Тяжелый гул до основания поколебал замок – все его строения. Монументальные каменные здания ощутимо завибрировали, отозвались разными голосами. Люди и животные замерли и тревожно прислушивались, но странное явление больше не повторилось. Вскоре животные вновь вернулись к своим немудреным делам, людей же не оставляло беспокойство. Они бросали тревожные взгляды на одну из башен замка, башню мага, не самую высокую и внушительную, но, несомненно, самую таинственную.

Светловолосая молодая женщина торопливо проследовала по двору и направилась к одному из входов в башню. Ее сопровождало множество любопытных и настороженных взглядов, но составить компанию ей никто не попытался.

Мало кому хватало храбрости зайти без приглашения в гости к магу, хотя каждый задавался вопросом: почему безмолвные камни вдруг подали голос? И как это отразится на будущей жизни?

Что такое человек? Двуногое без перьев? Тогда и кенгуру человек. Homo Sapiens? Слишком расплывчато. Немало среди людей особей, не слишком одаренных разумом и нисколько не огорченных этим фактом. Случаются и разумные нелюди, с которыми обществу приходится бороться.

Так что человек – это не то, что можно описать парой слов или рассчитать парой формул. Это и то, что «двуногое без перьев» умеет и знает, и его способности, и потенциал, связи, отношения, родство, работа, имущество, мысли и желания. Хрупкое и неустойчивое нечто, объединяющее в себе все перечисленное и много больше. Не обязательно гармоничное. Изменчивое, составляющее основу.

И когда эта основа разлетается, как хрупкая ваза от удара судьбы, не каждому дано собрать и соединить осколки. И никогда заново собранное не будет тем же. Даже если выглядит похоже. Даже если собирающий этого хочет или мечтает все вернуть.

Потому что человек сам не знает, что он такое. И нечасто видит себя со стороны.

Небытие отступало. Он не знал, когда проявились первые ощущения, – время было за границами сознания. Была боль – мучительная, изматывающая и яркая, ослепительная. Были смутные образы, то ли пришедшие извне, то ли навеянные памятью. Был далекий голос, что-то спрашивающий, требующий, лишающий покоя. И было нечто внутри, что отвечало на вопросы, реагировало на ощущения и тоже чего-то жаждало.

Последним пришло осознание.

«Я есть, я существую – кто я?»

На этот вопрос точного ответа не было. Был целый ворох образов и определений, пока что не имеющих никакого значения.

«Мне больно – я хочу прекратить боль».

Что причиняет боль? И чему причиняет? У меня есть тело? Оно болеет или подвергается пыткам? Что такое тело, болезнь и пытки? Вновь нет исчерпывающего ответа на вопросы.

«Кто со мной общается? Что не дает покоя и задает вопросы?»

Нет даже образов.

– Ты опять возишься с этим трупом?!

Голос, довольно приятный, женский. Правда, раздраженный, что не радует. И, кстати, вопрос задан не мне, значит, труп – я?! Непорядок!

Ощущения не согласны с таким диагнозом. Тело вроде бы в норме. Боли нет, сердце бьется, дыхание присутствует. Правда, есть слабость – может быть, я парализован?! Руки-ноги шевелятся, что-то чувствуют. Нет, труп не я. Тогда кто? И где я? Только не говорите, что в морге! Или в реанимации?

Первая попытка открыть глаза закончилась плачевно. Яркий свет жестоко плеснул под веки, вызывая резь в глазах. Слезы смягчают боль – но их мало. Почему? В качестве ответа приходит яростная жажда и тянущий, застарелый голод. Обезвожен и голоден? Но почему?

Что со мной?

Руки тщательно ощупывают все вокруг.

Лежу на чем-то твердом, ноздреватом, по структуре напоминающем пемзу. Ложе довольно узкое, на одного. Слева – стена, гладкая, прохладная, на расстоянии ощупывания – ни одного шва или стыка, толстая, простучать не удалось. Справа – пустое пространство, сверху донизу – ничего, только сбоку, почти на пределе досягаемости, на миг пальцы коснулись ткани и живого тела под ним, мгновенно ускользнувших за пределы досягаемости.

