Как только парадная дверь открылась, раздались возгласы и вспышки фотокамер. Ники закрыла глаза рукой, не обращая внимания на вопросы, и услышала, как сержант вежливо попросила «пропустить их». Две минуты спустя Ники помогли сесть на заднее сиденье темно-синего автомобиля без опознавательных знаков. Сержант села рядом, констебль – за руль.

Ники обернулась на дом и увидела, как журналисты сгрудились около открытой двери, расспрашивая Марию. Скорее всего, они не знают испанского. Во всяком случае, она надеялась, что не знают. Мария ненавидит ее и наговорит невесть что.

Ники тихо сидела в машине, задыхаясь от ненависти к Марии, Антонии и полиции. Она не могла думать ни о чем, кроме вопросов, которые, вероятно, будут задавать. А нужно было бы думать о Шарлотте и о том, почему полиция настолько убеждена в ее смерти, что начала арестовывать людей, но Ники не могла. Она думала только о том, что ждет ее. Она попыталась думать о Джордже Смайли и о том, как поступил бы он.

Хорошо, если допрашивать ее будет сержант. С женщинами легче говорить, чем с мужчинами. Не с Антонией, конечно. С другими.

Автомобиль свернул в проезд между полицейским участком и рядом магазинов и остановился у двери с решеткой. Сержант Лейси вышла и потянула за собой Ники. И снова предводительствуемые констеблем, они подошли к зарешеченной двери, подождали, пока он набрал код на двери и поднялась тяжелая решетка, потом вошли в участок.

В нос Ники ударил специфический запах, и она закашлялась. В нем не было ничего неприятного – дезинфицирующее средство и мастика для пола, – но он напугал ее. Она вспомнила о мужчинах, которые копали в саду Антонии, и о кошмарах, которые преследовали ее с тех самых пор, как ее толкнули лицом вниз на влажную землю и держали так, пока она не начала задыхаться.

Ей велели остановиться у стола, за которым стоял мужчина в униформе. Ники постаралась подавить кашель, чтобы лучше слышать.

– Это Николетта Бэгшот, – обратилась к нему сержант Лейси тем же энергичным и приветливым тоном, каким разговаривала с Ники. – Ее арестовали по подозрению в убийстве Шарлотты Уэблок.

– Понятно. Так, Николетта, пожалуйста, выньте все из карманов и дайте мне свой рюкзак.

Ники выкладывала свои немногочисленные пожитки на стол перед сержантом, принимающим арестованных, удивленная будничностью его тона, а он составлял их опись. Потом вернул все, кроме денег и запасной пары колготок, которые принесла с собой Ники. Кроме того, он попросил ее снять и отдать ему ремень. И спросил, не колготки ли надеты у нее под джинсами. Она ответила, что носки, но он не поверил, и ей пришлось в доказательство задирать штанины. Надо было побрить ноги. Ужас, какие они волосатые! Полицейский ничего не сказал; он, казалось, только не понимал, зачем она захватила с собой чистые колготки. Ники попыталась объяснить, что плохо соображала, когда сержант Лейси велела ей собрать вещи, и схватила то, что лежало в ящике сверху. Что попалось под руку.

Потом она сообразила: они опасаются, что она повесится. Они считают, что она убила Лотти, и теперь думают, что она может покончить с собой. Ники уставилась в пол, не желая, чтобы они увидели ужас в ее глазах.

Сложив колготки и ремень и убрав их в пластиковые пакет с биркой, на которой стояло имя Ники, сержант сказал, что у нее есть право сообщить о своем аресте одному человеку, и спросил, кого следует известить.

Тогда, впервые с того момента, как сержант Лейси вошла в ее комнату, Ники почувствовала, что в глазах снова защипало и они наполнились слезами. Она несколько раз сморгнула, изо всех сил стараясь не расплакаться перед всеми этими людьми, которые считают ее способной на убийство, на убийство не просто какого-то человека, а единственного живого существа, которое ей было позволено любить. Слезы все-таки полились, и Ники зашмыгала носом, вытирая горевшие глаза. Но чем больше она старалась успокоиться, тем сильнее плакала, и в конце концов рыдания стали просто душить ее. Она не могла ни остановить их, ни заставить себя замолчать, без конца повторяя:

– Я этого не делала! Не делала! Не делала! Не делала!

