— За сумасшедшую приняли, вот почему. Им не в первый раз женщин в плен забирать. Так те плачут, визжат. А эта, говорят, весёлая шла, а потом провожатого дать приказала — чтобы не заблудиться. Что? Не сумасшедшая? А они сумасшедших не трогают.

Ну и смеялись все за столом. И хозяева и гости… А я сидела красная, не знала куда деться.

— Да откуда вы узнали, что они думали? — спросил наконец кто-то.

— Капитан Мeди рассказал. У него лазутчики везде. Вот и принесли рассказ, шатается, мол, по сопкам девица сумасшедшая. — И Василий Львович сам засмеялся: он быстро закипал, но так же быстро и остывал.

Только Таня не смеялась. Она придвинулась ко мне, крепко схватила меня за руку и прошептала:

— Я теперь ночью вовсе спать не буду, буду вас караулить, чтобы в горы не бегали.

Я и смеялась и смущалась, а перед моими глазами порхала огромная синяя бабочка-цветок. Она складывала крылышки и расправляла их и медленно опускалась в пропасть с сияющего цветами обрыва.

Теперь уж я сама постаралась узнать о хунхузах. И побольше. Оказалось, что в Маньчжурии каждая шайка грабила в определённом округе. Купец, русский или китаец, если хотел жить мирно, платил «своей» шайке хунхузов дань. Они сами назначали письмом, сколько платить и куда, в какое, например, дуплистое дерево в лесу положить деньги.

А в Ханьдаохецзе, незадолго до нашего приезда, явилась новая шайка хунхузов. Они стали требовать, чтобы купцы и им платили. Те не вытерпели, пожаловались русским властям. Тогда из Владивостока спешно вызвали отряд русских пограничников под командой капитана Меди. Это был венгр, огромного роста, с виду довольно свирепый. Он считался признанным мастером в борьбе с хунхузами.

О его приезде узнал атаман первой шайки. Он был очень сердит на пришлых хунхузов, ведь те нарушили разбойничий закон, забрались на чужую территорию. И потому он сам написал капитану Меди письмо, предложил перейти со своими людьми к нему на службу, чтобы вместе с ним прогнать или переловить «чужаков».

Капитан Меди пригласил его прийти к нему в Ханьдаохецзе для переговоров, привести с собой и людей без оружия.

Хунхуз поверил и пришёл без оружия с половиной отряда. А Меди приказал их повесить.

Половина хунхузов спаслись — те, что не поверили мадьяру. Они написали ему письмо: «Мы убьём за это не тебя, а твоих детей, это будет тебе тысяча смертей».

Меди, чтобы показать, что он не боится хунхузов, не позволил жене увезти сыновей в Россию. Они жили в посёлке в доме-крепости, полном солдат. Но хунхузы даже в то лето, когда мы там жили, пробовали напасть на этот дом. Бедная мать во время перестрелки спрятала младшего в чемодан, и он там чуть не задохнулся. Старшему, Коле, было тринадцать лет, как нашему Павлику, и жилось ему не весело: выходить из дома разрешали редко и не далеко. И всегда под охраной.

Наш дом стоял на горе над линией железной дороги. Была и охрана и забор из прочных брёвен, так что дом мог бы выдержать осаду. Но осады не было, войну с хунхузами вели исключительно русские пограничники, а Василий Львович командовал батальоном солдат, только охранявших железную дорогу. Она проходила по территории Маньчжурии, но принадлежала русским. Хунхузы с железнодорожниками не воевали, вот почему мы жили спокойно на нашей уединённой даче — километрах в пяти от посёлка. Если бы это была дача пограничников она не уцелела бы и при охране.

Но всё-таки и наших детей далеко от дома не отпускали — мало ли что могло случиться.

Как-то в воскресенье вся семья отправилась в гости в Ханьдаохецзе. Мне больше нравилось бродить по лесу, изучать природу, чем ездить по гостям. Поэтому я с удовольствием осталась дома и принялась разбирать свою коллекцию бабочек.

С террасы хорошо были видны ворота. Вдруг вижу, калитка в половинке ворот открылась, какой-то мальчик протащил через неё велосипед, сел и весело подкатил к дому.

— Сонечка, а я удрал, я удрал, вот здорово-то!

— Коля! — воскликнула я и уронила бабочку, которую держала в руке. — Как… удрал?

— А вот так, никто и не заметил. А вы думаете, не надоело дома сидеть? Всё равно что в клетке!

— Коля, а если кто-нибудь видел? Не свои. А… они?

Я не решилась даже сказать — хунхузы. Но Коля понял. Сразу его весёлость как ветром сдуло. Он оглянулся на калитку и проговорил почти шёпотом:

— Что делать, Сонечка?

Я молчала. Упрекать его? К чему? Но правда, что же делать?

На террасе стояло три наших велосипеда. Я потрогала шины и быстро свела один из них с террасы.

— В доме никого нет, Коля. Я одна. Надо как можно скорее ехать в Ханьдаохецзе. Может быть… может быть, они всё-таки ещё не знают.

— Мне одному?

— Нет, я с тобой. Не могу я тебя одного отпустить.

Мальчик даже покраснел.

— Спасибо, — тихо проговорил он.

Я первая вышла из калитки. Осмотрелась. Тихо.

— Коля, иди, — шёпотом позвала я. — Ты как, по линии ехал? Вдоль рельсов? Мы тоже так поедем. Я впереди. А если мне дорогу загородят — ты мигом поворачивай и тогда уж прямо до соседней станции лети, как можешь.

— А вы? — испуганно сказал Коля. — Из-за меня вы к ним… Я так не могу.

— Ну я… — Действительно, я об этом не подумала. Но вдруг нашлась: — А что твой отец про меня говорил, забыл? Хунхузы думают, я сумасшедшая. И потому отпустили. А сейчас ещё больше подумают, что сумасшедшая. Потому что с тобой еду.

— Хорошо, — тихо ответил Коля.

И больше до самой Ханьдаохецзе мы не говорили.

Никогда ещё с такой скоростью я не летела, даже дышать было трудно. Время от времени оборачивалась: не отстаёт ли? А по обеим сторонам дороги — лес, и не знаешь, есть ли там кто или нет.

Мы не остановились и на станции, сразу свернули на улицу, скорей, скорей, я ведь понимала, каково матери сейчас ждать.

Двор был полон солдат, мы влетели прямо к крыльцу.

— Беги к матери, — сказала я Коле, а сама тут же села на ступеньку, — голова очень кружилась.

Я так бы и сидела, если бы не услышала голос самого Меди. И сразу набралась сил: прыгнула на велосипед и — за ворота. Я его видеть не могла и раз при всех отказалась протянуть ему руку: хунхуз, разбойник, поверил его честному слову, а он что сделал? Должны же быть какие-то правила чести и на войне.

— Нечестно! Нечестно! — кричала Мара. — Ты зачем вперёд забежал? Какие это перегонки? Вот подожди, я тебе…

Тарас не стал дожидаться обещанного. Он удирал во все лопатки, но за последним поворотом речки вдруг остановился, и тут Мара нагнала его.

— А, ты так! — крикнула она и с разбегу дёрнула его за хохол. Но Тарас ни на что не реагировал. Он стоял не шевелясь и повторял шёпотом:

— Ой, смотрите! Это же он! Тот самый!

Я подошла, взглянула и тоже обмерла. На отмели у воды сидела целая стайка бабочек всех цветов. Они жадно сосали влажный песок, и среди этой пёстрой мелочи был он, мой красавец-махаон. Он спокойно сосал влагу, то опуская, то поднимая широкие вырезные крылья. При этом от него на соседних бабочек падала тень, точно от паруса.

— Ловите! Скорее! — умоляющим шёпотом повторяла Мара.

Легко сказать. А как подобраться? Отмель широкая, кругом ни кустика, если хоть одна бабочка всполошится — всех поднимет.

Бабочек пугает движение. Поэтому я приближалась чуть заметно, еле передвигая ноги.

Досада! Солнце за спиной. Тень от сачка тоже спугнёт чуткую бабочку. Пришлось повернуть немного влево, подбираться сбоку.

— Куда? — послышался отчаянный шёпот Тараса, но отвечать было некогда. Ближе, ближе… А если он уже напился? Поднимется и улетит? А если…

И тут махаон вспорхнул, внезапно, как вспугнутая птица. Вокруг него взметнулось облако бабочек и понеслось прямо на меня, круто забирая вверх. В глазах зарябило от пестроты, какая-то бабочка ударила меня прямо в лицо, а махаон уже высоко, над моей головой. Я подпрыгнула так, как в жизни, наверное, не прыгала, махнула сачком и, ещё не видя, почувствовала, что в нём забилось что-то большое и сильное! Быстрым движением я опустила сачок на землю, но его опять рвануло кверху.