– Так вы говорите серьезно?

– Абсолютно. Проблема вся в том, что мы недостаточно решительно ее применяем.

– Вы и мистеру Хейли это говорили?

– Мистер Хейли не заслуживает смертной казни. Другое дело те двое, что надругались над его дочерью.

– Понятно. Только как вы определяете, кто заслуживает смерти, а кто – нет?

– Это совсем нетрудно. Вы смотрите на преступника и на содеянное им. Если торговец наркотиками стреляет в офицера полиции и убивает его, он идет в газовую камеру. Если это подонок, который насилует трехлетнюю девочку, а потом топит ее, опуская ее голову в лужу с грязной водой, а в довершение всего сбрасывает ее тело с моста, – тогда вы смело забираете его жизнь, и слава Богу. Если сбежавший из тюрьмы заключенный врывается ночью на ферму и, перед тем как сжечь ее вместе с пожилой супружеской парой, издевается и глумится над стариками, вы усаживаете его на стул, пристегиваете ремнями его руки и ноги, опутываете проводами, молитесь за его душу и включаете рубильник. А если перед вами двое накачавшихся наркотиками ублюдков, которые по очереди насиловали десятилетнего ребенка, били его ногами, обутыми в ковбойские сапоги, так, что в нескольких местах сломали малышке челюсть, – вы со спокойной душой, радуясь и ликуя, вознося хвалу небу, захлопываете за ними дверь газовой камеры и, глядя в стеклянное окошко, наблюдаете за их последними судорогами. Это очень просто.

– Это варварство.

– Варварство – это их преступления. Смерть – слишком милостивое для них наказание. Слишком мягкое.

– А если мистера Хейли признают виновным и осудят на смерть?

– Если это произойдет, то последующие десять лет я проведу в яростной борьбе за то, чтобы, используя все законные способы, спасти ему жизнь. И когда его все-таки отправят в газовую камеру, я уверен, что мы вместе с вами выйдем под стены тюрьмы, а к нам еще присоединятся священники и сотни других людей, у которых живые, человеческие души, и мы будем петь гимны, держать в руках зажженные свечи и молиться за него. А потом я встану у его могилы, вырытой подле церкви, рядом с его вдовой и детьми и скажу себе, что лучше бы мне было никогда в жизни не встречать этого человека.

– Вам приходилось когда-нибудь присутствовать при исполнении приговора?

– Не припомню такого.

– Я видела это дважды. Вам хватило бы и раза, чтобы изменить свое мнение.

– Возможно. Но я этого не увижу.

– Это жуткое зрелище.

– А семьи жертв преступника тоже присутствовали?

– Да, в обоих случаях.

– А они испытывали ужас? А они изменяли свое мнение? Нет. Они благодарили Бога, что их кошмары закончились.

– Вы меня удивляете.

– А я вечно не понимаю таких, как вы. Почему вы с таким рвением защищаете тех, кто своими руками сделал все, чтобы заслужить себе смерть, положенную к тому же и по закону?

– По какому закону? В Массачусетсе такого закона нет.

– Бросьте! Вы были единственным штатом, принявшим такую поправку под нажимом Макговерна в семьдесят втором. А все прежние годы ваши жители шли нога в ногу со всей страной.

Забытые чизбургеры остывали на тарелках, голоса споривших становились все громче. Посмотрев по сторонам, Джейк заметил, что кое-кто из посетителей начинает обращать на них внимание. Улыбнувшись, Эллен подцепила пальцем колечко лука.

– А что вы думаете о Национальной ассоциации юристов? – спросила она, положив колечко в рот.

– Я думаю, вы повсюду таскаете с собой ее членскую карточку.

– Вы правы.

– Тогда можете считать себя уволенной.

– Я вступила в нее, когда мне было еще шестнадцать.

– А чего же так поздно? Наверное, последней из вашего скаутского отряда?

– Есть ли у вас хоть какое-то уважение к «Биллю о правах»?

– Я его обожаю. И терпеть не могу, когда судьи начинают интерпретировать его. Ешьте.

В полном молчании они закончили еду, внимательно следя друг за другом. Джейк заказал кофе и еще два порошка.

– Так каким же образом собираемся мы выиграть это дело? – спросила Эллен.

