– Никаких гор! – объявила баба Устинья, накладывая Лене пирога с рыбной начинкой. – Это оно только с виду кажется легко. А в горах запросто убиться можно, ежели неумеючи. Проводника брать надо, из местных, и слушаться его, как князя! А не то раз – и нога в трещине. Хрясь – и пополам! А то еще облако налетит, глаза заморочит, с пути собьет, и всю ночь наверху сидеть придется. А ночью наверху никак нельзя… Кой с кем и встретиться недолго…

Баба Устинья потрясла даже меня. Да, есть женщины в русских селеньях. Вот уж действительно, слона на скаку остановит и хобот ему оторвет.

Она оказалась совсем не старой, ей, наверное, не было и шестидесяти. Высокая, не полная, но крепко сложенная, она без какого-то видимого труда таскала коромысло со здоровенными, литров на двадцать, ведрами, при необходимости могла забить кабанчика и даже, по ее словам, умела подковывать лошадей.

– Одна поживешь, всему научишься, – громогласно объявила бабуля, отвечая на Ленины расспросы. – Уже пять лет как мой Георгий Евлогич помер… Мастер был, конечно, на все руки. К нему и из Алушты приезжали, и из Базилеполя чинить там всякую рухлядь. А я что… пока крепкая, хозяйство тяну… у меня ж козы. Знаешь, их сколько? Двадцать четыре душечки. А еще ведь и две коровы, и поросята, и лошадка вон, Чалушка, в стойле… Про курей и так понимать должна, куда ж я без курей-то…

– Как же у тебя сил на все хватает? – совершенно искренне восхищалась Лена. – У нас вот с Сеней только пара коней, да и за теми хозяин дома ухаживает… ну, то есть его человек… А так я по дому готовлю, убираю… но и то полы мыть раз в неделю Евдокша приходит… И все равно ведь – устаю.

– Хо! – улыбнулась баба Устинья. – Так то ж вы, люди образованные, у вас своя мера, у нас своя. Как-то вот получается… Зато и не бедствую. Козочки мои и шерсть дают, я платки вяжу, и знаешь, как берут? За немалые гроши… А потом, от них же молоко еще, и сыр козий я делаю, на базаре даже и не стою, у меня Селим все берет, сам к дому приезжает… жадный он, конечно, Селим, одно слово – кырымчак, но я тоже не девочка, я правильные цены знаю. Ну и коровье молочко, само собой, а значит, и сметанка, и творожок… Вот маслице не делаю, хлопотно. У нас раньше-то с Евлогичем была маслобойка, да вот поломалась, как помер он… Я бы, может, и нашла мастера, да прикинула – зачем? И того, что есть, за глаза хватает… еще ж и огород… А помру я, кому все достанется? Георгий Евлогич мой хороший был мужик, чего говорить… а вот с детьми у нас линия не вывернула… Свадьбу-то мы с ним когда сыграли? Уже оба сильно в возрасте. Да еще, полагаю, кто-то из нас в прежних шарах набедокурил… по молодому-то делу… а тут и расплата…

Она со значением поглядела сперва на Лену, затем – на меня. Уж не подозревает ли бабуся чего? Хотя с какой стати? Не экстрасенс же она, откуда ей знать про ту душную, грозовую ночь в Киеве… Наверное, просто профилактика.

Зря я опасался, что она отнесется к нам с недоверием – мол, свалились как снег на голову, мало ли что там двадцать лет назад было… Арсений, конечно, написал ей письмо, но вдруг баба Устинья неграмотна? Кстати, так оно и оказалось – читать не умела, букв не знала… Зато счет… В уме оперировала процентами на проценты.

А приняла она нас как родных детей, невесть сколько лет прозябавших во вражеском плену. Не потребовалось никаких писем. Леночку она узнала мгновенно. Надо полагать, та с года не шибко изменилась…

И началось! Такой суеты и такого продовольственного изобилия я тут еще не видел. У Волкова дворню кормили вкусно и сытно, но чем попроще, без разносолов. Про Лыбина и говорить нечего. Двухмесячное путешествие в «Белый клык» – хлеб, копченая рыба, овощное варево… жуть, короче. В самой крепости – да примерно как у Волкова… У Фроловых разве что варенье из морошки меня потрясало… Но тут… Вот практический вопрос: а кто ж в обычное-то время все это ест? Не сама же бабка? Выходит, стратегические резервы на случай гостей?

Как и говорил Арсений, бабка оказалась с понятием. Выслушала нашу историю, повздыхала.

– Ну да ничего, перемелется… Сенюшка-то все управит, я ж помню, всегда умным мальчонкой был… А здесь, в Корсуни, вам опасаться нечего. Тут и бумаг-то никто у вас просить не станет. Коли деньги есть, коли отдыхать приехали, так разве ж кто станет образованного человека тревожить? У нас народ с понятием, и приказные тоже…

Когда в нас ничего уже не могло вместиться, было предложено отдохнуть. Дом у старухи оказался просторный, каждому из нас она выделила по комнатке на втором этаже. Чем-то смутно дом этот напомнил тот, в Мисхоре, из розового моего детства. Лестница, во всяком случае, один в один. И скрипит ровно в той же тональности.

Долго отдыхать я не стал. Да и просто не мог – душили впечатления, кровь мою жгла дикая энергия. Ведь финишная прямая! Самое главное сделано – я тут, я в Корсуни! К тому же не надо прятаться, есть деньги, чтобы купить лодку. Арсений, когда уже выходили из дома, отозвал меня в сторонку.

– Андрюша, вот тут некоторые деньги. Гривну надо будет дать бабе Устинье, остальное можете тратить. Я же понимаю, не сможете оба целый месяц под крышей просидеть. За Ленку боюсь, может сразу все потратить на пустяки, пусть будет у тебя… Обратная дорога вам оплачена, вот эти бирки отдадите станционному чиновнику в Корсуни, когда уезжать будете. Но вообще не слишком там увлекайтесь… Соблазнов много, а тебе же готовиться надо! Запомни – ежедневно не менее четырех часов! И еще: там, конечно, порядок, душегубов не водится… но нравы все-таки несколько иные, чем на севере. Там племен масса перемешана – помимо словен, и кырымчаки, и колхидийцы, и аварсы… короче, за Лену ты отвечаешь. Одну ее за пределы бабы-Устиньиного двора не отпускай. Кстати, вот, на совсем уж крайний случай…

В ладонь мою опустилось нечто тяжелое и холодное. Прямой четырехгранный клинок, длиною сантиметров тридцать, узкое лезвие, костяная рукоять, простые кожаные ножны.

– Не забудь – это уже совсем крайний случай, когда иначе – немедленное смертоубийство. Держи под рубашкой, петельку сделаешь… показывать не надо. В пути, пока ты холоп, оружие твое никого не смутит, за оружие отвечает господин, а у меня разрешение есть. Но вот уже на месте, когда ты окажешься вольным ремесленником, за такой кинжал можешь огрести ворох неприятностей.

Гривну баба Устинья брать отказалась. «Еще чего! Чтобы я вас да за плату? Скажи Сене – обижусь! Чай, не мыкаюсь… У меня, может, гривен и поболе чем у него наберется».

В последнее верилось. Зарабатывать бабка умеет классно, а тратить ей, по сути, не на что…

Итого в моем распоряжении оказалось четыре серебряные гривны. Четыре тяжеловесные монеты со скучным профилем верховного князя Яромысла и крохотной дырочкой в центре. На лодку должно хватить с огромным запасом.

Огромный запас, конечно, я не собирался присваивать. Тихонько подкину Лене перед отплытием. Писать ли записку? Наверное, придется. Не чужой же человек, совсем не чужой…

Что-то все-таки скребло на душе. Если не кошки, то мышки. Вот каково ей будет развернуть листок бумаги, прочитать… Еще не знаю, что именно она там прочитает, но что это окажется для нее шоком – очевидно. Может быть, воспримет как предательство… А что я могу сделать? Мне домой надо. В родной шарик.

После недолгого пролеживания бабкиных перин я встал. По моим прикидкам, сейчас было часа четыре. Базар функционирует, а надо мне было именно туда.

– Баб Устя, – сообщил я, спустившись вниз, – я пойду пройдусь… На базар схожу, интересно же… Может, диковин каких куплю…

– С диковинами поосторожнее, – предостерегла меня бабка. – Тебе тут сушеную морскую звезду продадут за гривну, скажут, будто язык морского змея и, если в воде растворить, любую хворь исцелит. Или раковину обычную за несусветную цену. Ты знаешь чего? Ты пройтись-то пройдись, но сегодня ничего не покупай, погляди просто. А я уж на днях с вами выберусь, вот и покажу, какие диковины, а какие тьфу. Базар-то недалече, вон по улице подымешься до поворота, инжир там высоченный, ну и налево иди, а там уж и по шуму поймешь.