– Он коснулся меня! Он… он пытался схватить меня! Накажи его!

А вот это точно про меня! Правда, наказывать-то за что? Никого я схватить не пытался. Идея о наказании воспринимается крайне отрицательно. Я и так слаб, голоден и измотан жаждой! Не хватало еще и физической боли.

Открыть глаза становится жизненной необходимостью. На этот раз делаю это медленно, под прикрытием руки. Получилось!

Но почему изображение настольно туманно и размыто? Интересно, где мои очки?

– Прикрой его! Ой, он садится! Ну хоть что-то накинь, неприлично ведь!

А вот себя я ощупать забыл! Я голый?!

– Я тебя сюда не звал. Можешь отвернуться.

Второй голос, прозвучавший впервые, оказывается мужским, глуховатым, чуточку раздраженным.

Ну хотя бы не все присутствующие женского пола! Неловко прикрываясь руками, я с благодарностью принимаю и тут же кутаюсь во что-то свободное, широкое, из толстой грубой ткани.

Ярко освещенная комната видится смутно. Хозяева голосов – два размытых силуэта, повыше – пониже, у обоих волосы светлые. Правда, обладатель мужского голоса скорее седой.

Вот тот, что повыше, приближается. Теперь можно рассмотреть старика, с морщинистой коричневой кожей, длинными седыми волосами, крепкого телосложения. Одет в длинную рубаху из некрашеного полотна и кожаные штаны. Все без пуговиц, завязочки и ремни, куда же я попал?

– Взгляд разумен. Это хорошо, я уже почти разочаровался. Ты меня понимаешь?

Горло пересохло до состояния сгоревшего блина, но мне все же удается выдавить с хрипом, скрипом и скрежетом:

– Я… кх-х… Понимаю…

Старик явно доволен.

– Отлично! Как тебя зовут?

Не такой уж простой вопрос. Пока я мучительно вспоминаю, губы сами собой выдавливают:

– Х-в… Василий… Дмитриевич… Кх-х… Гуреев.

Старик недовольно морщится.

– Слишком много. Не запомнят. Это точно имя, а не все звания и регалии?

– Имя… От…чество… Кха… Фами-и-лия.

– Отчество? По отцу? Твой отец так знаменит, что об этом должны знать все? Фамилия – это ведь семейное? Твоя семья знатна или обладает особыми возможностями?

Проще помотать головой в ответ на все вопросы разом, чем говорить с пересохшим горлом.

– Ладно, но Василий все равно слишком длинно. Может быть, после. А пока будешь просто Вас… Нет, лучше Вос!

Старик, так небрежно сокративший мое имя, вдруг стал серьезным.

– Слушай, Вос. Я спас тебе жизнь. Ты мой должник. И задолжаешь еще больше, раз уж я собираюсь взять тебя в ученики.

Всю жизнь недолюбливал манипуляторов. Терпеть не могу, когда на меня давят!

– Я кредитоспособен! Сколько с меня?!

Интересно, как меня мог спасти этот дед с властными замашками? И от чего? От возмущения даже голос выровнялся, хотя горло по-прежнему драло от жажды.

– С тебя? Всего лишь служение.

– Я не вступаю в секты. И долги предпочитаю отдавать наличными!

Старик задумался.

– О чем вы говорите? Я понимаю одно слово из трех! – Голос женщины был почти жалобным.

Сейчас она подошла поближе, и ее тоже можно было рассмотреть. Резковатые, но правильные черты лица, золотистые распущенные волосы почти до пояса, синее платье из хорошей ткани, но сшитое так, что нормальная женщина отказалась бы даже мерить его, не то что носить. Фигуру в этом кошмаре портняжного искусства оценить было невозможно.

Старик только отмахнулся.

– Хорошо, что вообще что-то понимаешь. Мы ведь говорим на разных языках.

Осознание оглушило… Дед ведь прав! Я говорил все это время по-русски, а эти двое – на каком-то тарабарском наречии! Причем я даже приблизительно не мог представить, что это за язык. Пусть я не полиглот, но по фонетике и отдельным словам определить язык довольно просто. Но это наречие было совершенно незнакомо, что не мешало нам общаться.