– Личного знака недостаточно. Я надену перчатки и поищу его документы.

Он снял парашют и перевернул тело на спину. Я отвел глаза. Наконец, я услышал, как он пробормотал:

– Думаю, что я нашел его бумажник.

Он вручил мне бесформенный предмет, покрытый свернувшейся кровью.

– Я посмотрю, что там внутри, попозже, когда его вымоют.

Франц вернул ему назад личный знак.

– Вы правы, – произнес доктор. – Тело нельзя перемещать. У нас будет готовый гроб только завтра, к полудню. Нам придется оставить его здесь на ночь. Это не очень хорошо, поскольку звери, привлеченные запахом свежей крови, могут сожрать его. Лучше похоронить его сразу на месте. По крайней мере, он упокоится в мире.

– Как вы это представляете?

– О, это очень просто. Вон кто-то идет с ящиком, которого, кажется, вполне достаточно. Так, Хенн. Берите эту пару резиновых перчаток и помогите мне положить его внутрь.

Доктор оторвал большую полосу от парашюта и расстелил ее около стоявшего рядом ящика.

– Теперь берите его за ноги. Мы сможем втиснуть его, если сложим вдвое. В его теле почти не осталось целых костей, так что его можно свернуть в шар.

– Я всегда знал, что «шарлатаны» довольно бесчувственны, но вы, доктор, перешли все границы. Вы настоящий мясник.

– Бесполезно проявлять сентиментальность, старина. Смерть ничего не требует от нас, кроме похорон, и именно это мы собираемся сделать. Чего вы от меня ждете?

– Хочу заметить, что вы не летаете, доктор, и не имеете понятия о чувствах пилота; если такое когда-нибудь случится с вами, то лишь в транспортном самолете. Хорошо, нет никакого смысла в этой дискуссии. Давайте действовать.

Он ухватил труп за плечи, а я взял за ноги.

Механики стояли вокруг нас. Ящик открыли, и доктор скомандовал:

– Теперь тяните его ноги вверх к голове. Вы, там, подхватите снизу, когда мы поднимем его.

Механики отпрянули назад.

– Вы собираетесь повиноваться мне или нет? Я приказываю, чтобы вы подняли его.

Наконец погибшего пилота уложили в ящик. Мы закрыли крышку, и скоро первые комья земли забарабанили по ней.

На следующий день на краю аэродрома стоял деревянный крест. Я пошел навестить могилу неизвестного летчика вместе с Зиги.

– Он тут, Зиги. Вчера в полдень «шарлатан» и я похоронили его.

Зиги не произнес ни слова. Он снял свою фуражку, а затем, подумав несколько минут, медленно сказал:

– Это была безжалостная схватка. Он стрелял словно сумасшедший. Я, должно быть, попал в один из топливных баков. Машина развалилась в воздухе. Она пылала. Я удивляюсь, как он вообще смог выбраться из своей турели?

Мы вернулись в столовую.

Доктор не смог разобрать бумаги, которые были найдены в его бумажнике. Они склеились от крови. Мы не знали о мертвеце ничего, кроме его личного номера. На его кресте мы написали белой краской: «Здесь лежит неизвестный товарищ, американский летчик», а ниже – его идентификационный номер.

Несколько дней спустя коллеги разбившегося летчика навестили нас на своих «Мародерах»[124]. Они прилетели с Сардинии. Пришел приказ на взлет, и наша группа должна была перехватить их. Кто-то еще принимал решения, потому что у войны нет конца, она неумолимо продолжается. Ради какой цели они распоряжаются нашими несчастными жизнями?

Группа перехватила соединение «Мародеров» недалеко от Чивитавеккьи. Летя западным курсом, двухмоторные самолеты возвращались домой, стерев с земли какую-нибудь железнодорожную станцию в центре Италии. Их пилоты, казалось, не подозревали о том, что их ожидало, или, возможно, они знали, что число воздушных побед немецких истребителей значительно сократилось. В результате они рискнули выполнить свое задание без истребительного прикрытия. Бог с вами…

«Мародеры» мчались словно метеоры. Ничто не могло расстроить их соединение. Они держались на своем курсе. Когда они увидели пикирующие «Мессершмитты», то сомкнулись и сформировали безупречный боевой порядок, обеспечивая защиту друг другу, и продолжали двигаться своим курсом, как будто ничего не случилось.

