– Я и в самом деле спал.

Как острием ножа, меня кольнула мысль, что если бы я накануне вечером напился, как случалось нередко, сонного зелья, то мог бы ничего не услышать.

А он продолжал:

– В этот раз я взошел на вершину холма и вижу – белеет разломанный камень в том месте, где под скалой была отдушина. Подошел поближе, а там веревка привязана к осине и в камнях широкая расселина, я заглянул в нее и увидел... – он замялся, – увидел эту груду досок.

Я уж думал, что мне никогда больше не будет смешно.

– Это не груда досок, а подмости, Стилико.

– Да-да, конечно. Я подумал: это не призраком сколочено. Ну и стал кричать. Вот и все.

– Стилико, – сказал я, – если когда-нибудь я сделал тебе добро, будь уверен, что ты отплатил мне сторицей. Ты дважды спас мне жизнь. Не только сегодня. А еще и тогда, когда оставил пещеру оснащенной всем необходимым, иначе я бы здесь давно погиб от холода и голода. Я этого тебе не забуду.

– Очередь за тем, чтобы вытащить тебя на волю. Но как? – Он осмотрелся, скользнув взглядом по голым стенам и разломанной утвари. – Теперь, когда мы потолковали и ты чувствуешь себя лучше, милорд, не сходить ли мне за подмогой и за инструментом, чтобы вскрыть заваленный выход? Так было бы тебе удобнее всего, уверяю тебя.

– Понимаю, но не согласен. Я успел все хорошо обдумать. Пока я не узнаю, как обстоят дела в королевстве, мне нельзя вдруг «восстать из мертвых». Ведь простые люди именно так поймут появление принца Мерлина из могилы. Поэтому никаких разговоров не должно быть, прежде чем мы не уведомим короля. Так что сначала надо послать к нему...

– Король, говорят, сейчас в Бретани.

– Вот как? – Я задумался. – А кто регент?

– Королева с Бедуиром.

Я помолчал, разглядывая свои ладони. Стилико, скрестив ноги, сидел против меня на полу. В неярком свете лампы он все еще походил на юношу, какого я знал когда-то. Темные византийские глаза выжидающе смотрели на меня.

Я облизнул губы.

– А леди Вивиана? Ты знаешь, кто она? Она...

– А как же, весь мир знает ее. Она владеет магией, как ты когда-то... как ты, господин. Она постоянно при короле. Она живет близ Камелота.

– Да? Ну, так или иначе, но до возвращения короля из Бретани никто не должен ничего знать. Мы как-нибудь справимся с тобой сами. Спустись в конюшню под горой, принеси оттуда необходимые инструменты, и мы что-нибудь придумаем.

Все так и получилось. Через полчаса он вернулся к расселине, принеся с собой гвозди, топор, молоток и несколько досок, которые были сложены в стойле. Эти полчаса дались мне нелегко: умом я понимал, что он вернется, однако, не в силах совладать со своими чувствами, сидел на табурете и дрожал как последний дурак, обливаясь холодным потом. Но к тому времени, когда Стилико спустил все это в шахту, а затем спустился и сам, я уже сумел взять себя в руки. Мы приступили к работе, вернее, я сидел и давал указания, а он под моим руководством сколотил что-то вроде лестницы, которую установил на возведенных мною подмостях. Верхним концом лестница доставала до наклонной части шахты. Начиная отсюда, в дополнение к толстой веревке с узлами, он вставил поперек лаза, укрепив за выступы и щели в стене, несколько кусков дерева – эти перекладины, правда, не могли служить мне ступенями, но все-таки давали возможность упереться коленом и перевести дух.

Завершив работу, он стал испытывать ее прочность, а я тем временем завернул в оставшееся одеяло арфу, мои рукописи и кое-какие снадобья для восстановления сил. Стилико вылез с узлом из шахты. А я, срезав ножом с гробового покрова несколько драгоценных камней покрупнее, положил их вместе с золотыми монетами в кожаный мешок, где у меня хранились высушенные травы, затянул завязку, продел в петлю запястье и уже стоял наготове у подножия подмостей, когда наконец сверху опять появился Стилико и, придерживая веревку, крикнул мне, чтобы я начинах подъем.

