– Дети, идите в хату.

Ее поставили к стенке под окном, а в окне – мы.

– Где твой старший сын?

Мама отвечает:

– Торф копает.

– Поехали туда.

Они заталкивают маму в машину и сами садятся.

Галя выбежала из хаты и кричит, к маме просится. Бросили и ее к маме в машину. А мама кричит:

– Дети, идите в хату...

Прибежал с поля отец, видно, ему передали люди, взял какие-то документы и бегом за мамой. И тоже крикнул нам: «Дети, идите в хату». Как будто хата нас спасет или там есть мама. Ждали мы во дворе... К вечеру залезли кто на ворота, кто на яблони: не идут ли наши папа с мамой и сестра с братом? Увидели – бегут с другого конца деревни люди: «Дети, кидайте хату и бегите. Ваших родных уже нет. А за вами едут...»

По картофельному полю поползли к болоту. Сидели там ночь, стало всходить солнце: что нам делать? Я вспомнила, что в колыбельке мы забыли маленькую. Пошли в деревню, забрали маленькую, она была живая, только посиневшая от крика. Брат Иван говорит: «Корми». Чем я буду ее кормить. У меня же грудей нет. А он испугался, что она умрет, и просит: «Попробуй...»

Заходит соседка:

– Детки, вас будут искать. Идите к тете.

А тетя наша жила в другой деревне. Мы говорим:

– Пойдем искать тетю, а вы скажите, где наши мама с папой и сестричка с братиком?

Она нам рассказала, что их расстреляли... Они лежат под лесом...

– Но вам туда не надо, детки.

– Мы будем уходить из деревни и зайдем попрощаться.

– Не надо, детки...

Проводила она нас за деревню, а туда, где лежали наши родные, не пустила.

Через много лет я узнала, что маме выкололи глаза и вырвали волосы, отрезали грудь. На маленькую Галю, которая спряталась под елку и не отзывалась, напустили овчарок. Те принесли ее по кусочку. Мама еще была живая, мама все понимала... На ее глазах...

После войны остались мы с сестричкой Ниной вдвоем. Нашла я ее у чужих людей, забрала к себе. Пришли в райисполком: «Дайте нам комнатку, мы будем жить вдвоем». Дали нам коридор в рабочем общежитии. Я работала на фабрике, Нина в школе училась. Никогда я ее по имени не назвала, всегда: «Сестричка». Она у меня одна. Единственная.

Вспоминать не хочу. А рассказать свою беду людям надо. Трудно плакать одной...

Алеша Кривошей – 4 года.

Сейчас – железнодорожник

– Мое воспоминание... Единственное...

У нас как раз вывелись цыплята. Желтенькие, они катались по полу, шли ко мне на руки. Во время бомбежки бабушка собирала их в решето:

– Надо же, война – и цыплята.

Я боялся, что цыплят убьют. До сих пор помню, как я плакал из-за этого страха. Бомбят... Все бегут в погреб прятаться, а меня нельзя вынести из хаты. Обнимаю цыплят... Возьмет бабушка с собой решето с ними, тогда я иду. Иду и считаю: один цыпленок, два, три... Их было пять...

Бомбы считал. Одна упала, две... Семь...

Так считать научился...

Галина Матусеева – 7 лет.

Сейчас – на пенсии

– Человек рождается...

Возле него сидят два ангела, и они дают ему судьбу. Назначают – сколько жить, длинный или короткий будет путь. А Бог сверху смотрит, это он послал ангелов, чтобы приветствовать новую душу. Сказать, что Он есть.

Моя ты хорошая... Я по глазам вижу: счастливый человек или нет. Не к каждому подойду на улице и остановлю: «Молодой, красивый, можно спросить?» Бегут, бегут люди, а я выберу в толпе одного, будто узнаю, у меня что-то в груди отзовется, тепло сделается, и появятся слова. Жар речи. Я начинаю говорить... Судьбу читаю... Раскрою карты, а в картах все есть: что было, и что будет, и как душа успокоится, и с чем она уйдет. Уйдет туда, откуда и пришла – на небо. Карты покажут... Человек гордый, а судьба его заранее на небесах написана. Есть там текст... Но каждый его по-своему читает...

