На суде Комов и члены его патруля дали четкие, ясные, не вызывающие сомнений показания. Другая сторона участников драмы предстала перед судом лишь в роли свидетелей. Изворачиваясь, не сводя концы с концами в своих показаниях, явно нарушая присягу «говорить правду и только правду», усманские шоферы пытались выдерживать роль случайной жертвы, оказавшейся на пути патруля… «Мы друг друга не видели… Каждый был по своему делу».

Какие же «дела» привели шоферов в осеннюю полночь на поле у заповедника? На этот вопрос двое из «Москвича» ответили так: «Приехали выпить и поиграть в карты…» На микроавтобусе в полночь на поле приехали тоже затем, чтобы «выпить бутылку водки и послушать музыку» (показания И. Кудряшова, сидевшего в момент задержания рядом со Смольяниновым). Вот такая компания выезжала на шоссе в поле после полуночи.

Все подробности судебного разбирательства не оставили сомнения в том, что люди на трех машинах занимались незаконной охотой, что применили при задержании обычный для браконьеров способ: прибавить скорость и, не считаясь с тем, что могут сбить человека, уйти безнаказанными… Действия патруля в такой ситуации несомненно были оправданными. Тем не менее усманский прокурор В. И. Самсонов, согласившись со следствием и, по существу, игнорируя все, что было услышано в зале суда (в том числе элементы несчастного случая в этой драме: рикошет пули и «медицинский момент» происшедшего), счел охотоведа Николая Митрофановича Комова виновным и потребовал строгого наказания — пятилетней изоляции со строгим режимом.

Старая Усмань вряд ли знала судебный процесс, собравший больше людей, чем этот.

Три дня зал городского суда был набит до отказа. И были тут не только любопытные. Сидели рядом, глотая таблетки, мать и отец погибшего Николая Смольянинова. Горе застилает глаза. Но, может быть, только тут, на суде, люди почувствовали: сына их погубила не встреча с патрулем заповедника, погубила компания, в которой он оказался. В зале суда сидела почерневшая, ставшая тенью жена Комова.

В зале было много людей, кричавших время от времени: «Из-за какого-то кабана!..» И тут же сидели работники заповедника, обязанные сохранять этого кабана (оленя, бобра). Для них, хорошо знающих, какое это трудное дело — охрана, осуждение Комова было бы приговором самой возможности уберечь что-либо под боком Усмани. Подвыпившая компания местных парней крутилась у входа в суд, откровенно угрожая расправой Комову и «всем остальным».

И были на этом суде молодые ребята, приехавшие и прилетевшие с разных концов страны. Это были студенты биологических факультетов различных вузов, участники патрулей по охране природы, завтрашние охотоведы-инспектора — люди, которым придется стоять на страже природных богатств страны.

Съехались на процесс журналисты областных и центральных газет. Не было в зале суда лишь представителей местной газеты. Не было на суде представителей районной власти. А им было бы что тут послушать…

Судья Н. А. Устинов отложил вынесение приговора. Приговора нет и поныне, спустя почти два месяца после суда. Будем надеяться, после «выяснений и консультаций» решение судьи будет мудрым и справедливым.

Любопытный факт: в те самые дни, когда в Усмани шел многолюдный, шумный процесс, рядом, в заповедном лесу, опять дерзко действовал браконьер. Он взят с поличным возле убитого кабана. Это был вызов: судите-рядите, а мы свое дело знаем…

Укоротить браконьеру руки! Эту нелегкую, непростую задачу надо решать сейчас повсеместно. И общее наше дело — всеми возможными средствами предупреждать покушения на природу. Есть ли у нас тут какие-нибудь рычаги, резервы, общественные возможности? Несомненно.

