Джой повернулась, скорее разозленная, чем испуганная, и увидела Ко.

– Пора, – сказал сатир. Джой непонимающе уставилась на него. Ко объяснил: – Если ты еще задержишься в этом мире, твое собственное время двинется дальше. Лорд Синти приказал мне провести тебя к Границе.

– А, верно… Ох… – Джой зачем-то огляделась по сторонам. Внезапно она почувствовала себя такой же растерянной, как в первые секунды пребывания в Шей-рахе.

– Мне надо попрощаться с целой кучей народа. С ручейной джаллой, с Фириз, с Лайшэ, с Туриком, со всеми Старейшими…

Ко покачал головой.

– Уже нет времени. Вспомни, какой долгий путь нам предстоит.

Увидев, что глаза Джой налились слезами, сатир мягко добавил:

– Дочка, Старейшие будут сопровождать нас всю дорогу до Границы, точно так же, как они наблюдали за тобой и сопровождали тебя, когда ты впервые ее пересекла. Но они не понимают прощаний. Здесь никто и никогда не прощается, кроме разве что моего народа.

Ко взял девочку за руку и улыбнулся беззаботной, чуть кривоватой улыбкой тируджайи.

– Такое уж место этот Шей-рах, – сказал он. – Ну, пошли.

На этот раз дорога показалась Джой куда короче, но все же к тому времени, как они спустились в узкую тенистую долину и Джой впервые увидела Границу, уже догорал закат. В последних лучах солнца Граница выглядела как яркая и неуловимая рябь, повисшая в воздухе. Она, как зеркало фокусника, превращала лежавшие за ней земли в метельный круговорот злобных теней.

– Но она не там, где была раньше! – сказала Джой. – А вдруг я попаду в Нью-Йорк или еще куда-нибудь?

Ко успокаивающе похлопал девочку по плечу.

– Ничего такого не случится.

– Откуда вы знаете? Вы же никогда не пересекали ее! Вы даже не знаете, где я в нее вошла!

Внезапно Джой почувствовала, что ее вот-вот охватит паника.

Ко все с тем же несокрушимым спокойствием произнес:

– Граница есть Граница. Ты выйдешь из нее в том же самом месте, дочка, в каком вошла. Так говорит лорд Синти.

– Ну, – вздохнула Джой, – если так сказал Синти…

Она особо выделила имя черного единорога, но тут же заметила, что по лицу Ко скользнуло выражение боли – правда, сатир тут же справился с собой. Джой осеклась и бросилась обнимать Ко.

– Простите, пожалуйста, – пробормотала она. – Просто я… Не знаю, как сказать… Я неважно себя чувствую, и это ужасно противно…

Немытые волосы сатира пахли, как шерсть дикого животного, но все равно это был замечательный запах.

– Ну так возвращайся, – сказал Ко. – Граница всегда будет здесь. И Шей-рах тоже. Возвращайся к нам, как только сможешь.

– Но она движется! – всхлипнула Джой. – Синти говорил, что Шей-рах все время движется! Может, я никогда больше ее не найду!

Ко слегка отстранил девочку и подмигнул ей с заговорщицким видом.

– Я думаю, дочка, – заметь, я говорю «думаю», – что Шей-рах тебя подождет. Мы скоро встретимся.

Потом он указал на сонную полную луну, как раз поднявшуюся над деревьями:

– А вот она ждать не будет. Так что давай, иди.

