И каждый занят своим делом. Откуда тогда ощущение, что на него кто-то смотрит? Володя повернул голову в другую сторону, туда, где погромыхивали стыком вагоны и через два стекла можно было разглядеть, что происходит в соседнем, и вздрогнул, как от пощечины.

Там, отделенный от него двумя вагонными стенками и стыком, сидел человек. Мужчина лет пятидесяти. Тот самый, которого он видел утром и позже на четырех фотоснимках. Сейчас на нем снова были длиннополый плащ и черная фетровая шляпа, скрывавшая волосы и срезавшая лоб, затеняя часть лица. Но Володя готов был поклясться, что это он.

Мужчина сидел со спокойным видом уверенного в себе человека и смотрел через два стекла на Володю.

От этого взгляда кровь прилила к голове, а сердце забилось чаще. Ведь этот, который за ним следит, даже не прячется! Какого черта?

Пальцы сами переложили закладку. Володя поспешно, не теряя из вида мужчину, сунул книжку в рюкзак. Главное – не упустить негодяя. Он так загорелся этой идеей, что даже не подумал о том, что, собственно, станет делать, когда столкнется с неудавшимся шпионом нос к носу.

Поезд сбавил ход. За окошком вспыхнул свет и замельтешила платформа.

– Станция «Молодежная», – с ненужным пафосом прогундосил динамик.

Поезд замер и распахнул двери. Володя, до последнего момента сохранявший непринужденный вид, подхватился и выскочил из вагона. Кусок платформы от крайних дверей одного вагона до крайних дверей соседнего преодолел в несколько скачков.

– Осторожно, двери закрываются...

Володя ворвался в вагон и уставился на сиденье в углу. Но там уже было пусто.

– Следующая станция «Крылатское». Поезд следует до станции «Крылатское».

Хлопнули двери. Володя стрельнул беглым взглядом по вагону. Мужика не обнаружилось. Глянул в окно, на медленно отплывающую платформу, но и там было пусто. Не может быть.

Он еще раз, уже внимательно, оглядел вагон и его редких пассажиров, но того мужчину не обнаружил. Глянул через двойное стекло в соседний вагон, из которого только что прибежал, – никого.

На одеревеневших вдруг ногах, покачиваясь, пошел по вагону. Дошел до дальнего конца, но там окно, через которое можно было заглянуть в следующий вагон, оказалось закрашено мутно-бежевой краской. На ровном слое с легкими потеками кто-то процарапал короткое неприличное слово, но и через царапины разглядеть что-то было невозможно.

Поезд снова стал замедлять ход.

– Станция «Крылатское», – кажется, раньше времени ожил голос в динамике. – Конечная. Поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны.

Редкие припозднившиеся люди потянулись на платформу. Володя вышел, огляделся. Чуть в стороне возникла фигура в плаще и черной фетровой шляпе. Он видел ее со спины, но сомнений быть не могло.

Володя бросился следом за удаляющимся плащом. Расстояние было приличным, и он нагнал его только на эскалаторе.

– Стой, сволочь! – рявкнул Володя и схватил мужика в плаще за плечо.

Плащ развернулся. На Володю глянуло молодое скуластое лицо с дикими злыми глазками и пирсингованной губой, из которой торчало серебристое колечко, словно его обладатель был не представителем хомо сапиенс, а рыбешкой. Безмозглой, но достаточно шустрой, чтобы соскочить с крючка.

Володя отпрянул.

– Че? – набычился парень в шляпе и с дырявой губой.

– П-простите, – промямлил Володя, теряя весь пыл. – Обознался.

На улице он огляделся на ходу, но никого не увидел. Поспешно зашагал в сторону дома. Между лопатками свербело, словно там устроилась лазерная точка целеуказателя. Снова оглянулся, и опять никого не обнаружил. И от этого отсутствия врага, которого можно схватить, встряхнуть и потребовать объяснений, стало страшно.

Володя ускорил шаг, а через сотню метров побежал. И бежал, не останавливаясь, пока за спиной не захлопнулась массивная дверь подъезда с кодовым замком. Поговорка «мой дом – моя крепость» обрела сейчас для него второй смысл. Он выдохнул, стараясь стряхнуть с себя панический страх перед неизвестностью, и вошел в лифт.

В квартире встретила сердитая мама.

