На все процедуры ушло не более полутора минут, так как Поллин сам поставил автомат на ускоренный темп: он намеренно вычеркнул из своей жизни излишний комфорт, чтобы сохранить натренированность тела. У его постели стояла шведская стенка с целой системой разных эспандеров, и Поллин каждое утро не меньше часа занимался гимнастикой. И не напрасно: многие молодые люди завидовали его твердым, как камень, мускулам, а хорошо развитый брюшной пресс делал его фигуру юношески подтянутой. Ему удалось сохранить безукоризненную спортивную форму, и физическое здоровье до сих пор ни разу не подводило его.

Однако сегодня утром он почувствовал непреоборимую вялость и лень; такой апатии ему еще ни разу не доводилось испытать. Руки и ноги отказывались повиноваться, и любое даже малейшее движение стоило ему неимоверных усилий. Впервые за триста лет жизни он вынужден был прибегнуть к рекламному тонизатору «психовитал»; он принял тройную дозу стимулятора и только тогда почувствовал его воздействие.

До последнего дня Поллин работал с полной нагрузкой, без всяких скидок на преклонный возраст. В научно-исследовательской химической лаборатории он нес двухчасовую службу наблюдения за приборами. Задача была нетрудная, она никогда не исчерпывала всей энергии Поллина, но сегодня он никак не находил в себе сил взяться за привычную работу. Лишь сейчас ему стало ясно, что давно затаился в нем непонятный недуг, с которым он никак не желал считаться и избегал даже самой мысли о нем, а теперь им пришлось столкнуться в открытую, и от этого никуда не денешься. Оставался один выход, и волейневолей Поллин вынужден к нему прибегнуть: теперь уж ему не миновать визита к психиатру.

У Поллина были основания сторониться психической проверки. Неизвестно, чем обернется визит к психиатру, и неспроста многие поговаривали, будто неврологические клиники переполнены.

Поллин опасался, что у него не слишком много шансов ускользнуть от курса лечения: широкий технический прогресс, роботы и подсобные автоматы на все случаи жизни — все это давало человеку огромную власть над миром. Вот почему ученые уделяли такое внимание душевному состоянию людей.

— Прошу, дружище, — доктор Логарн приветливо похлопал Поллина по плечу. — Признаться, меня нисколько не удивляет ваш визит. Я был уверен, что если не ко мне, то к кому-то из моих ближайших потомков вы обратитесь непременно.

Поллин нерешительно помедлил у двери. Им овладел страх, как только он почувствовал, что фотоэлементный регулятор захлопнул за ним металлические створки дверей. Как знать, откроются ли они вновь, чтобы выпустить его? В особенности теперь, после такого «обнадеживающего» вступления Логарна. Наверное, он, Поллин, чем-то вызвал у врача недоверие. Бывает, что совсем молодые люди вынуждены подолгу задерживаться в стенах этого заведения, что же тогда говорить о нем, с его бременем трехсот лет! Доктор Логарн сел за свой письменный стол. В обстановке кабинета ни одна деталь не напоминала, что это приемная врачевателя душ. Всю правую стену от пола до потолка занимали полки с книгами, противоположная стена — из цельного кварцевого стекла — служила окном. За спиной доктора мягко колыхались ярко-зеленые листья экзотических растений, пол покрывал красный бахромчатый ковер. Обстановка была скорее по-домашнему уютной, чем больничной.

Однако Поллин прекрасно знал, что камеры, ловко замаскированные всеми этими предметами мирного быта, следят за малейшими оттенками его мимики, точнейший звукоанализатор записывает на магнитофонную ленту каждое его слово, а может быть, и ритм дыхания.

— Прошу вас, Поллин, проходите и располагайтесь как дома, — голос доктора звучал по-прежнему приветливо.

Да только на эту приветливость теперь уже больше никто не клюнет, даже дети и те знают, что это более как испытанный врачебный прием, призванный внушить пациенту доверие. От такого обращения не успокоишься, а напротив, большого труда стоит унять нервную дрожь.

Поллин опустился в кресло перед докторскик столом.