Вот этот усманский случай. Его ведь могло и не быть. Уже несколько лет Воронежский заповедник борется за создание охранной, буферной зоны вокруг своей территории. Речь идет о полосках земли шириной от сотни метров до километра, не изымаемых из хозяйственного пользования колхозов и совхозов, но контролируемых заповедником. У колхозов и совхозов на этот счет нет никаких возражений. Воронежский облисполком (заповедник находится на территории Воронежской и Липецкой областей) проблему разрешил сразу. Буферная зона тут существует уже несколько лет, и налицо результат: на этой линии браконьерства почти не бывает.

А вот Усманский исполком и Липецкий облисполком многочисленные ходатайства заповедника либо не удостаивали ответом, либо начинали объяснять заповеднику, что-де олени и кабаны не такие уж редкие звери, чтобы о них так заботиться.

Объяснение этой странной с виду позиции очень простое: хотелось иметь хорошую, добычливую охоту у самой черты заповедника.

И охоту эту имели. Стоит ли удивляться, что вся граница заповедных лесов на липецких землях стала зоной махрового браконьерства.

Все, что случилось сентябрьской ночью, — лишь частный случай этой распущенности. В охоте, повлекшей за собой драму, принимали участие шоферы двух ответственных в Усмани учреждений. Охота проводилась на государственных машинах, машинами пользовались бесконтрольно, без путевых листов, ночью. Люди в машинах были пьяные. Транспорт с такими людьми — угроза не только злосчастному кабану в поле, но и любому встречному на дороге.

Прокурор на суде ни единого слова укора не обронил в адрес высоких усманских учреждений. Так пусть же в этих заметках с суда прозвучит слово «виновны»!

И важно, чтобы слово это услышали повсеместно, где попустительствуют использованию автомобилей, вездеходов, вертолетов, катеров, снегоходов для подсудной охоты, именуемой браконьерством.

И наши суды… Я знаю лишь редкие случаи, когда браконьерство каралось с подобающей строгостью. Всего же чаще наблюдается снисходительность либо судьи разводят руками — «рамки закона…»

Сколько, вы думаете, получили стрелявшие в заповеднике зубров? От двух с половиной до четырех лет. И это за преступленье, принесшее обществу не только большой материальный, но, главное, огромный моральный ущерб. Наказанье как за телушку, уведенную с фермы.

А как наказали охотников, застреливших на Дальнем Востоке 33 оленей? Их осудили на три года… условно. Вот так! Зато инспектор, окажись он настойчивым, неподкупным, неробким, — сплошь и рядом фигура неудобная, нежеланная, и не только для шоферов, но, случается, и для тех, кого шоферы возят. И уж если по обстоятельствам нелегкого своего дела инспектор окажется перед судом, тут ему, охраннику народного добра и защитнику всего живого, снисхождения не бывает. «С одной стороны — пуля, а уберегся — решетка маячит.

Такая у меня должность», — написал в газету охотинспектор из Пермской области. Грубовато, но все так и есть. Но так не должно быть, иначе Нечаевы, Комовы, Медведевы могут сказать: «Что же, нам больше всех надо?» А место их тут же займет охранник, чья песня хорошо нам знакома: «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу».

Недавно принятый Верховным Советом страны закон «Об охране и использовании животного мира» обязывает нас не давать в обиду людей, стоящих на страже закона. Требуя от них твердости, неподкупности, мужества, общество обязано заботиться об их служебной неприкосновенности, авторитете, их жизненном статусе, престиже их дела. Представляется справедливым в определении охотинспектору льгот, выслуги лет, отличий и поощрений приравнивать их к тому, что имеет работник милиции, — тяготы службы и риск у людей одинаковы.

И разборы конфликтов в судах… Браконьерство должно быть наказуемо более строго.

Сумму иска за причиненный государству ущерб надо сделать такой, чтобы браконьерство стало делом «неокупаемым». Примеры преступной охоты на зубров, на соболей, массовые истребления оленей, охота на редких животных, занесенных в Красную книгу, требуют особо строгого наказания. И это Уголовным кодексом надо предусмотреть.

Судебная практика требует также внимательно приглядеться, почему в экстремальных случаях охотинспектор так часто оказывается в положении «превысившего полномочия».