— Я все же попытаюсь еще.

— Твое дело, парень. Тебе что-нибудь нужно?

— Нет.

— Ну-ну, где меня найти — знаешь. В любое время, что только будет нужно.

— Спасибо, Турок.

— Я твой должник, ты знаешь, и готов платить по счетам.

Я повесил трубку и вышел из автомата. Интересно, поверил он мне или нет. И тут, с ощущением полной безнадежности, я вдруг понял, что ему абсолютно все равно. Своим умом делового человека, трезвым и холодным, он совершенно ясно сознавал, что, моя или чья-то еще рука убила Робин Канелли, для меня от этого ровным счетом ничего не менялось. И совет его был столь же практичен. Беги, беги, спасайся...

Я нашел магазин, где торговали спиртным, и купил бутылку виски.

В гостиничном номере я поставил бутылку, не открывая, на туалетный столик, и уставился на нее, и попытался смотреть на что-нибудь еще, и подумал о Линде, о Гвен, о Дуге, о сводниках и шлюхах, о девушках с тремя голубыми глазами, о девушках с перерезанными глотками.

Если я собирался напиться, то само по себе, и вне связи со всем прочим это было приемлемо. Я мог побыть одну ночь мертвецки пьяным. Я даже мог позволить себе похмелье и частичную потерю памяти, которые неизбежно должны были последовать за приступом горького пьянства. Но одна мысль, что я могу уйти из гостиницы, приводила меня в ужас. Мне необходимо было оставаться там, где я был, а когда я пью, я имею обыкновение отправляться бродить, а когда я брожу, я имею обыкновение кружить поблизости от Таймс-сквер, а этого-то как раз мне и не хотелось.

Я снял с себя все и завязал всю свою одежду в тугие узлы. Каждую вещь — штаны, рубашку, нижнее белье. Я посмотрел на то, что получилось, и подумал, что эти узлы слишком легко было снова развязать и что, напившись, я смогу это сделать. Я хотел было замочить одежду в ванне, но решил, что это глупо, что она мне понадобится, когда я просплюсь. Поэтому я принял компромиссное решение и запихал вещи как можно глубже под кровать: в пьяном виде достать их оттуда будет трудно.

Я не думал, что предприму попытку уйти. В конце концов, не такой уж я безответственный пьяница, каким считал себя раньше. Я не убивал тех девушек. Я пошел с ними, как ходил с другими; возможно, эта человеческая слабость заслуживала порицания, но вряд ли такое случается редко, и уж конечно не только с пьющими мужчинами.

Может, я и чокнутый, но уж точно не идиот. Я не пойду из отеля на улицу голым. Я буду пить, я напьюсь, а потом во сне хмель улетучится. А если даже мне и захочется отправиться бродить, то узлы на одежде не позволят мне быстро одеться и у меня будет шанс передумать.

Я взял бутылку, сломал печать, отвинтил колпачок и понюхал содержимое. Взяв в ванной стакан, наполнил его виски до половины.

Я тряхнул головой и поставил стакан на комод. Сел на кровать, закрыл глаза и увидел девушку из своего сна, с тремя голубыми глазами. Я почувствовал озноб, и меня затрясло.

Чертовщина.

Я взял стакан, выпил виски и снова наполнил стакан.

Я проснулся с одеревеневшим языком, но ясной головой, в кровати, на подушке, укрытый одеялами. Я встал. Моя одежда по-прежнему лежала под кроватью связанная в узлы. Очевидно, я не пытался выйти из номера.

На дне бутылки оставалось немного виски. Я выплеснул остатки в раковину и выкинул пустую бутылку в мусорную корзину. Потом развязал узлы на одежде, что и для трезвого оказалось нелегко, а для пьяного, пожалуй, и вовсе не по силам, и оделся. Лечение явно оказалось тяжелее болезни; моя одежда выглядела так, как будто в ней переночевали в ночлежке на Кони-Айленде.

Я разделся и разложил свои вещи на кровати, понадеявшись, что они примут привычный вид. Я принял душ, побрился, оделся и вышел из отеля позавтракать. Времени было чуть больше полудня. Судя по всему, я проспал довольно долго, но я понятия не имел, когда кончил пить и лег в постель. На месте памяти зияла дыра. Очевидно, я ничего не делал и никуда не ходил, но что произошло после второго стакана — начисто стерлось.

