Было совсем темно. В магазинах закрылись ставни. Освещены были только окна кафе. Принаряженные по-воскресному семейства возвращались домой, дети шли впереди.

Между мсье Гиром и служанкой было метров десять. Потом стало пять. Потом он сделал три быстрых шага, но остановился, соблюдая прежнее расстояние.

Так они шли примерно четверть часа, и она время от времени чуть поворачивала голову — этого было мало, чтобы его увидеть, но достаточно, чтобы знать, что он все еще здесь.

Наконец она вошла в маленький бар, где у стойки, изогнутой подковой, оставалось небольшое свободное пространство.

— Лимонад с сиропом.

Поставив локти на жестяную поверхность стойки, она смотрела на мсье Гира, который встал на противоположном конце и стыдливо произнес:

— Лимонад с сиропом.

Двое мужчин, стоявших в глубине, внимательно рассматривали их и даже прервали беседу, пока к ним не подошел хозяин и не возобновил прежнюю болтовню.

Служанка пересчитывала монеты в сумочке. Глаза ее ярко блестели, щеки горели после долгого пребывания на холоде, приоткрытые губы были красными как кровь.

— Сколько с меня?

Она была так разочарована, что и смотреть не хотела на мсье Гира.

— Четырнадцать су.

Мсье Гир положил один франк на стойку, вышел одновременно с ней, не дожидаясь сдачи, и пропустил ее в дверях.

Она решила, что сейчас он заговорит, улыбнулась, готовясь уже протянуть ему руку, сказать: “Здравствуйте…”

Но он промолчал, и она опять пошла впереди, сильнее прежнего покачивая полными бедрами.

Ближе к городу огней становилось больше, народу тоже. Девица все шла и шла несколько усталым, но ровным, упорным шагом. На площади она села в трамвай, не оборачиваясь, чтобы посмотреть, идет ли он за ней. Может быть, ей это было безразлично?

Мсье Гир сел на три скамейки дальше.

Трамвай прошел по центральным улицам, запруженным толпой, где было множество кафе, лавчонок с безделушками, парочек, идущих в обнимку. Мсье Гир был бледен, очевидно от усталости. С ним так уже случалось — он бледен до синевы, под глазами появлялись круги, и казалось, что из него выпустили воздух. Исчезал прежний облик румяного, жирного, странного человечка. Глаза теряли бессмысленную пристальность и, казалось, призывали на помощь.

За окнами пошли знакомые места. Даже не всматриваясь, можно было сразу узнать светящиеся рекламы на площади д'Итали, затем всевозможные кафе на авеню, ворота. “Конечная остановка, всех просят выйти!”

Она вышла первой и на мгновение остановилась на краю тротуара. В двадцати метрах стояли другие трамваи, ожидающие отправки на Вильжюиф. Дорога была темной, прохожие редкими. Тем не менее она двинулась вперед. Купила на двадцать су каштанов и стала есть их по дороге, замедляя шаг, чтобы содрать шелуху. Она прошла около пятисот метров и внезапно вздрогнула, будто что-то потеряла. Обернулась — позади было пусто, Мсье Гира не было. По улице пронесся трамвай, и за оконным стеклом в красноватом свете мелькнуло его лицо.

Ей оставалось еще немного пройти до следующей остановки. Когда она оказалась там, трамвая все не было и не было; она пошла пешком до следующей и таким образом, от одной остановки до другой, добралась пешком до Вильжюифа. На перекрестке купила еще каштанов. Девушка чувствовала страшную усталость. Пятки горели, и ступни болели из-за высоких каблуков. Несмотря на холод, она так разогрелась, что сдвинула свою зеленую шляпку совсем на затылок и в таком виде вошла в дом, держа в руке кулек с каштанами.

По привычке заглянула в привратницкую. Увидела там консьержку, которая, поставив локти на стол и надев очки, читала газету. Напротив консьержки инспектор грел руки над печкой. Она вошла.

— Не вставайте! Каштаны хотите?

Она говорила с придыханием — каштан во рту был очень горячим. Инспектор взял два. Он выглядел тоже усталым, расстроенным.

— Вы, разумеется, не знаете, куда мог пойти мсье Гир?

— Я? Откуда мне знать?

