Красный – симпатичный цвет, но он слишком волновал меня. К счастью, мой двигатель работал хорошо. Однако никогда не знаешь…

Лишь железнодорожные линии в долинах не были окрашены в красный цвет.

Местность, которая проплывала под моими крыльями, выглядела очень дикой: побеленные крыши, жалкие хибары, заболоченные луга, все в узких, затопленных долинах – действительно противное место для посещения.

В моих наушниках зазвенел голос Старика: «Перед нами Землин[140]. Расходитесь – мы собираемся приземлиться».

Группа недолго оставалась в этой старой турецкой крепости, и вскоре мы вылетели в Ниш. Это время едва ли было благоприятным для концентрации истребителей, и группа разделилась на четыре звена. Наша задача, как единственной истребительной группы, базировавшейся в этом районе Балкан, состояла в том, чтобы действовать в качестве сторожевых псов румынских нефтяных промыслов. В Нише была главная база, а нашим запасным аэродромом был Таксерул[141], около Плоешти в Румынии. Большую часть времени мы патрулировали над балканскими ущельями, и до появления врага наша жизнь была хороша.

К сожалению, Фоджа, большая американская авиабаза, была всего в 800 километрах от предгорий Карпат. И однажды утром до них смогли добраться «Крепости» и «Либерейторы». Какое-то время они были слишком заняты разрушением заводов синтетического топлива в рейхе, чтобы еще беспокоиться о нефтяных месторождениях Румынии. После жаркой Италии мы наслаждались восхитительным миром на Балканах.

В одно прекрасное утро четырехмоторные бомбардировщики, воспользовавшись этим благоприятным обстоятельством[142], появились в большом количестве. Наша идиллия закончилась. София, Белград, Ниш, затем Будапешт, Бухарест и, прежде всего, Плоешти – неизменно Плоешти – познакомились с ковровыми бомбардировками. По меньшей мере тысяча бомбардировщиков, сопровождаемая истребителями впереди, позади и со всех сторон, летевшая словно на параде, прибыла, чтобы продемонстрировать свое превосходство.

В обороняемой зоне противовоздушная оборона располагала одной немецкой истребительной группой численностью от тридцати до сорока машин и еще двумя группами на территории Румынии. Это было все.

Массированным соединением бомбардировщики пролетали над Албанией, а затем пересекали Сербию. Они всегда использовали один и тот же маршрут и всегда пролетали над Нишем. Там они приступали к выполнению своей задачи. Если «Крепости» разворачивались вправо, то их груз предназначался Софии; если они летели прямо, то оставляли свои визитные карточки в Плоешти. Когда они поворачивали влево, то их целью были Белград или Будапешт.

Таким образом, пока они не достигали Ниша, немецкое командование не знало, какова их цель.

Цепочка станций радиоперехвата, установленных на побережье Далмации[143], имела недостаточную плотность, и наша группа не всегда получала предупреждение о вражеском налете.

Однажды я сел в автомобиль и поехал в Бухарест. В качестве курьера я должен был получить почту из Генерального штаба. Выполнив к полудню свою работу, я готовился выехать обратно на север, когда внезапно начали выть сирены.

Я уже был свидетелем паники, но то, что я увидел в Бухаресте, превосходило все мыслимое. Вместо того чтобы спрятаться в укрытиях в подвалах, люди бросились во всех направлениях к предместьям и окраинам. Все спасались бегством на повозках, велосипедах, тачках, ослах, лошадях, в роскошных автомобилях, босиком или в сандалиях. Это было беспорядочное бегство, словно во время землетрясения. Зенитная артиллерия открыла огонь, и «Крепости» приступили к выполнению своей легкой задачи. Еще раз центральный пост управления противовоздушной обороной плохо выполнил свою работу. Я сидел за рулем автомашины посередине улицы, оглядываясь вокруг. Я медленно двигался против человеческого потока. Я видел, что в мою сторону махали кулаками, и слышал неприятные замечания, о смысле которых я мог только догадываться. Не позволяя себе пугаться, я поочередно давил на гудок и на педаль газа. Пррумф! Упали первые бомбы. Женщины закричали, дети заплакали, а мужчины начали ругаться. Поднялся адский шум, в то время как в воздухе засвистели осколки бомб. Наконец я устал и начал искать подворотню, в которую мог заехать на своем «опеле». Я должен был быть осторожным, поскольку вслед за мной туда же устремилась и толпа. Люди, должно быть, говорили себе: «Если этот немецкий офицер укрывается там, то это, должно быть, прочная подворотня. Так что мы будем держаться рядом с ним». Подворотня была забита до отказа. Первая бомба разорвалась неподалеку. Едва я вышел из автомобиля, как сразу же оказался отделенным от него толпой, не имея возможности двигаться. «Славное дело», – сказал я сам себе.

