— Однако… — пробормотал Юрий Васильевич. — В такую даль — и за мышами. Ближе не нашлось?

— Ни единой! — словно радуясь чему-то, подтвердил Рыжий. — Ни одного мало-мальски приличного экземпляра!

— Чего другого хватает, — поддакнул Полосатый, — всякого у нас вдоволь, а этих серых — хоть плачь!

— Увы, увы, — согласился Рыжий, — эволюционно вид не сформировался.

— Так я ж и говорю — хоть плачь!

Эти реплики гостей несколько отвлекли внимание Юрия Васильевича от главного вопроса, который давно уже вертелся у него на языке, и поэтому он начал излагать свою мысль довольно коряво.

— Если вы, — сказал он, подбирая слова, — если вы из такой дали… и так быстро… цивилизация у вас, следовательно, ушла далеко, то есть продвинулась… и могущество… то есть сила, интеллект и все прочее…

Коты слушали и не перебивали.

— …И все прочее достигло таких высот, то, словом, зачем вам мыши?

— Если можно, я отвечу, — сказал Рыжий, обращаясь к Полосатому.

— Валяй, — разрешил Полосатый. — Только, чур, по-простому, без загибов.

И Рыжий вполне доступными словами, ни разу ничего не загнув, поведал Юрию Васильевичу историю, которую, не будь Каченовский ревностным читателем фантастических рассказов, он принял бы за совершенную бессмыслицу. Нет, что ни говорите, только литература может подготовить каждого из нас к внезапному (хотя и давно ожидаемому) контакту с иной цивилизацией, и уж за это одно надо бы печатать побольше фантастики в разных журналах и сборниках. Вы тоже так думаете? Вот спасибо.

Рыжий доходчиво объяснил Юрию Васильевичу, что на его планете из-за особенностей ее орбиты, энерго-потоков и состава атмосферы все биологические циклы весьма и весьма замедленны. То, что на Земле длится час, там тянется — по земным меркам — целый год. Конечно, с легкой улыбкой отметил Рыжий, чем-чем, а биологическими циклами его соотечественники давно уже умеют управлять, но считают это абсолютно недопустимым. Более того — противоестественным. У них на планете есть закон, что каждый, независимо от его положения в обществе, возраста и заслуг, будучи уличенным в прямом воздействии на природу с необратимыми последствиями, подлежит насильственной транспортировке в самый дальний рукав Галактики на очень длительный срок.

— Природа — она ж природа, — пояснил Полосатый. — Чего в нее встревать?

— Тонко подмечено, — вежливо сказал Рыжий и вернулся к рассказу, из которого следовало, что по меньшей мере пять поколений прожили на планете благополучно, ни разу не применяя закона о воздействии на природу. Однако население постепенно растет, и это создает свои проблемы, вдаваться в которые было бы для Юрия Васильевича утомительно…

— Вы хотите сказать, что я все равно не пойму, — уточнил Каченовский.

— Не совсем так, — ответил Рыжий. — Просто мы не уполномочены…

— Я враз объясню, — прервал его Полосатый. — Народу у нас все больше, и что дальше из этого выйдет, науке не известно. Надо прикинуть, повертеть так и сяк…

— Требуется имитационная модель, — ввернул Рыжий.

— Ну, а я что говорю? — удивился Полосатый. — То-то и оно что требуется, а наша всякая живность; зверье разное, так медленно, понимаешь, растет, что пока от него дождешься потомства, то устанешь ждать. Опыта у нас поставить не на ком, понимаешь. Вот мы, значит, и приехали к вам.

— Неужто ближе ничего не нашлось? — подивился Юрий Васильевич. — Я думал, что Вселенная…

— Вселенная не так богата жизнью, как вам кажется, — наставительно заметил Рыжий. — Мы изучили все ближние окрестности, но не нашли ничего, что могло бы сравниться по скорости размножения с мышью домовой…

— Плодятся они, сердечные, жуть как быстро, — подтвердил Полосатый. — И главное, тут у вас их пруд пруди. Если мы их маленько заберем, так вам никакого урона. Вы еще нам спасибо скажете. Скажут они нам спасибо или нет? — спросил он, поворачивая морду к Рыжему.