Я пробыл на мельнице у Стилико целый месяц. Мэй, прежде трепетавшая передо мной, видя теперь вместо грозного колдуна просто больного человека, которому нужна помощь, ухаживала за мной с неустанной самоотверженностью. Кроме нее и ее мужа, я никому не показывался, все это время я не выходил из комнаты на верхнем этаже – лучшей в доме, они уступили мне свою спальню, не слушая моих возражений. Работник их спал на другом конце двора в амбаре и знал только, что в доме поселился престарелый родственник хозяев. То же было сказано и детям, они все приняли на веру: детям свойственна доверчивость.

Первое время я лежал в постели. Силы мои после перенесенных лишений были совсем подорваны, дневной свет и шумы обыденной жизни оказывали на меня мучительное действие – то на дворе перекликались мужчины, разгружая баржу с зерном, то доносился стук лошадиных копыт по дороге, то раздавались крики играющих ребятишек. Даже говорить с Мэй или Стилико было мне поначалу трудно, но они оба обращались со мной так сочувственно и деликатно, как умеют простые люди, и постепенно мне стало легче, я снова почувствовал себя человеком. Вскоре я уже встал с постели, проводил время за своими писаниями и, призвав к себе старших детей Стилико, начал обучать их грамоте. Со временем я сумел оценить даже разговорчивость Стилико и жадно расспрашивал его обо всем, что произошло в королевстве, пока я находился в заточении.

Про Вивиану сверх того, что он успел мне сообщить, ему мало что было известно. Слава о ее магической силе после моего исчезновения быстро разнеслась повсюду, и мантия Королевского Прорицателя пришлась на ее плечи как раз впору. Сначала она жила в Яблоневом саду, но, когда скончалась Владычица алтаря, возвратилась в святилище на острове и со всеобщего молчаливого согласия заняла освободившееся место. Поговаривали, что с нею в святилище пришли перемены – новая Владычица алтаря не проводит свои дни затворницей на острове в кругу девственных сестер, а нередко бывает теперь в Камелоте при дворе, и ходили даже слухи, будто она собирается вступить в брак. Ее избранника Стилико мне назвать не мог. «Кто-нибудь из королей, понятное дело», – только сказал он.

Этим я вынужден был удовольствоваться. Больше никаких особых новостей я не услышал. Люди, подымавшиеся вверх по реке к мельнице, были все больше простые работники или баржевики, разбиравшиеся лишь в местных делах и ни о чем ином не помышлявшие, кроме как о получении хорошей цены за свои товары. От них я только узнал через Стилико, что времена все еще были добрые, в королевстве царил мир и саксы придерживались условий заключенных договоров. Так что Верховный король счел для себя возможным отлучиться из страны. Зачем, Стилико не знал. Да и меня это до времени занимало лишь постольку, поскольку означало, что впредь до его возвращения я должен блюсти мою тайну. Я еще раз все обдумал, когда окончательно пришел в себя, и утвердился в своем решении. Открыто вернуться к делам мне не было никакого расчета. Даже «чудо» моего восстания из могилы не принесло бы теперь пользы королевству и королю. У меня больше не было магической силы и дара провидения, чтобы служить ему. Зачем же подымать шум по случаю моего возвращения и тем подрывать авторитет моей преемницы Вивианы, если я больше Артуру ничем полезен быть не смогу? Я принародно передал ей бразды своей власти и покинул этот мир, обо мне уже складывались легенды, как я понял со слов Стилико, – все новые подробности собирались вокруг рассказа могильного вора о встрече с тенью колдуна.

Это же все относилось и к Вивиане. Насколько я способен был рассуждать хладнокровно, было ясно, что наша с ней любовь – в прошлом. Мог ли я теперь вернуться и занять прежнее место подле моей любимой – навязать путы на лапки сокола, уже взмывшего в поднебесье? Была и еще одна мысль, удерживавшая меня. Бодрствуя, я с успехом отгонял ее, но по ночам, во сне, она дразнила меня сновидениями и памятью о давних пророчествах, язвящими, точно оводы. Что я, в сущности, знал о женщинах, даже теперь? Вспоминая, как неумолимо день за днем покидала меня моя сила, как наступала неодолимая слабость и ввергла меня под конец в сон, подобный смерти, так что я был замертво брошен в темном узилище, – перебирая теперь все это в памяти, я спрашивал себя, чем же на самом деле была наша любовь, как не цепью, приковавшей меня к той, кого я любил, и принудившей меня отдать ей все, что я имел. И даже когда я вспоминал ее нежность, ее преклонение передо мной и любовные речи, я понимал – и для этого не требовалось провидческого дара, – что она не пожертвует обретенной силой, хотя бы и ради того, чтобы воссоединиться со мной.