Мы – цыгане... Вольный народ... У нас свои законы, цыганские. Наша родина там, где мы живем, и там, где радуется наше сердце, для нас – везде родина. Везде – под небом. Меня так отец учил, и мама учила. Кибитка колышется, трясется по дорогам, а мама мне наши молитвы читает. Напевает. Серый цвет... Цвет дороги, цвет пыли... Цвет моего детства... Моя ты хорошая, а видела ли ты цыганский шатер? Круглый и высокий, как небо. В нем я родилась. В лесу. Под звездами. С пеленок ни ночных птиц, ни зверей не боюсь. Плясать и петь у костра научилась. Без песни не представить цыганской жизни, у нас каждый поет и пляшет. Как говорит. Слова у наших песен нежные. Губительные... Я маленькая не понимала, а все равно плакала. Такие слова... Они крадутся к человеческому сердцу, дразнят его. Баюкают. Дорогой дразнят. Свободой. Большой любовью... Не зря говорят, что русский человек умирает дважды: один раз – за родину, второй раз – слушая цыган.

Моя ты хорошая, зачем много вопросов задаешь? Сама расскажу...

Я в детстве видела счастье. Поверь мне!

Летом жили мы табором вместе. Одна семья. Останавливались всегда у реки. Возле леса. В красивом месте. Утром птицы поют, и мама поет. Будит меня. А зимой на квартиры к людям просились, тогда люди были золотые. С добрым сердцем. Жили мы с ними хорошо. Но сколько лежал снег, столько весну ждали. Ухаживали за лошадьми, цыгане заботятся о лошадях, как о детях. В апреле... На Пасху кланялись добрым людям и собирались в дорогу. Солнце, ветер... Мы живем одним днем, сегодня есть счастье – кто-то тебя ночью обнимет, или дети здоровы и сыты – и ты счастлива. А завтра будет новый день. Мамины слова... Мама меня много не учила. Если ребенок от Бога, его долго учить не надо, он сам учится.

Так я росла... Мое недолгое счастье. Цыганское...

Проснулась утром от разговоров. От криков.

– Война!!

– Какая война?

– С Гитлером.

– Пусть воюют. А мы – вольные люди. Птицы. В лесу живем.

Тут налетели самолеты... Построчили на лугу коров... Дым до неба... У мамы вечером карты так рассыпались, что она обхватила голову и каталась по траве.

Табор стал. Не движется. Мне скучно. Я люблю дорогу.

Однажды вечером подходит к костру старая цыганка. В морщинах, как сухая земля от солнца. Я ее не знаю, она из чужого табора. Издалека.

Она рассказала:

– Утром они окружили нас. На хороших, сытых конях. Гривы у этих коней блестели, подковы крепкие. Немцы сидели в седлах, а полицаи вытягивали цыган из шатров. Кольца с пальцев сдирали, рвали серьги с ушей. У всех женщин уши были в крови, а пальцы вывихнуты. Штыками кололи перины... Золото искали... А после начали стрелять...

Одна девочка попросила их: «Дяденьки, не стреляйте. Я вам цыганскую песенку спою». Они засмеялись... Она им спела, станцевала, тогда они ее расстреляли... Весь табор. Целый табор пропал... Шатры подожгли... Одни лошади остались. Без людей. Они их с собой забрали...

Костер горит. Цыгане молчат. Я сижу возле мамы.

Утром – сборы: узлы, подушки, горшки летят в кибитку.

– Куда мы едем?

– В город, – отвечает мама.

– Зачем в город? – Мне жалко бросать речку. Жалко солнца.

– Немцы приказали...

Жить в Минске нам разрешили на трех улицах. У нас было свое гетто. Раз в неделю объявлялись немцы и сверяли по списку: «Айн цыгайнер... Цвай цыгайнер...» Моя ты хорошая...

Как жили?

Ходили с мамой в деревни... Просили... Кто пшеницы вынесет, кто кукурузы. Каждый звал к себе: «Ой, цыганочка, заходи. Расскажи судьбу. У меня муж на фронте». Война разлучила людей, все в разлуке. В ожидании. Желали получить надежду.

Мама гадала... Я слушала... Король крестовый, король бубновый... Смерть – черная карта. Карта пик... Семерка... Любовь горячая – король белый. Военный человек – черный пиковый король. Скорая дорога – шестерка бубновая...