Дежурный сержант принес бумажные носовые платки и пластиковую чашку с водой, и это немного помогло. Постепенно Ники удалось взять себя в руки, она прекратила всхлипывать и сделала глоток воды. Но теперь ей нечем было дышать, и пришлось отдать чашку сержанту, чтобы высморкаться. После этого она взяла чашку и допила отдающую мылом воду. И тут увидела, что констебль Хэррик наблюдает за ней глумливым взглядом злобных глазок, и решила, что плакать больше нельзя.

– Извините, – пробормотала она сержанту.

– Ничего, детка. Такое бывает. Так кому нам позвонить?

Ники покачала головой, по-прежнему не в силах никого вспомнить. Роберта она беспокоить не могла, у него и так проблемы на работе, да и вообще, она оставила ему записку. Больше она никого не знала. Другие девушки из парка помочь не смогут. Они такие же, как она: не имеют никакого веса. Подошла бы директор ее колледжа, она всегда была доброй и дала ей отличные рекомендации, но Ники не решалась ее побеспокоить. В любом случае прошло уже более двух лет со дня их последней встречи. Она, вероятно, забыла, кто такая Ники.

– А твои родители, детка?

– У меня их нет, – ответила девушка, снова вынужденная воспользоваться грязной салфеткой. Ники подумала о Рени Брукс: та хорошо обращалась с ней, пока Ники жила у них в Бакстоне, больше других напоминая настоящую мать, но это было еще раньше. И потом, Рени никогда даже не пыталась связаться с Ники после того, как социальные работники отдали ее в другую семью, так что, наверное, она все же далека от настоящей матери. Не было никого, кто мог бы, по мнению Ники, помочь ей. К Антонии обращаться нельзя ни в коем случае, да она и не приедет, раз Ники обвинили в убийстве Шарлотты. Зачем это ей?

Видя на лице сержанта жалость, смешанную с растущим нетерпением, Ники постаралась собраться с мыслями. Есть еще женщина в агентстве по найму нянь, но она, конечно, не откликнется. Только, скорей всего, рассердится, да и вообще, меньше всего на свете Ники хотелось, чтобы во время возможного допроса рядом с ней находилась эта женщина. При мысли о том, какие ей могут задать вопросы, в голове у Ники прояснилось, и она вспомнила единственного человека, имеющего хоть какой-то вес и обращавшегося с ней дружелюбно после исчезновения Шарлотты.

– Есть такая Триш Макгуайр, – нерешительно проговорила Ники. – Как вы думаете, можно ей позвонить?

– Думаю, да. Кто она?

– Родственница моей хозяйки.

– Антонии Уэблок? – удивленно спросил сержант. Видимо, он знал о деле больше, чем представлялось Ники.

– Да. Но я не знаю номера ее телефона.

– Ничего, – сказала за спиной Ники сержант Лейси. В ее голосе тоже прозвучало удивление, но еще и интерес и даже, пожалуй, тревога. – Я его знаю.

– Тогда все в порядке. Теперь, Ники, пойдемте, а мы позвоним ей от вашего имени.

Ники затрясло, когда она пошла за ним, и она обернулась к сержанту Лейси, которая внезапно показалась ей почти приветливой.

Дежурный повел Ники по длинному коридору с крашеными желтыми дверями, по виду железными, в каждой из которых была маленькая решетка. По сотням телефильмов Ники знала, что это за двери. Полицейский отпер одну из них и распахнул.

Вообще-то многократно виденное по телевизору не должно было сильно испугать ее наяву, однако испугало. Никакие телепередачи не подготовили Ники к ощущению, охватившему ее, когда она мимо сержанта прошла в маленькое помещение с очень низкой, почти на полу кроватью и унитазом в углу. Сержант больше ничего не сказал, но вполне ласково взглянул на нее, захлопывая дверь. Ники услышала, как она со стуком ударилась о дверную раму, потом раздалось клацанье замка.

Ники не знала, что ей теперь делать. Она не догадалась захватить книгу, а в камере не было ни телевизора, ни радио. Постояв мгновение, она села на край кровати, глядя на запертую дверь. Толщина двери, на которую она обратила внимание, входя в камеру, почему-то ввергла ее в еще большую тоску. Ее посадили за решетку, и теперь остается только ждать, пока за ней не придут и не начнут допрашивать. Она в тюрьме. Ники услышала пронзительный голос одной из самых первых своих приемных матерей, которая в перерыве между едой застала девочку за поеданием печенья из кухонного шкафа: