— При чем тут химия? — не поняли мы.

Отец стал долго и подробно рассказывать о том, как они пошли с Леди в лес и как спущенная с поводка Леди принялась с величайшим аппетитом есть различные травы. Отец задумался: какое изменение погоды предвещает столь жадное пожирание трав собакой? А уж о спазме горла не могло больше быть и речи. Отец решил пока подождать и посмотреть. Когда они дошли до озера, Леди сразу же бросилась в воду, принялась барахтаться и плескаться в прибрежной мелкой воде и терлась о дно, словно старалась смыть с себя что-то. И Леди лакала эту взмутненную воду, словно сливки, и вышла из воды «совершенно другим человеком», как сказал отец. И только тогда он вспомнил, что мы употребили на дезинфекцию собаки целых две бутылки «Дихлофоса», а Леди небось стала выкусывать блох и маленько отравилась. Подумать только, средство-то от блох, а чуть не лишилась жизни собака…

После «бешенства» мать два дня подряд наливала Леди в миску для питья молоко вместо воды. И между прочим — от блох-то мы избавились. Хорошо, что только от блох…

Леди радостно шныряла вокруг школы. Наверное, она старалась размять свои застоявшиеся конечности. Да и я чувствовал, что запах краски и лака, который вообще-то мне жутко нравится, как Трууте — запах «Быть может», постепенно начинает вызывать у меня головокружение. Ну, если бы Трууте пришлось тоже несколько часов провести среди запаха духов, это ее не очень бы обрадовало, еще и неизвестно, хватило бы у нее здоровья выдержать такое, хотя она и говорит, возвращаясь с юга, что здорово укрепила свое здоровье. Я подумал: если бы в результате пребывания в этих вредных условиях у меня появилась бы какая-нибудь тяжелая легочная болезнь, то это было бы отцу в наказание. Я стал представлять себе, как лежу с ввалившимися щеками в постели, порыв ветра колышет белую занавеску на приоткрытом окне, отец с матерью сидят у моей постели. А я лежу без сознания. Нет, не так: я в полном сознании, но возмущенно отвернул голову — с такими родителями разговаривать не желаю. Мать говорит: «Сыночек, у тебя где-нибудь болит? Сыночек, поешь немножко апельсин и бутерброд с селедкой». Я не отвечаю. Тогда отец говорит: «Олав, мы купим тебе двух венгерских пули и одного ягненка! Олав, ты меня слышишь?» Я все равно не отвечаю, только дыхание становится учащенным. «Уже поздно», — говорит врач тихим голосом. Естественно, это знаменитый профессор, но и он больше ничего не может поделать. «Доктор, скажите, хоть какая-нибудь надежда есть?» — спрашивает мать дрожащим голосом. «Постараюсь сделать все, что в моих силах, — говорит доктор. — Но истина жестока…» Мать начинает беззвучно плакать, а отец произносит серьезно: «Это для меня настоящий урок. Дайте мне Каупо, я его в порошок сотру!» Отец скрежещет зубами, а мать вздыхает: «Раньше, раньше следовало тебе думать об этом… когда наш сын был еще жив!..»

Тьфу! Я выплюнул травинку. Нет, такой конец мне не подходит, он больше подходит девчонкам, которые в любом возможном и невозможном случае взвизгивают: «Ой, я умираю!»

Но тут же мне в голову пришла прекрасная литературная мысль: внезапно открывается дверь комнаты, нет, дверь палаты, вбегает сеттер — худая, взъерошенная Леди, а кусок золотой цепи толщиной с предплечье болтается на ошейнике. Собака бросается к кровати, на которой почти неподвижно лежит мальчик, и лижет его лицо. Мальчик открывает свои лихорадочно поблескивающие глаза, видит собаку — и сразу же румянец появляется у него на щеках. «Олав, ты жив!» — восклицают отец и мать в один голос. Отец достает из портфеля и дает собаке кость… нет, лучше пусть это сделает доктор, отцу не подходит навещать умирающего сына с обглоданной костью… Да, врач протягивает изголодавшемуся, измученному сеттеру кость, говоря: «Произошло медицинское чудо. Собачья шерсть, вызывающая у некоторых особей тяжкую аллергию, подействовала на этого пациента оздоровляюще. Если позволите, напишу о данном случае статью в „Сяде“ и „Пионерскую правду“».