Я взял номер «Таймс». Там излагалась более подробная версия того, о чем писала вчерашняя «Пост», а кроме того, газета сообщала, что был найден «плимут» с отпечатками моих пальцев. Быстро работают. Теперь полиция знала, что я вернулся на Манхэттен.

В столбце личных объявлений значилось официальное уведомление о том, что, поскольку жена Петуния оставила его, Питер Портер впредь отказывается нести ответственность за ее долги. Я удивился, какого черта Дугу еще нужно, но все-таки решил потратить десять центов и позвонить.

Дуг сам поднял трубку. Он сказал: «Привет», и я сказал: «Привет», и я услышал характерный щелчок, означавший, что кто-то подсоединился к разговору.

Он сказал:

— Мне звонила твоя свояченица. Она пересказала мне то, что сказала тебе.

— Ну и?

— Алекс, мне это не дает покоя уже несколько лет. Я не знаю, как это случилось. Мы с Кей переживали трудные времена, а Гвен, знаешь, она мне всегда очень нравилась, я не знаю, как это случилось, не знаю...

— Я тут за углом, — перебил я его. — Можно мне подняться?

— Да, конечно. Конечно, Алекс, поднимайся.

Я положил трубку, прежде чем коп в другой комнате смог проследить звонок. Было ясно, что Дуг боялся меня. Боялся настолько, что помог полиции выйти на след. Я вышел из автомата и быстро пошел прочь, на тот случай, если полицейские сумели за те несколько секунд, пока мы говорили, проследить звонок.

Я направился обратно в отель. Мне на глаза попались два солдата в форме защитного цвета, и где-то зазвенел колокольчик. Я подумал: солдаты, солдаты, — и что-то вынырнуло из пустоты на месте вчерашней памяти. Не знаю, откуда взялась эта мысль. Возможно, я вспомнил о трех моих жертвах, трех моряках из Гринвич-Виллидж, а может, о моряках, которых я видел накануне у Таймс-сквер. Откуда бы ни исходил первоначальный импульс, но, пока я носился по волнам вчерашнего виски, у меня в голове возник план, и теперь, увидев солдат, я вспомнил о нем.

В своем номере я снова разделся и влез под душ, стараясь смыть с волос седину. Потом вышел из гостиницы: подождал у лифта, пока служащий на кого-то не отвлекся, и быстрым шагом пересек вестибюль. Найдя в трех кварталах парикмахерскую, я зашел в нее и постригся под бокс.

Я пробежался по «Желтым страницам», а потом устремился в ближайший прокат костюмов, находившийся на Пятьдесят четвертой улице, в западной части города, недалеко от Шестой авеню. Я объяснил длинноволосой и большеглазой девушке, что мне предстоит сыграть майора в любительской постановке, а моя старая армейская форма перестала на меня налезать.

— Понятно, — сказала она. — Что это за постановка?

— Мм, эту пьесу написал один из наших членов. Спектакль ставит учительско-родительская ассоциация. Очень оригинальная вещь, настоящая легкая комедия.

— Какая именно форма вам нужна: парадная, полевая или какая-то еще?

Я не знал точно, что носят армейские офицеры, когда приезжают в Нью-Йорк в отпуск. Наверное, гражданское платье.

— Парадная форма, — сказал я.

— Не уверена, что у меня есть парадная форма с майорскими знаками различия.

— Не важно, подберите более или менее подходящую, — сказал я. — В конце концов, это всего лишь любительский спектакль.

— Понятно.

Она ушла и вернулась с формой. Форма сидела хорошо, почти безупречно, и выглядела намного лучше, чем моя мятая одежда. Мне подобрали и офицерскую фуражку. Я посмотрел на себя в зеркало и решил, что выгляжу просто замечательно.

В форме и фуражке это был по-прежнему я, но в то же время выглядел как-то совсем по-другому.

— Когда у вас спектакль?

— Во вторник вечером.

— Генеральная репетиция в понедельник?

— Да.

— Значит, вы, наверное, заберете ее в понедельник, во второй половине дня? Я отложу ее для вас.

Об этом я как-то не подумал. Девушка задавала вопросы, к которым я не был готов, а я не мастер выдумывать на ходу.