«Да, не повезло мне со временем», – в который раз думал Истомин, пытаясь отогнать одолевающую его сонливость. Со второй половины ночи до утра на посту стоять оно самое то, иными словами, хуже некуда. Как говорят моряки, собачья вахта или просто «собака». А сейчас она самая «собака» и есть четыре утра – самый сонный час – и темнота хоть глаз выколи. Светомаскировка от авиа налётов, фронт-то рядом. Хотя сегодня бомбить вряд ли будут, погода не та, ветрено и облака, но тем не менее.

«Стоп, непорядок», – мелькнувший в окне первого этажа тоненький лучик света переключил мысли Истомина на иное направление. Кто-то светомаскировочную штору закрыл неплотно, предупредить надо, с этим строго. Он уже направился было в сторону центрального входа, чтобы сообщить об увиденном дежурной медсестре, как вдруг его внимание привлекла едва заметная тень, мелькнувшая возле водоналивной ёмкости, из которой в госпиталь подавалась вода. Истомин на мгновение замер. Может, показалось Мало ли что в темноте привидеться может, особенно в четыре утра. Но тут в прогале между облаков появилась Луна, и в её неярком серебристом свете, стал дольно хорошо различим силуэт человека, карабкающегося по металлическим скобам, приваренным к стенкам ёмкости. Не показалось. Истомин вскинул винтовку. Выстрел. Человек пошатнулся и рухнул на землю. Истомин, передёрнув затвор, кинулся к нему. Только бы при падении не убился, четыре метра всё-таки, он же живой нужен. Это же наверняка диверсант. Но нет, подстреленный им человек глухо стонал, лёжа на животе. Левой он зажимал простреленное бедро, а правой копался в кармане шинели.

«А-а-а, больно», – взвыл раненый, когда Истомин, навалившись сверху, заломил ему руки за спину.

«Так, что в кармане Ох ты, как интересно, ТТ с взведённым курком. Точно, диверсант. Вовремя я его скрутил, – подумал Истомин, – а то бы он запросто мог  стрельбу открыть. Ну что же, будем считать, что сегодняшняя ночь прошла удачно, не зря «собаку» отстоял».

 – Ну как, всё правильно

– Да, всё.

– Тогда пиши с моих слов записано верно, мною прочитано и подпись.

Особист, а вернее оперативник из контрразведки НКВД, пододвинул к Истомину чернильницу.

– Вот и отлично, – опер довольно улыбнулся. – Считай, дело готово. А «крестничек»-то твой, раскололся уже. Его, видите ли, немцы послали водонасосную станцию отравить, чтобы по всей округе мор пошёл, а там охраны полно . Ну так он вокруг да около пару дней потоптался, понял, что не выйдет и решил на госпитале отыграться. Где охрана-то вроде послабее. Теперь вот «соловьём» поёт, думает, за то, что он всю свою группу сдал, ему вышку скостят. Зря надеется, уж кому-кому, а ему при любом раскладе вышка ярче любого маяка светит.

– Серьёзная «птица» – поинтересовался Истомин.

– Ещё какая, – сверкнул глазами оперативник. – Три судимости, последняя за разбой, плюс побег с этапа. Я за этим… ещё в смоленском УГРО гонялся. Ну а как немцы к городу подошли, так и разошлись наши дорожки. Я в ополчение на передовую, а он, выходит, тоже, но к немцам. Уж и не думал, что свидимся, меня же после ранения в контрразведку определили. А оно вон как вышло. Ладно, всё, свободен.

– Есть.

Истомин встал и отдал честь. Он был безмерно доволен случившимся, ибо сегодняшней ночью ему удалось спасти многие десятки, а может быть, и сотни человеческих жизней.

Обстановка в госпитале после всего произошедшего мало-помалу входила в свою колею, но Истомина это практически уже не касалось, меньше чем через сутки он отбыл на фронт.

«Интересно, а где же мы всё-таки конкретно находимся» – думал Истомин, пробираясь в предрассветных сумерках по ходам сообщений к переднему краю. Можайская линия обороны – это всё, что он знал. «А места-то здесь исторические, – вертелась в голове мысль. – Поле Бородинское рядом, на котором 129 лет назад Наполеона разбили. Вот бы на него посмотреть, какое оно теперь. Такое же, как и в 1913 году, когда он его в последний раз видел, или, может, изменилось чего за столько лет Хотя вряд ли, чего там особенно менять, разве что памятники новые поставили, а так…  А так делом займись, – вмешался в ход мыслей внутренний голос. – Снайперскую позицию поудобней подготовь, не на экскурсии, – на войне. Это точно, – согласился Истомин, – на войне, где каждая мелочь важна, так что будем искать место для засады».

