В ночь на 8 мая я получил бумагу, которую сохраняю как драгоценную реликвию:

«Предъявителю сего, писателю Славину Л. И., разрешается присутствие и работа на аэродроме и в залах заседания на особом мероприятии, проводимом командованием 8 мая 1945 года».

В таких деликатных выражениях было обозначено величайшее историческое событие: акт подписания капитуляции Германии.

Мы, группа военных корреспондентов, несколько взволнованные предстоящим зрелищем, с утра поехали на берлинский аэродром Темпельгоф. Там мы будем присутствовать при встрече с делегациями союзников. Там же мы увидим прибытие уполномоченных побежденной Германии.

Мы жили в те дни на юго-востоке Берлина, в пригороде Кепеник, в той части его, которая теряет городской характер и переходит в дачный поселок на берегу реки Дамм. Кепеник принадлежит к числу так называемых внешних кварталов Берлина. Несколько лет назад фашисты, отдавшись своей страсти к «колоссальному», включили в черту большого Берлина четырнадцать прилегающих районов, прибавив, таким образом, к шести с половиной тысячам га старого Берлина еще восемьдесят одну тысячу га нового, после чего Берлин превзошел по территории Нью-Йорк и Лондон, что дало нацистам пищу для нового хвастовства.

Кепеник сохранился целым, как и все почти внешние кварталы. Буря войны прошла по Берлину, не тронув его пригородов. Вокруг коттеджей цвели сады. Узкие улицы были полны народу. Берлинцы без конца сновали взад и вперед. Главным образом – женщины. Мужчин почти не видно было, одни старики и инвалиды. Все с корзинками.

В Берлине царил ажиотаж насыщения.

Возле продовольственных лавок, так называемых Lebensmittel, стояли очереди. Здесь происходила продажа продуктов по карточкам, организованная советским командованием. И то выражение удовлетворения на лицах берлинцев, которое нас поражало прежде всего, вызвано было двумя могучими причинами: первая – прекратились бомбежки, обстрелы, бои; вторая – появились хлеб, мясо, сахар и прочие давно не виданные в Берлине вещи.

Мы проехали до Дамм-Вег, свернули на Берлинер-штрассе. Миновали Силезский вокзал, Трептовер-парк, станцию Нейкельн. Еще несколько дней назад имена эти были названиями плацдармов, командных пунктов, огневых позиций. Теперь – это мирные улицы, если только можно назвать улицами вулканический хаос из кирпичей, железных балок и трупов. Все же и здесь живут люди в погребах, в уцелевших убежищах.

Показались огромные каменные амбары, окружающие воздушную гавань Темпельгоф. Стены их украшены рельефными изображениями орлов – горбоносых, голенастых, с нахальным задиром головы, что делает их похожими больше на петухов. Они изваяны в лапидарном стиле грубой прусской скульптуры, которая так характерна для Берлина.

Пролавировав меж огромных воронок, меж крошева немецких самолетов, меж ангарных руин, мы вырвались на травянисто-бетонный простор аэродрома. Тут же стояло несколько больших немецких транспортных самолетов Ю-52, совершенно целых. Движение наших войск было до того стремительно, что они не успели улететь. Да и куда? Следы воздушных бомбежек мешались со следами наземного боя. И здесь еще на днях жестоко дрались.

Рано еще. Знойно. В воздухе марево. У нас в Москве такая погода бывает в июле. От бетонных плит пышет жаром, как от печки. Невдалеке домовито расположились советские истребители «Яковлевы». Вокруг – туманный силуэт Берлина. Проходит команда, назначенная в почетный караул. В траве лежит оркестр. Ему становится скучно. Для собственного развлечения он начинает играть. Бойцы пляшут в кругу. «Лезгинка», «Барыня», «Катюша» звучат под белесоватым берлинским небом. На древках, воткнутых в землю, чуть шевелятся под вялым ветерком флаги – британский, советский, американский. Ждем.