Вдруг я заметил, что, взволнованно повизгивая, Леди скребет землю под туей. Это мгновенно вернуло меня в действительность.

— Тубо, Леди! Тубо, тубо!

Увести Леди от разрытой земли у деревца оказалось очень трудно. Вероятно, Леди нашла под туей кротовую нору с особенно притягательным запахом. Собака села у моих ног, но не отрывала глаз от места, где только что рыла. «Еще бы поскрести разок-другой, и этот роскошный зверек был бы у меня в зубах!» — говорил ее огорченный взгляд.

Но… таким фантазированием я и раньше навлекал на себя неприятности. Весной, когда наш класс ходил сажать совхозную картошку, мы с Пилле оказались на соседних бороздах. Конечно, и Леди где-то услыхала, что я не сижу в классе, а хожу по картофельному полю неподалеку от дома, и в моей компании не хватает ее — верной собаки.

Мы как раз ждали трактор, который должен был проложить новые борозды, поскольку проложенные раньше борозды мы быстро засадили. Прибежала Леди и стала ждать вместе с нами. И тут Пилле рассказала про одну немецкую овчарку, которая в городе каждый день ходит к киоску и приносит оттуда газеты своему хозяину. Лейли сказала, что такое можно увидеть только во сне и на картинках в книжке. Тогда Мадис рассказал про живущего в большом городе пса, который каждый день один ездил в трамвае в другой конец города к пивному павильону, куда привык ездить вместе со своим бывшим хозяином. Рассказу Мадиса сначала никто не поверил, но, когда Мадис уточнил, что это была бывшая собака Гитлера, привезенная после войны из Германии и переобученная, некоторые все же поверили.

Но по-моему, все только хвалились глупыми собачьими фокусами, и это было похоже на то, как бахвалился однажды брат Мадиса — Майду, утверждавший, будто струя пенного огнетушителя, которую он направил высокой дугой на крышу школы, дала такую воздушную волну, что окно шестого класса разлетелось вдребезги.

Я считал, что настоящая собака должна прославиться трудовым героизмом. И тогда у меня возникла фантастически хорошая мысль: пока нет трактора и у нас свободное время, я научу Леди носить в пасти картофель. Я сказал ей: «Билль!» — и показал картофелину, затем сделал вместе с собакой шажочек вперед вдоль борозды, указал на углубление, и сказал: «Сюда!» — и добавил по-английски: «Хиёр! Hay!» Леди выпустила картофелину из зубов на землю. Так я тренировал ее довольно долго, пока не пришел трактор, и даже после этого. Пилле сажала картофель сама, сильно обогнала меня, а в конце борозды оглянулась и крикнула:

— Ну, получается?

— Вскоре будем сидеть с тобой на травке, как господа, и только подбадривать Леди! — ответил я.

Однако, увы, работа на картофельном поле вскоре надоела Леди, и она, как отлынивающий от труда тунеядец, принялась гоняться за полевыми мышами. Я был немного разочарован, хотя не подавал виду. Но когда учительница Маазик пришла к нам и увидела борозду Пилле, начались неприятности.

— Пилле, голубушка, почему у тебя такие большие расстояния между картофелинами? — спросила учительница Маазик. — Картофель ведь не капуста, между кочанами которой должна поместиться овца с ягнятами! Детка, а тут у тебя совсем пустая земля!

Пилле подошла к учительнице и тоже испугалась:

— Как же это? Я помню, что клала здесь картофелины вдвое чаще!

— Врать некрасиво! — сказала классная руководительница. — Приведем теперь все в порядок вдвоем.

Учительница стала укладывать на борозду Пилле картофелины из своей корзинки, а у меня тревожно забилось сердце. Я проделал контрольный проход по своей борозде и увидел, что предчувствие меня не обмануло: ясно, Леди хватала картофелины за спиной у Пилле с ее борозды и переносила на мою. Пришлось мне разряжать картофель на своей борозде, и сраму было достаточно. Из-за этой истории с картошкой Пилле несколько дней была зла на меня, хотя ничего страшного тогда ведь не случилось. Зато когда из-за Леди во время игры в следопытов Пилле пришлось бегать так, что она чуть не задохнулась и чуть не сломала себе ногу, она даже и не покривилась, сказала только, что страдания облагораживают человека. Да, Пилле нередко ведет себя странно.