— Это дискуссионный вопрос, — ответил тот. — Во всяком случае, я полагаю, что человеческая цивилизация не потерпит значительного ущерба, потеряв несколько десятков особей, соседствующих с нею.

— Вам все едино, а нам польза. Мы на них будем ставить… этот, как его…

— Биолого-экологический эксперимент с прогностической целью.

Юрий Васильевич слушал все эти объяснения с большой серьезностью. Он понимал, что коты на сей раз говорят ему чистую правду, как бы ни различалась их манера излагать свои мысли. Он переводил глаза с одного кота на другого, вглядывался в их честные мохнатые морды и чувствовал себя соучастником небывалого, первого в истории Земли межпланетного эксперимента, о котором он — только он, и никто другой — сможет поведать изумленному миру.

— Но я прошу вас, — сказал Рыжий, — я настоятельно вас прошу, чтобы вы, Юрий Васильевич, до поры до времени держали раскрытые вам сведения в тайне, поскольку это, так сказать, между нами, антр ну, сугубо конфиденциально.

— И я, Юрий Васильевич, вас прошу: ни гугу. А то начнется заварушка, прибегут глазеть на вас, а у нас работы невпроворот.

— Информированность общественности, — пояснил Рыжий, — в данном случае кажется нам совершенно излишней, поскольку она способна повлиять на естественный ход событий, а такое вмешательство может нарушить стабильность…

— Прошу покорно: молчок-стручок, — завершил Полосатый.

И Юрий Васильевич, прижимая руку к сердцу, дал торжественное обещание не говорить ни слова, впредь до особого уведомления, о неслыханном и невиданном космическом эксперименте на планете Земля. И все, казалось бы, прояснилось, хотя, если вдуматься, крайне непонятным образом, то есть получилась этакая туманная ясность, когда все очевидно, но хочется задавать вопросы. Эти вопросы волновали Юрия Васильевича, но он не мог выразить их отчетливо, и только один, самый главный, вертелся у него на языке. Что ни говорите, человек остается человеком, и ему естественнее разговаривать с людьми, нежели с тюленями или слонами, даже если эти животные — его собратья по разуму.

Наконец Каченовский набрался храбрости.

— А на вашей планете, — спросил он и облизнул губы, — все такие… вот как вы… коты… ну и, понятно, кошки…

Ответ на этот вопрос он получил не скоро. Рыжий и Полосатый первым делом повалились на пол, задыхаясь от смеха. Тонкое пронзительное хихиканье Рыжего прерывалось раскатистыми басовыми всхлипами Полосатого. Потом они стали валяться по ковру, носиться по комнате и вытворять несусветное. Наконец Рыжий запрыгнул на телевизор и растянулся на нем, вздрагивая от смеха, а Полосатый быстро, но аккуратно, не оставляя царапин, взобрался на платяной шкаф и оттуда смотрел сияющими глазами на Каченовского.

— Могу себе представить, — говорил Рыжий, закатываясь смехом. — Могу вообразить в облике кота этого… нашего… — и он перевернулся на спину, задрав все четыре лапы.

— А ее представь! — в тон ему ответил Полосатый. — Кошка… с котятками… — Полосатый затрясся от хохота и, повторяя «с котятками… она с котятками…», свалился со шкафа.

Юрий Васильевич обиделся, и Полосатый заметил это. Он сразу перестал смеяться, уселся в кресло и, глядя прямо на Юрия Васильевича, сказал:

— Простите великодушно. Вы уж на нас не обижайтесь.

— Именно, — добавил Рыжий, принимая серьезный вид. — Ваша гипотеза прозвучала для нас очень странно. Как если бы мы предположили, что все люди на Земле что-то проектируют и зовутся Юриями Васильевичами.

И Рыжий с Полосатым, по обыкновению перебивая друг друга, поведали Каченовскому историю о том, как извилистый путь эволюции привел на их планете к живым существам, не имеющим подобия во Вселенной. Они, эти существа, умеют принимать любую форму без каких-либо энергетических, этических и юридических ограничений. Хочешь, грубо говоря, — стал верблюдом, хочешь — пылинкой. Но есть твердое правило: каждый образ должен вписываться в обстановку, не нарушая природного равновесия.

— На полюсе, уважаемый Юрий Васильевич, — пояснил Рыжий, — внутренний запрет, воспитываемый в нас с детства, не позволил бы нам стать верблюдами.