– Ты где был до сих пор? – голос ее прозвучал предвестником скандала.

В другой раз Володя решил бы, что настало время разложить все по полочкам. Даже полтора часа назад он был к этому готов, но за эти полтора часа произошло слишком многое.

– Было навалом работы, – поспешно сказал он, скидывая ботинки.

– Какая работа? – начала заводиться мама. – У тебя учеба.

– Вот именно, – устало кивнул Володя. – И мне еще конспект писать. Посмотри на часы.

Мама опешила от набора собственных фраз, которые должен был услышать от нее сын, а не она от него. Воспользовавшись ее оторопью, Володя прошмыгнул в свою комнату и закрыл дверь.

Конспект писать ему было не нужно. Нужно было разобрать фотографии, но и это сейчас казалось бессмысленным. А вот что в самом деле имело смысл, так это ответ на вопрос: «Что происходит?». Но ответа не было. И понимания не было. Были страх, растерянность, злость и снова страх.

Верхний свет включать он не стал. Щелкнул кнопкой торшера, стоящего в дальнем от окна углу комнаты, и не торопясь, стараясь не создавать шума, словно это имело какое-то значение, подошел к окну. Отодвинул край занавески, распахнул раму и боязливо выглянул наружу. В лицо пахнуло влажной свежестью сентябрьской ночи.

Вопреки ожиданиям, на улице никого не было. Двор пустовал. Даже поздние собачники и завсегдатаи лавочки на детской площадке, ставшей местным центром распития алкогольных напитков, куда-то запропали. Лишь у подъезда под козырьком стоял человек. Сам он не попадал в поле зрения, но виднелась его тень, струйки дыма из-под козырька и рука с сигаретой.

Володя припомнил. Когда он входил в подъезд, под козырьком никого не было. Теперь там кто-то стоял, причем стоял так, чтобы оставаться незамеченным. С другой стороны, это ведь мог быть кто угодно.

Володя плотно закрыл окно, вынырнул из-за занавески и плюхнулся на кровать. Ему было страшно.

...Комнату, большую и светлую, пронизывали солнечные лучи. Солнце шарашило в окно, высвечивало самые дальние уголки помещения, делало тайное явным. Под его лучами становились видны и царапины на крышке старого секретера, и пятна на скатерти, что покрывала массивный стол, и дырка на ковре над старой продавленной кроватью. Солнце ставило под сомнение уют коммунальной комнаты и выворачивало наружу всю ее тщательно скрываемую обшарпанность.

За столом сидел мальчик лет восьми и рисовал что-то в альбоме сточенными карандашами. Картинка получалась странная. Существо на ней походило на лысого человека с крупными чертами лица, только вот голова у мужчины была каких-то странных очертаний.

На плечо мальчишке мягко легла рука, и мужчина сочным голосом поинтересовался:

– Рисуешь?

Мальчишка кивнул и повел плечом, стряхивая руку мужчины, словно требуя взрослого к себе отношения и доказывая свою самость.

– Что рисуешь? – как ни в чем не бывало поинтересовался взрослый.

Детская рука добавила к непропорциональной лысой голове два серых треугольника. Портрет обзавелся рогами.

– Это дейвона Хрущев, – поделился мальчик.

Только что ласковая и заботливая рука немедленно взвилась вверх и отвесила мальчишке подзатыльник. Малыш насупился и принялся тереть затылок. В глазах стояли едва сдерживаемые слезы обиды.

Мужчина, что стоял у него за спиной, опустился рядом на колени.

– Ник, пойми, ты не имеешь права такое рисовать, – стараясь говорить мягко, произнес он.

Мужчина попытался погладить мальчика, но тот отпихнул руку.

– А ты не имеешь права называть меня Ником. Меня из-за этого в школе дразнят буржуем.

– Ник, разве это имеет какое-то значение?

– У советского ребенка не может быть имя Ник, – заученно повторил мальчик чью-то фразу.

Мужчина вздохнул, взял мальчишку за плечи и посмотрел прямо в глаза.

– Николай, ты не советский ребенок. Ты выше этого. Выше детей, выше Союза, выше всех их наивных правил. Ты маг. И ты не имеешь права раскрывать эту тайну. Никому. А твои рисунки... Что подумают простые люди, если увидят товарища Хрущева с рогами? У меня будут неприятности.