Но выбирать особенно не приходилось. Местность была открытая, с недавно отрытыми линиями окопов. Нигде особенно не замаскируешься и вот поэтому, адекватно оценив ситуацию, Истомин решил устроиться во второй линии траншей. Полсотни метров от переднего края. Самое то. И не особенно далеко – пятьдесят метров не сильно на точность стрельбы влияют – и не очень близко. На случай авианалёта или артобстрела, который, как правило, первую линию больше всего перепахивает, и вполне можно без оптики на прицеле остаться, что не только вообще, но и в частности на сегодняшний день крайне нежелательно. Так как согласно полученному приказу ему ставилась задача не только заниматься привычным снайперским делом, подкарауливать и уничтожать особо важные цели, но и принимать участие в бою, выбивая из рядов атакующей немецкой пехоты офицеров и фельдфебелей. «А СВТ-40 в снайперском варианте как нельзя лучше для этого подходит, – констатировал Истомин, выставляя на бруствер окопа винтовку. – Скорострельность у неё выше, а что до кучности, так это при стрельбе по ближним целям не так уж и важно. Всё. Ждём рассвета».

«Надо же, поле Бородинское», – Истомин не верил своим глазам, оглядывая открывшуюся перед ним в лучах восходящего Солнца панораму поля русской воинской славы. Вот тут, совсем рядом стела с мечом и орлом. Памятник погибшим в Бородинском сражении, а там, на их левом фланге – батарея Раевского. Здесь, да, именно здесь, может быть, на этом вот самом месте 129 лет назад его, Владимира Васильевича Истомина предки Москву он Наполеона защищали. И вот теперь он тоже, но не от французов, а от немцев Первопрестольную защищать будет. «Честь великая и чести той достойным быть следует», – улыбнулся своим мыслям Истомин, и, передёрнув затвор, припал к окуляру прицела.

Первый выстрел посвящается героям Отечественной войны 1812 года. А вот и цель. Похоже, связист линию телефона тянет. Далековато, правда, метров четыреста, и не офицер, но вполне на живца сработать можно. Иными словами, прострелить ногу, а потом, дождавшись, когда к нему товарищи на выручку подползут, уже всю группу положить разом. «Так и сделаю», – решил Истомин, и, выставив на прицеле четыреста метров, нажал на спуск. Есть, связист, споткнувшись, распластался на земле. Теперь ждём. Вскоре из окопа выглянул офицер и почти тут же через бруствер перекатились двое немцев и поползли к раненому товарищу. Ползите, ползите, вы на второе. Офицер важнее. Выстрел. Точно в голову. А вот теперь «спасателей» и связиста. Ещё три выстрела и эти готовы. «Итого четыре пули на три цели и одна тактическая, – подытожил Истомин, нырнув на дно окопа. В общем даже очень неплохо, особенно если учесть, что не воевал почти полтора месяца. Как говорится, в полной форме. Ладно, утренняя охота, можно сказать, окончена. Дневной бой впереди – там и легче и тяжелее будет».

Бой начался как всегда, по стандартной немецкой тактике. Сначала бомбёжка, впрочем, не очень удачная по причине наличия нашей истребительной авиации, а потом атака пехоты при поддержке танков. Немцы жали довольно сильно, накатываясь волнами, но и наша оборона тоже была не слабой. Установленные на батарее Раевского противотанковые орудия жгли бронетранспортёры и танки, лишая пехоту огневого прикрытия. «А вот это уже по-нашему, по суворовски воевать не числом, а уменьем – радовался Истомин, расстреливая, как в тире, идущих в атаку немецких пехотинцев. – Давно бы так надо, а то всё с винтовками да против танков и самолётов, оно ведь как-то не очень. Но теперь баланс сил уравнялся, так что можно быть уверенным Москву отстоим, не быть немецким солдатам в Первопрестольной, как французам не топтать сапогами Красной площади».