– Мы?

– Я работаю у вас или нет?

– Работаете. Только не забывайте, что я – ваш босс, а вы – моя подчиненная.

– Само собой, босс. И какая у вас стратегия?

– А что предприняли бы вы?

– Ну, насколько мне известно, наш клиент тщательно спланировал убийство и совершенно хладнокровно застрелил их на шестой день после случая с его дочерью. Выходит, он полностью отдавал себе отчет в том, что делал.

– Именно так.

– Так что защищаться нам нечем, мы должны стоять на том, что он заслуживает пожизненного заключения, и тем самым попытаться избежать газовой камеры.

– Да, вы настоящий борец.

– Я шучу. Единственный способ защиты – признание его невменяемым. А доказать это, похоже, невозможно.

– Вы слышали что-нибудь о «правиле М. Нотена»?

– Да. У нас есть психиатр?

– Нечто вроде. Он заявит все, что нам потребуется, если, конечно, он будет трезвым в суде. Одной из ваших самых сложных задач на тот период, что вы станете со мной работать, будет проследить за тем, чтобы наш психиатр явился в суд трезвым. Это совсем непросто, поверьте мне.

– Непредвиденные ситуации в зале суда меня только радуют.

– Хорошо, Ро-арк, возьмите ручку. Вот вам салфетка. Сейчас ваш босс продиктует вам свои инструкции.

Она приготовилась записывать.

– Мне нужна краткая справка о всех заключениях М. Нотена, принятых к рассмотрению Верховным судом штата Миссисипи за последние пятьдесят лет. Что-то всего около сотни. Там будет большое дело, датированное семьдесят шестым годом, «Штат против Хилла», мнения там разделились пять к четырем, а трое склонялись к более широкому толкованию невменяемого состояния. Справка не должна превышать двадцати страниц. Печатать умеете?

– Девяносто слов в минуту.

– Буду знать. Она нужна мне к среде.

– Вы ее получите.

– Потребуется еще уточнить некоторые свидетельские показания. Вам придется увидеть фотоснимки тел, они очень натуралистичны. Как правило, Нуз дает жюри возможность ознакомиться с такими фотографиями, мне же хотелось бы, чтобы они прошли мимо их глаз. Посмотрите, можно ли что-нибудь сделать.

– Это будет непросто.

– Важнейшим моментом защиты явится факт изнасилования. Необходимо, чтобы присяжным были известны мельчайшие подробности. Будьте в этом особенно тщательны. Я дам вам ознакомиться с двумя-тремя делами, чтобы было с чего начать. Думаю, мы сможем убедить Нуза в том, что изнасилование дочери могло повергнуть отца в состояние некоторого помешательства.

– О'кей, что еще?

– Не знаю. Когда голова придет в порядок, придумаю еще что-нибудь, но пока вам должно хватить и этого.

– О проделанном доложить вам в понедельник утром?

– Да, но не раньше девяти. Я ценю свои утренние часы.

– Что насчет правил в одежде?

– Вы смотритесь отлично.

– Можно в джинсах и без носков?

– У меня работает еще одна сотрудница, секретарша по имени Этель. Ей шестьдесят четыре, толста, но, слава Богу, носит лифчик. Подумайте об этом.

– Подумаю.

– Не хочу, чтобы меня что-то отвлекало.

Понедельник, 15 июля. Одна неделя до суда. За выходные быстро разнеслась весть о том, что суд будет проходить в Клэнтоне, и городок охватила горячка подготовки к захватывающему действу. В трех мотелях беспрерывно звонили телефоны: журналисты и их подручные спешили заказать номера. Кафе едва не лопались от наплыва посетителей. Команда маляров и штукатуров принялась после завтрака подновлять и приводить в порядок здание суда. Из тюрьмы Оззи послал несколько заключенных, чтобы подстричь обширный газон. Старики, собиравшиеся кучками у монумента ветеранам вьетнамской войны, только посвистывали, взирая на царившую в центре города суматоху. Полицейский, надзиравший за общественным порядком, вежливо попросил их сплевывать табак, который они жевали, на траву, а не на тротуары. Его послали к черту. К девяти утра в роскошной, густой траве газона уже были установлены и брызгали во все стороны водой поливальные фонтанчики.