Он задумался о том, что такое «ничего». Взрослые глупые: говорят, что ничего и есть ничего. Нет, это что-то. Ничего это то, что случается, когда ничего не случается. Стиви «ничего» не нравилось. Оно жужжало у него в голове. Шумело. Кружилось волчком. Стучало очень больно. Гораздо хуже зубной боли, гораздо хуже незрелых слив. Он даже заплакал — так было больно.

Кухонная дверь с треском распахнулась. Стиви вскочил, и кошка полетела на пол.

Это была Стелла. Она ввалилась в дом красная, растрепанная, запыхавшаяся.

— Стелла! — заорал Стиви.

Она схватила его на бегу и прижала к себе.

— Ой, прости, — еле выговорила она. — Прости меня, Стиви, миленький! — Она отодвинулась от него, посмотрела ему к лицо. — Да ты плакал!

Потом опять бросилась его обнимать, и Стиви решил, что с него хватит.

— Пусти, — сказал он, стараясь высвободиться. — Я не девчонка.

Стиви уже не было страшно. Он даже повеселел. Запрыгал на место, как мячик.

— Ты где была? — приговаривал он. — Ты чего делала? Сама ушла, а на меня все бросила.

Стелле было не до того: она знала, что опять должна выйти на ту ужасную дорогу и бежать дальше, к деду Таннеру.

— Стиви… — прошептала она, все еще не справляясь с дыханием. — Я не хочу тебя пугать, но времени очень мало… Я просто не понимаю, почему мама не вернулась или папа… Где они, наконец?

— Помогают на пожаре, где же еще, — сказал Стиви.

Она нетерпеливо тряхнула головой, тяжело дыша, чуть не плача.

— Я не о том… Стиви, пожар идет сюда.

— А?

— Сюда идет, сюда. Может, дойдет через несколько минут. Может, через одну минуту, я не знаю.

— Сюда?! — вскрикнул Стиви.

— Ну да, да, да!

— Но не сюда ведь? Не к нам в дом?

— Я про это тебе и толкую, Стиви. Ты его разве не видел? Как ты сам не понимаешь? Он везде.

— А пожарники? — спросил Стиви. — Пожарники его не потушат?

— Никаких пожарников нет. Никого нет. Ты что успел сделать? Во что налил воды?

— А?

— Воды. В желоба. В ведра. Облить стены. Что ты успел?

Ответа не требовалось. Она все поняла по его лицу, смущенному, пристыженному.

— Ты не сделал ни-че-го?

Он покачал головой.

— Ох, Стиви! Наш дом… Нужно, чтобы и сверху и кругом была вода, а то он сгорит.

— Но пожарники-то приедут?

— Не знаю. Не могу сказать. Скорей всего, нет. Бери тряпки и затыкай водосточные трубы. На крышу можешь залезть с крыльца, встань на перила. А я тебе буду подавать ведра. Скорее, Стиви!

— Ковры-то в саду.

— Бог с ними, с коврами.

— Но мы не успеем их внести, если осталась одна минута.

— Делай, что говорят, Стиви. Возьми побольше тряпок из прачечной. Любые, что попадется, все равно.

— Значит, через минуту он сюда не дойдет?

— Не знаю я, когда он дойдет! — крикнула Стелла. — Делай, что говорят!

— Ладно, — проворчал Стиви. — Не разоряйся. Не пойму я девчонок…

— Ты время теряешь!

— То целуют тебя, обнимают, а то…

Стелла была вне себя. Она готова была схватить его за плечи и вытрясти из него всю душу. Подхватив два ведра, оставленные в кухне отцом, она бросилась в ванную, зачерпнула из ванны воды и побежала назад по коридору, ударяясь о стены, сгибаясь от тяжести, а потом с крыльца на дорожку, отходящую от задней двери. Стиви был здесь, с охапкой совершенно целых рубашек и фартуков. Он еще и не думал влезать на крышу. Он точно закоченел.

— Ну, чего ты еще дожидаешься? — заорала Стелла.

Ответом ей был тоненький плач.

— Он правда дойдет сюда через минуту? Честное слово?

— Ой, Стиви, забудь об этом…

— А может, нам куда-нибудь пойти, где не страшно, к ручью или еще куда-нибудь?

Пришлось с ним поговорить, иначе он бы не сдвинулся с места. Хоть ей и казалось, что кипящее небо сейчас упадет ей на голову, пришлось заглушить свой страх и притвориться спокойной и рассудительной.

— Все в свое время, Стиви, все по порядку. (Голос у нее звучал как у взрослой. Звучал так нереально, что она и себя не убедила.) Придет время идти, и пойдем.

— К ручью?

— Нет, не к ручью. Я слышала, ручьи иногда закипают.

— Закипают?!

— И пруды, и баки тоже. Нам надо уйти на открытое место, подальше от деревьев, высокой травы и кустарника. На совсем открытое место.

— Куда?

Она и сама не знала.

— Найдем куда.

— Такое место, как картофельное поле около деда Таннера?

— Да, — сказала она. — Такое.

— Там пожара не будет, — сказал Стиви, — Там он погаснет и дальше не пойдет, да?

— Пожар не погаснет, — сказала она, — Это не такой пожар. А теперь лезь на крышу. Живо! Мне еще надо сбегать к деду Таннеру, узнать, как там Жюли, — Стеллу снова захлестнул страх, неистовый, как взрыв, как буря. — Делай, что говорят, Стиви!

Он вскочил на перила, точно его подстегнули хлыстом, и полез выше, всхлипывая, до смерти напуганный не столько пожаром, сколько Стеллой, — то она была такая хорошая, а то просто ужасная. Уже перевалившись животом на крышу, он опять услышал ее голос:

— Где от желоба отходит труба, затыкай ее тряпками. Да поплотнее. Надо, чтобы вода в желобах держалась. А я пока принесу еще воды.

Она таскала воду в керосиновых бидонах, в кувшинах, в кастрюлях, в мисках. Она почти не сознавала, что делает, не понимала, как у нее двигаются ноги, которым хотелось одного — подогнуться.

Ей хотелось проведать Жюли и деда Таннера, но еще столько нужно было сделать дома. Глупый мальчишка! Глупый, глупый мальчишка! Столько времени у него было, а он ничего не сделал. Она лила воду, куда только могла, скользила в воде и все старалась вспомнить, что же еще ей велели сделать. Что вообще делают в таких случаях? Что она упустила из виду?

Надо что-нибудь вынести из дома? Найти какие-нибудь важные документы? Непременно спасти какие-нибудь вещи, самые любимые? Но какие именно и где они есть? И куда их унести? Как ей сберечь их? А какие вещи сберечь, неизвестно. Она была не в силах представить их себе, выбрать самое ценное.

В сознании была черная пустота. Тело ее носилось взад-вперед в одной плоскости, другая плоскость, та, где был рассудок, словно была заперта на замок. И она это понимала. Была дверь, которую она не могла взломать. Не могла свести воедино свое тело и разум.

Столько надо сделать, а что — неизвестно. Раньше она это знала, а сейчас забыла. Столько надо сделать, а нет ни времени, ни сил, ни ума.

И каждый раз, как она выбегала из дома, дым ревел над холмом, за усадьбой деда Таннера, ревел над холмом с каждым разом все громче, так что она наконец стала как пригвожденная к месту, не в силах оторвать от него взгляд, — ревел над всеми холмами, ревел повсюду: ревел в широкой долине, изничтожая ее, ревел в овраге под горой, ревел в деревьях у дороги, ревел в саду. Это не был плод ее воображения. Это не ветер ревел. Не кровь ревела у нее в ушах. Это был дым, это было небо, это был воздух, такой горячий, что растения увядали и никли и птицы падали на лету.

Весь мир вокруг полнился ревом, мир, который становился все темнее, все гуще, мир, подобный сплошному грому без молний, без пламени, — только шум, страшный шум, только дым, который давил на нее ощутимой тяжестью, с грубой силой, точно рука великана.

И вдруг она увидела Стиви. Бледный как смерть, с широко раскрытыми глазами, он вцепился в карниз и смотрел на нее сверху.

— Слезай! — взвизгнула она. — Слезай сейчас же!

Конец приближался. Дед Таннер видел его своими глазами, чуял сердцем. Конец жизни длиной в восемьдесят семь лет.

Он сидел возле колодца, маленький, сморщенный старик (с такими кривыми ногами, что Жюли часто хотелось пробежать между ними). Он казался до ужаса одиноким, а между тем его окружали друзья — призраки всех, кого он любил в жизни.

Сидя на пне — на том самом пне, на котором столько лет сиживал в тени дерева в жаркие дни и думал свои думы, — он, вероятно в последний раз, набивал свою обгоревшую, изжеванную старую трубку.