— Военная полиция, ВП.

— Да. Ты можешь быть оттуда? Нет, после того, что мы там представляли, пожалуй, не получится. Дай подумать. У тебя будет пятьдесят долларов?

— Думаю, да.

— Проверь.

Я достал деньги. У меня оказалось семьдесят долларов с мелочью.

— Останется немного, — сказал я. — Но это ничего.

— Хорошо.

— Почему пятьдесят? Он сказал, сорок.

— Сорок за часы. Еще десять — ему, чтобы он вспомнил, где взял их. Нам нужно одновременно напугать и подкупить его. Пошли.

Мы вернулись в магазин. Продавец заметно удивился, увидев нас. Часы он уже убрал. Он снова вынул их, и я протянул ему сорок долларов пятерками и десятками.

— И еще налог...

— Никакого налога, — сказала Джеки.

— Послушайте, не я устанавливаю правила.

— Вы устанавливаете цены. Вы получаете тридцать пять долларов, вы знаете это лучше нас. Налог входит в цену.

— Ладно, давайте так...

— А кроме того, — сказала она, держа часы в руке, — хотелось бы узнать, кто вам скинул эти часы, а?

Он молча посмотрел на нее.

— Их украли в ночь с субботы на воскресенье, — продолжала она. Такой твердой, жесткой интонации в ее голосе я прежде не слышал. — Сюда их принесли утром в понедельник. Расскажите-ка кто.

— Вы, мисс, наверно, говорите о каких-то других часах. Эти лежат у меня в магазине уже четвертый месяц и...

Она покачала головой:

— Нет.

— Многие часы похожи. «Элджины» встречаются часто...

— Нет.

Он ничего не сказал. У него были деньги, а у нас — часы, и перевес был на нашей стороне, но он этого пока не понимал.

Она сказала:

— Вы получили сорок долларов — это то, что вы за них заплатили, плюс навар. Нам лишь нужно его имя.

— Поверьте, если бы я мог вам помочь...

— Предпочитаете потолковать об этом с копами?

Его круглое лицо сделалось хитрым.

— Мне кажется, если бы вы хотели пойти в полицию, — сказал он, — вы бы не стали платить мне сорок долларов. У вас здесь свой интерес, полиция вам не нужна.

— Возможно.

— Итак?

— Итак, это — частное дело.

— Все частное дело. В наши дни, куда ни кинь, все частное дело.

Поскреби скупщика краденых вещей — и обнаружишь философа. Я сказал:

— Ладно, скажи ему.

Джеки взглянула на меня в замешательстве.

— Вечером в субботу мы были на вечеринке, — сказал я, — и там кто-то взял мои часы. Вы понимаете, что это значит. Их взял кто-то из тех, кто был там, а были там только наши друзья. По крайней мере, мы считали их друзьями.

— А, — сказал продавец.

Джеки подключилась на ходу:

— Поэтому мы не хотим вмешивать полицию.

— Вас можно понять.

— Однако, — сказала она, — нам было бы очень любопытно узнать, кто из наших друзей действительно наши друзья.

— Кому же не хочется этого знать?

— Мм-да.

Вздох.

— Если бы я только мог помочь вам.

— Просто назовите имя.

— Я могу назвать вам имя, и оно ничего вам не скажет, и еще я могу уверить вас, что, кроме имени, мне ничего не известно, и что тогда?

— Еще как он выглядел.

— Что из того, как он выглядел? Кто-то может подойти под описание, а может и не подойти, а человек, который взял часы, если вы потеряли именно эти часы, мог быть не тем человеком, который пришел ко мне и продал их. Опять же, если речь вообще идет об одних и тех же часах.

Джеки посмотрела на него, потом на часы. Она протянула мне часы, и я надел их. Прежний браслет нравился мне больше. Я спросил его, нет ли у него где-нибудь старого браслета, и он взглянул на меня и улыбнулся. Кажется, его это позабавило.

Джеки сказала:

— Если вы не скажете нам, как его зовут и как он выглядит, или если нам это не поможет, тогда сюда придут другие и станут задавать вам те же вопросы, и, держу пари, они не будут столь же вежливы с вами, как мы.

— Такие угрозы от такой милой пары.

— Иногда угрозы сбываются.

— Как пожелания?