— Она по воскресеньям всегда ходит со своим кавалером на футбол, — объяснила ему консьержка, не отрываясь от газеты. — Хороший был матч?

Инспектор с тоской смотрел на печку.

— Это он нарочно проделал!

— Что?

— Да вот, вскочил на ходу в автобус. Я-то думал, что он поедет трамваем, как всегда. Стало быть, он куда-то собрался и не хотел, чтобы за ним следили.

— А вас это интересует?

— Еще как!

— Я, может быть, забегу к нему перекинуться парой словечек.

Консьержка подняла голову. В очках лицо ее было другим, они ее старили, но в то же время как-то облагораживали.

— С ума сошла?

Девица захохотала, широко раскрыв рот, так что видны были кусочки каштана.

— Спорим, он у меня расколется! — крикнула она, отворяя дверь, и побежала к лестнице Б. Поднявшись к себе, увидела освещенное окно мсье Гира и его самого. Он наливал кипящую воду в маленький кофейник. Лампу она не зажгла, на ощупь подошла к туалетному столику, нашла флакон одеколона и обрызгала им платье и волосы. Все так же в темноте провела гребенкой по волосам, подтянула чулки из искусственного шелка, завернутые на резинку над коленями.

Мсье Гир накрывал на стол: чашка, тарелка, блюдце с маслом, кусочек хлеба, ветчина.

Перед уходом служанка на миг приостановилась в нерешительности, взглянула на свою кровать, потом на освещенное окно. Она могла и не проходить мимо привратницкой. Холод во дворе удивил ее — от беготни она вся вспотела. Лестница была точно такой же, как у нее, только здесь двери окрашены в коричневый цвет, а на лестнице Б — в темно-синий.

Ей пришлось остановиться, уступая дорогу семье, с трудом ползущей наверх, дети шли впереди, а сзади мать, задыхаясь, тащила пакеты. Наконец служанка оказалась перед нужной ей дверью, еще раз пригладила медно-красные волосы, подтянула спущенный чулок и постучалась.

Она услышала, как звякнула чашка, поставленная на блюдце, как резко отодвинули стул. Улыбнулась, когда приглушенные шаги подобрались к двери. Опустила глаза. Замочная скважина только что светилась, а сейчас что-то заслонило свет. Она догадалась, что это глаз, и опять улыбнулась, отступила на шаг, чтобы оказаться в его поле зрения, и гордо выпятила грудь.

Мсье Гир не двигался с места. Девушка по-прежнему видела глаз, она с трудом улыбнулась и пробормотала, убедившись сперва, что на лестнице никого нет:

— Это я…

Глаз исчез, но что-то опять затмило скважину — очевидно, стоявший за дверью выпрямился, однако оттуда не доносилось ни звука. Она в нетерпении топталась на месте, а когда в скважине снова показался свет, наклонилась к ней в свою очередь.

Мсье Гир был уже далеко, в трех метрах от двери; он прислонился к столу, не сводя с двери взгляда. Лицо его было страдальческим, как у больного, который, сдерживая дыхание, ждет приступа боли. Служанке пришлось уйти, так как кто-то спускался по лестнице. Подойдя к привратницкой, она попыталась улыбнуться, но прежнее равнодушное выражение все же не появилось на ее лице.

— Это ты, Алиса?

Консьержка стояла к ней спиной, раздевая дочь. Инспектор сидел у печки, зажав между коленями кофейную мельницу; он вопросительно взглянул на служанку:

— Вы его видели?

Она присела на край стола и пожала плечами, над закатанными чулками угадывались плотные ляжки.

— Пари держу, он спятил, — сказала она. А консьержка возразила, не поворачиваясь, держа английскую булавку во рту:

— Спятил-то спятил, да знает что делает! А ты иди спать, — добавила она, подтолкнув дочку.

Консьержка чувствовала себя усталой. Она взяла кофейную мельницу из рук инспектора.

— Спасибо, вы очень любезны. Они успели привыкнуть друг к другу. Полицейский уже две недели сидел за этим районом и нашел себе прибежище в привратницкой. На плите для него всегда стоял горячий кофейник. А он порой приносил то вино, то пирожные.

Алиса покачивала крепкой ногой, сердито уставившись в пол.