Наши шестнадцать машин разделились на четыре звена и атаковали эти пятьдесят бомбардировщиков. Бой скоро достиг своего апогея. Истребители делали «свечки», пикировали и вцеплялись в хвост «Мародерам», стреляя словно безумные. Со своей стороны американцы обстреливали нас градом пуль и непрерывным потоком снарядов. Время от времени самолеты получали попадания. Гюнтер, командир 5-й эскадрильи, хриплым голосом прокричал по двухсторонней связи: «Христос всемогущий! Они, должно быть, очень прочные. Ни один из них не сбит. С ума сойти, сколько свинца могут переварить эти ублюдки».

Герберт, который находился слева от меня, ответил:

– Подождите минуту. Я подхожу. Держитесь рядом, Петер. Заходим.

– «Виктор».

Герберт и я набросились на бомбардировщик, летевший на фланге соединения. Под нами, на высоте 900 метров, толстый слой облаков скрывал землю.

Герберт плохо рассчитал свое пикирование. Когда мы выровнялись, то оказались очень близко к «Мародеру». Мы были на дистанции всего лишь 100 – 150 метров. Град пуль свистел мимо наших ушей. Линии красных трассеров были настолько плотными, что, казалось, они сливаются вместе. Вражеские пулеметы выпускали все новые очереди, абсолютный град железа и стали. Я на секунду непроизвольно закрыл глаза. Склонясь к прицелу, я видел пролетавшие надо мной трассеры. Мой мозг пронзила мысль: «На этот раз ты не отделаешься. Это конец». Свинцовые мухи рикошетировали от ветрового стекла, проходили над головой и с обеих сторон. Казалось, я слышал их свист.

Я с удивлением обнаружил, что все еще жив; пролетающие по касательной очереди заставили меня во второй раз закрыть глаза. Я нажал на кнопку спуска и, втянув голову в плечи, заставил себя снова открыть глаза, чтобы следить за полетом своих трассеров. Герберт слева от меня сделал то же самое. Я не мог его видеть, но мог ощущать его присутствие. Он стрелял из всего, что у него было.

«Мне нужно уйти вверх, – думал я. – Я уже слишком близко, необходимо выбираться отсюда. Начинай маневр уклонения, иначе… Почему Герберт не уходит вверх? Герберт, Герберт…»

Грохот. Звук рвущегося металла. Мой двигатель начал стучать. Я дернул ручку управления на себя и ударил ногой по левой педали руля направления. Герберт отделился и заскользил вниз. Я взмыл вверх, выровнялся, развернулся и моментально промчался мимо вражеских пушек. На сей раз было тихо, как после бури. Пули больше не стучали по моему фюзеляжу. Я помчался вниз за «Мессершмиттом» Герберта, который быстро летел к земле и уже почти достиг слоя облаков.

«Почему он не выравнивается?»

Это был конец. Герберт исчез в облаках.

Холодный пот стекал у меня по спине.

«С ним покончено. Он не сможет выровняться. Девятьсот метров недостаточно для Me-109, чтобы выйти из такого пикирования на скорости более 720 км/ч».

Я напряженно вглядывался в промежутки в облаках, чтобы поймать хотя бы отблеск его машины, и начал орать в свой микрофон: «Выводи, Герберт. Выводи».

Я сам тоже получил попадания. Мое дыхание перехватило, и я больше не мог обдумывать грозившую мне опасность. Я нажал на кнопку передатчика и передал: «Говорит «желтая двойка». Говорит «желтая двойка». Попадание в двигатель. Я должен приземлиться. Выхожу из боя. Конец…»

Никакого ответа не было. Мой двигатель фыркал, кашлял, а затем снова запускался. В любой момент я ожидал увидеть поршни и головки цилиндров, летящие сквозь капот. Пропеллер еще молотил воздух, но быстро замедлял обороты. Внезапно капот покрылся маслом. На ветровом стекле появлялись и медленно стекали черные пятна. Должно быть, был пробит маслобак. Я посмотрел на указатель количества масла. Стрелка медленно отклонялась назад. Обороты двигателя падали. Масло больше не поступало в него. Я понимал, что должно случиться. Все было кончено. Масло задерживалось на ветровом стекле, затуманивая мой обзор. Я включил стеклоочиститель[125], но он лишь размазал густое масло еще больше. Я летел вслепую и должен был отклониться вбок, чтобы видеть, что впереди.