Мы продолжали препираться, в основном говорила Джеки, а я поддерживал ее, вставляя свои реплики. Она все больше нервничала и то и дело терла губы и нос тыльной стороной ладони. Ее глаза за темными очками начали слезиться. Мной овладело внезапное бешенство, мне захотелось схватить маленького круглого человечка и сделать ему больно.

Порыв бешенства прошел. Я достал из кармана еще десять долларов и положил банкноту на прилавок, а он посмотрел сначала на нее, а потом на меня.

Я сказал:

— Вот еще десять долларов за его имя и описание внешности. Я советую взять их и все рассказать.

— А что, если за эти деньги я вам совру?

— Тогда я вернусь, — сказал я, — и убью вас.

— В самом деле?

— Хотите проверить?

Он подумал и проверять отказался.

— Он назвался Филом. Возможно, это его настоящее имя. Лет ему, я бы сказал, где-то под тридцать. Думаю, он итальянец. Может быть, евреи, но, мне кажется, скорее итальянец. Небольшого роста. Может быть, метр пятьдесят семь. Чуть ниже меня, так мне кажется. Волосы темные, черные, не слишком длинные и не слишком короткие. Зачесаны прямо назад, без пробора. Лицо все истыкано, как кусок пирога, понимаете, что я хочу сказать? Треугольное. Длинный нос. Тонкие губы. На щеках и подбородке оспины. Ходит ссутулив плечи. Сухого телосложения. Очень нервный, руки все время дергаются...

После того как мы в третий раз выслушали его рассказ и он рассказал все, что мог, я попросил его тут же забыть, что он нас вообще когда-либо видел.

— Не беспокойтесь, — сказал он. — Вы никогда здесь не были, я никогда с вами не встречался, вам не надо беспокоиться.

Мы вышли из магазина, прошли два квартала, повернули за угол и стали ловить такси. У Джеки уже начиналась ломка. Она сказала:

— Господи, нам нужно быстро домой. Нам нужно домой. Сейчас холодно, Алекс?

— Не очень.

— Меня колотит. Видишь, как я дрожу? И все-таки он перестал финтить и все нам рассказал. Не хотел рассказывать — и все-таки рассказал.

— Как ты и говорила, мы дали ему денег и припугнули его.

Она снова сильно вздрогнула, и я обнял ее, чтобы унять дрожь.

— Думаешь, он расскажет Филу?

— Смеешься? Да никогда в жизни.

— Почему?

Подъехало такси. Она сказала: «Потом» — и мы сели в машину. Она дала шоферу все тот же неверный адрес, примерно полквартала не доезжая до ее дома. Я откинулся назад, и она сжалась в комочек рядом со мной. Я обнял ее и притянул к себе. Она зарылась мне лицом в грудь. Она дрожала, и я крепко держал ее, пытаясь унять дрожь. Ее тело то напрягалось, то расслаблялось.

Мы ехали долго и стояли в пробках. Иногда ей удавалось взять себя в руки, и тогда ей становилось лучше, но потом дрожь и судороги возвращались с удвоенной силой. Когда мы вышли из такси, ей было совсем плохо. Я пытался говорить с ней, но она была не в состоянии поддерживать разговор. Она цеплялась за мою руку и поторапливала.

В квартире она опять сказала: «Тебе не нужно этого видеть» — и исчезла в спальне. Пока она не вернулась, я мерил гостиную шагами. Я думал о том, на что это похоже — испытывать такую потребность в чем-либо, какой не испытывает никто ни в чем. Например, потребность в алкоголе или в женщине. Сначала мне представилось, что такая потребность совсем иного рода, поскольку из-за нее человек не дрожит и не покрывается испариной. Потом я решил, что в конечном счете то, другое и третье — суть одно и то же и все виды зависимости равны и что больше или меньше, но трясет тебя все равно.

Когда она вернулась в гостиную, то сказала, что лучше бы она умерла. Не надо, сказал я. Нет, правда, сказала она. Я поцеловал ее, и она заплакала, и я обнял ее и целовал, пока она не перестала плакать.

Я оставил ее сидеть на диване с закрытыми глазами, а сам пошел и приготовил кофе. Потом я сел рядом с ней и спросил, почему она думает, что этот человек не сольет информацию Филу.

— Потому же, почему он в конце концов все тебе рассказал. Он боится.