Подошел мужчина, который начал ругаться, – по крайней мере, мне так показалось, – несколько раз упомянув имя Антонеску[144], а затем спросил, что будет, если скоро придут русские.

– К чему вопросы. Вы бы лучше обратили внимание на бомбы и спрятались прежде, чем будет слишком поздно. Это единственная вещь, которую я знаю в данный момент.

Незнакомец руководил толпой, которая с каждой секундой становилась все больше. Я сумел проскользнуть в дверь, которая вела во внутренний двор, но меня главным образом волновало то, что может случиться с моим автомобилем.

Ко мне подошла молодая девушка, проложившая себе путь через толпу локтями. Она взяла меня за руку и вполголоса затянула: «Bitte Leis, mein Herr. Bitte Leis»[145]. Это была очень молодая цыганка, столь же упрямая, как осел, и столь же грязная, как маленькая свинья. Она носила цветную юбку, над которой была полоса коричневого тела, а выше старый рваный платок, с трудом скрывавший ее грудь. С одного боку платок немного съехал, открывая простор воображению, возможно, он соскользнул, когда она локтями расталкивала толпу, пробираясь ко мне. Я получше разглядел ее. У нее была кукольная голова с монголоидными скулами, слегка раскосые глаза и абсолютно черные волосы.

Передо мной было свободное пространство, поскольку толпа прекратила прибывать. Цыганка воспользовалась этой возможностью, чтобы закружиться в танце у меня перед носом. Я задавался вопросом, чего она хотела, а она продолжала повторять: «Bitte Leis, bitte Leis», протягивая свою руку, которая была столь же аристократической, сколь и немытой.

– Ты хочешь немного денег?

Я притворно сунул свою руку в карман, и она подарила мне самую приятную улыбку, которую можно было только пожелать. Тот факт, что ее лицо отчаянно нуждалось в мытье, не беспокоил меня. Она продолжала покачивать бедрами. Все еще притворяясь, что ищу что-то в кармане, я сказал:

– Улыбка, подобная этой, стоит нескольких лей, – и добавил про себя: «Мона Лиза выглядит весьма пресно по сравнению с ней».

Ее глаза не отрывались от меня, а ее руки волнообразно двигались, как у индийской танцовщицы. Я был зачарован, словно птица перед змеей. Тот факт, что я был выше, казалось, произвел на нее впечатление. Она подняла лицо ко мне и продолжала смотреть на меня, а платок на ее груди при каждом движении немного сдвигался. Внезапно раздался свист и поблизости взорвалась бомба. Она как будто только и ждала этого – тотчас бросилась ко мне и обхватила руками за шею.

Я был в недоумении. Не зная, что делать, я откинул голову назад и начал соображать. Новый взрыв бомбы – и девушка еще плотней прижалась ко мне.

Неожиданно я испугался, что могу подцепить вшей, так что я схватил ее за плечи и отодвинул. Мое усилие произвело прямо противоположный эффект. Едва я прикоснулся к ее коже, как она приклеилась ко мне, словно пиявка. Что я мог сделать? Я поспешно посмотрел на людей вокруг нас. Они, казалось, глядели в разные стороны. В Бухаресте никто не устроил бы скандала из-за такого пустяка, как этот. Затем меня внезапно осенило, и я сказал: