры в этом краю считаются наиважнейшими — радист, механик и повар. В годы первых экспедиций поваров сюда приглашали из ресторанов, причем из лучших. По сию пору живут в Антарктиде легенды о кулинарных фантазиях этих ребят. Чудеса делали! Ныне ресторанных асов романтика Антарктиды почему-то привлекать перестала. Но чудес от повара ждут по-прежнему, ибо две только радости доступны тут человеку — еда и баня.

Не знаю, что вышло бы в эту зимовку у тонкого ресторанного мастера, но повар Калмыков Анатолий был на «Востоке» надежным, изобретательным, безотказным. Кроме похвал, перепадали ему и ворчания — все сносил. И всю зимовку три раза в день в тесноте на керосиновой печке на двадцать ртов было у него: первое, второе и третье. «И тут не то, что в кафе каком-нибудь городском — одно меню на полгода, тут надо было разнообразить, изобретать и действовать без оплошки — потому как нет ничего свирепее промерзшего и голодного мужика», — улыбается повар. В анкете на мой вопрос: «Чему научила тебя Антарктида?» — Анатолий Калмыков написал: «Терпенью и чуткому отношению к людям, уменью прощать минутные вспышки и слабости».