В двенадцать часов дня показывается большой серебристый «Боинг». Он садится. Мы встрепенулись преждевременно. Это прибыли из Москвы чины американского посольства. Они ложатся в траву, пестреющую ромашками и одуванчиками, и включаются в томление ожидания.

Без десяти минут два с земли срываются и пулями врезаются в небо два «Яковлева». Потом еще два. И так – через короткие паузы – девять пар. Они понеслись на запад, к городу Стендаль, встречать союзников в воздухе, чтобы, окружив почетным эскортом, проводить их сюда.

Карандаши репортеров забегали по блокнотам. Все записали: «Майор Тюлькин». Так зовут летчика, который повел истребители. Он бил гитлеровцев над Сталинградом. Он бил их над Берлином. Уже не первый раз сочетаются названия этих двух городов. И не последний. В Берлине часто вспоминается Сталинград. Отсюда по непрерывной лестнице побед мы достигли Берлина.

Без семи минут два взлетают ракеты. Слышен приближающийся шум моторов. И вскоре в небе вычерчиваются «дугласы», окруженные «Яковлевыми» и «спит-файрами». По полю рассыпается армия кинооператоров. Из самолета по трапу спускается главный маршал авиации сэр Артур В. Теддер. Он представитель верховного командования экспедиционных сил союзников. Это высокий, худощавый человек, немолодой уже, но с юношески гибкой фигурой. Пилотка, сдвинутая набекрень, делает его еще моложе. Официально-любезная улыбка быстро сменилась на бледном лице его выражением радостной взволнованности, когда три рослых знаменосца, подняв флаги, пошли на посадочную площадку. Справа реяло американское знамя, слева – английское, посредине – советское. Туда же прошагал почетный караул.

Да и трудно было удержаться в этот момент от радостного волнения. Поймите: русские, американцы, англичане жмут друг другу руки, стоя на земле фашистской столицы, покоренной советскими воинами.

То же радостное волнение на лицах генерала Карла А. Спаатса, командующего стратегическими воздушными силами Соединенных Штатов, и адмирала сэра Гарольда Берроу, командующего военно-морскими силами союзников в Европе.

Вслед за тем из самолетов вышел многочисленный состав союзных делегаций, а также военные корреспонденты: американские – с надписью на груди «War correspondent», английские – с надписью на погонах «Pressa». Они с любопытством оглядываются вокруг и вынимают блокноты. Черт побери, они в Берлине, в самой сенсационной сегодня точке мира!

Союзников встречают генерал армии Соколовский, комендант Берлина генерал-полковник Берзарин, с его выразительным, крупным, моложавым лицом под густой шапкой седых волос, генерал-лейтенант Боков и другие. Сэр Теддер подошел к микрофону. Голос его прерывался волнением. Он произнес слова приветствия и благодарности.

В это время несколько в стороне спустился еще один самолет. Сначала почти никто не заметил его: все вни-410

мание устремлено на встречу с союзниками. Смекнув, что это за самолет, я направляюсь к нему. Так и есть. В дверях самолета показываются немцы.

Они сходят на землю, строго соблюдая чины и ранги. Первым – генерал-фельмаршал Вильгельм Кейтель. Это иссохший, пожилой человек с лицом землисто-сероватого цвета. Вероятно, пересидел в убежищах. Да и весь он какой-то серый – и мундир, и лицо, и подстриженные усики под крючковатым носом. Монокль в правом глазу делает его взгляд еще более стеклянным. Мускулы лица напряжены. Общую незначительность своей наружности Кейтель пытается возместить задиром головы, вроде как у этих выщербленных орлов на ангаре Темпельгофа, на которых, кстати, Кейтель походит крючковатым носом и петушиной чванностью. В левой руке у Кейтеля – маршальский жезл, короткая, величиной с барабанную, палка с инкрустациями. Кейтель сделал жезлом каких-то три выпада, смахивающие на упражнения плохого жонглера. Между прочим, он беспрерывно выпячивал эту палку. Он как бы говорил: «Вы видите, у меня маршальский жезл, обратите, пожалуйста, внимание». Это была воплощенная амбиция прусского милитаризма, несколько отсыревшая в подвалах.