— Выслушайте меня внимательно, друг мой, — доктор Логарн упорно придерживался взятого тона. — У нас, естественно, хранятся результаты всех ваших медицинских обследований. Нам прекрасно известно, что мы имеем дело с человеком безукоризненного здоровья и стальных нервов, такой человек мог бы прожить мафусаилов век и без всякого регенератина. Но в то же время нельзя забывать о том, насколько рискован ваш эксперимент.

При этих словах доктор поднялся с места, и некоторое время они с Поллином молча смотрели друг другу в глаза.

— Должен признаться, это просто чудо, что вы до сих пор переносили курс без всяких жалоб.

Похвала оставила Поллина равнодушным. Он давно свыкся с тем, что о нем говорят только в таких выражениях, как «чудо», «невероятно», «сенсационно» и тому подобное. У него выработался стойкий иммунитет против такого рода эпитетов.

— Прошу вас, доктор, перейти к сути. Дело в том, что я…

— Да-да, я знаю, — перебил доктор Логарн. — Вы чувствуете утомление и вялость. Едва вы успели переступить порог, дорогой Поллин, как я распознал у вас типичные симптомы неврастении. Скажу больше, мне и не надо было видеть вас; в основном картина была ясна, я знал, что это неизбежно.

Поллин старался казаться невозмутимым.

— Преклоняюсь перед столь искушенным диагностом. Однако мне от этого ничуть не легче. Если вам так досконально известен этот недуг, откройте мне, что меня ждет. Можно ли тут как-то помочь?

— Согласен, Поллин, — тон Логарна стал жестким, — отбросим условности в сторону! Ваша болезнь излечима, при условии если вы сами захотите излечиться.

Доктор Логарн умолк. Тишину нарушал только монотонный, усыпляющий шелест кондиционера.

— По патетике вашего тона я догадываюсь, куда вы клоните, — сказал Поллин без всякого любопытства или удивления.

— Догадываетесь вы или нет, а я как врач должен сказать вам прямо: прекратите принимать регенератин.

Поллин скроил насмешливую мину.

— И только-то? К этому и сводятся все премудрости вашей науки?

— Другого выхода нет, Поллин. Человеческая жизнь гармонична лишь в естественном единстве со смертью…

— Можете не продолжать! — раздраженно воскликнул Поллин, вскакивая с места. — В вас говорит зависть и только зависть. Я требую немедленно выпустить меня.

— Никто вас не держит, вы знаете, что дверь сама раскроется перед вами, и все же требуете от меня разрешения! — Доктор не в силах был скрыть свое недовольство. — Да вам и не хочется уходить отсюда ни с чем… вам страшно!

Широкая ладонь психиатра с размаху стукнула по стеклянной пластине стола, и стоявший на столе видеофон подпрыгнул и опрокинулся.

— Я пришел к вам за помощью, — запальчиво бросил ему Поллин. — Мне казалось, что вы достаточно опытный специалист. А вами движет заурядная человеческая зависть…

— Да поймите, глупец вы этакий, что я мог бы раздобыть это лекарство, если бы захотел! — взорвался доктор Логарн и тоже вскочил с места.

И врач, и пациент, тяжело дыша, смолкли как по команде: оба понимали, что лучше на какое-то время прервать разговор. Поллину уже мерещились шаги бегущих санитаров, и пальцы его непроизвольно сжались в кулаки. Но дверь не открылась, да и в кабинете не слышно было никаких подозрительных сигналов. Доктор Логарн первым взял себя в руки, он снова сел в кресло и продолжил беседу с пациентом.

— Для вас, Поллин, так же как и для остальных двадцати девяти участников эксперимента, время потеряло всякую ценность. Вам некуда было спешить, для вас не существовало неотложных дел. А в результате все ваши действия и поступки утратили свое значение, по крайней мере в ваших собственных глазах. Вы могли допускать любые промахи и ошибки — у вас было время их исправить, все упущенное вы без труда могли наверстать. Однако должен вам заметить, дружище Поллин, что подобное состояние заманчиво лишь на первый взгляд. Ведь именно оно, это сознание бесконечности времени одним махом выключило в вас неслыханно мощный побудительный фактор. Неужели вы не заметили, Поллин, что ваша жизнь как бы повернулась вспять и стала похожей на зоологическое или растительное существование? Остальные ваши товарищи поняли это — кто раньше, кто позже. Вот и вам следовало бы признать, друг мой, что человеческую природу перехитрить нельзя.