Сатир еще раз обнял Джой, потом развернул ее и слегка подтолкнул в сторону туманной сияющей дымки, отделяющей мир единорогов, сатиров и драконов-малюток от ее собственного мира. Джой вытерла глаза и на мгновение оглянулась назад в надежде хоть на миг услышать прекрасную и дерзкую музыку, от которой перехватывает дыхание. Но музыка смолкла, когда они с Ко подошли к Границе. А потом Джой устало, но решительно шагнула вниз по склону – теперь привычные туристские ботинки казались ей кандалами, – прямо в звенящую мерцающую завесу…

…И чуть не врезалась в почтовый ящик, стоящий на углу улиц Аломар и Валенсии, в двух кварталах от дома Джой. У Джой голова пошла кругом. Она вцепилась в ящик и принялась ошалело осматриваться. Ночь была такой же темной, как и тогда, когда Джой бежала по этой улице вслед за музыкой, и все тот же месяц, а не полная луна Шей-раха, висел у восточного края неба. Джой несколько раз встряхнула головой, судорожно сглотнула, прислушалась к своим ощущениям – не тошнит ли? – и постаралась спрятаться в тени почтового ящика: а вдруг какой-нибудь случайный прохожий видел, как она появилась тут прямо из воздуха? В конце концов Джой перевела дыхание, выпрямилась и отправилась домой.

Джой на цыпочках прокралась по лестнице. Никто из домашних не проснулся. Девочка рухнула на кровать, даже не сняв футболки с надписью «Северная выставка», и всю ночь ей снились крохотные дракончики и миндалевидные глаза ручейной джаллы.

Единственным человеком, с которым Джой заговорила об этом, был Джон Папас. На следующий день Джой сидела в магазинчике и тщательно, как учил Папас, сортировала упаковки с новыми скрипичными струнами. В какой-то момент она подняла голову и увидела, что старый грек, ссутулившись, стрит у окна и смотрит на улицу.

– Глупец, – пробормотал он, обращаясь скорее к себе, чем к Джой. – Ты упустил случай, старый дурень.

У Джой чуть не вырвалось: «Он вернется!» – но девочка вовремя прикусила язык. Потом, повинуясь внезапному порыву, Джой положила коробку со струнами и подошла к синтезатору – Папас на всякий случай держал в запасе несколько штук.

– Мистер Папас, послушайте минутку, – обратилась она к старому греку и начала медленно, по памяти подбирать одну из мелодий, часто звучавших в Закатном лесу после наступления ночи.

Левой рукой Джой неуклюже пыталась изобразить сопровождающую тему. Импровизированная аранжировка получалась какой-то рваной – Джой могла пока что лишь предполагать, какие из созвучий Вудмонта в состоянии передать мелодии и ритмы Шей-раха. Импровизация длилась долго, но по мере того, как музыка все отчетливее звучала в душе у девочки, руки слушались все хуже. «Нет, неправильно, не так! Чушь какая выходит! Тебе должно быть стыдно!» Но даже это неуклюжее подражание настолько захватило Джой, что она потеряла ощущение времени. Девочка прекратила играть лишь после того, как открыла глаза и увидела, что Джон Папас беззвучно плачет.

Слезы взрослых всегда ввергали Джой в смущение и замешательство. Девочка поспешно вернулась на прежнее место и взялась за прерванную работу.

– Оставь струны, – хрипло произнес Папас. – Оставь. Пора начать записывать твои штуки, малышка. Не знаю, где ты их берешь, но пора их записать. Сегодня что, пятница? Приходи завтра. Я не стану ничего чинить…

– Это не мое, мистер Папас, – перебила его Джой. – То есть отчасти, может, и мое. В некотором смысле. Но это похоже на музыку, которую играл тот мальчишка, Индиго, когда хотел продать вам рог.

Лицо Джона Папаса сделалось бесстрастным и каким-то осторожным. Джой добавила:

– Она из другого места, эта музыка – точнее, даже из другого мира. Он называется Шей-рах.

Джон Папас выслушал ее рассказ с каменным лицом, не перебивая девочку. Когда Джой закончила, грек издал невнятное ворчание, отвернулся и принялся изучать древний тромбон, принесенный сегодня утром в починку. Потом он бросил через плечо:

– Дорогостоящие у тебя сны, Джозефина Анджелина Ривера. Многотысячные – со всеми-то этими спецэффектами. А кто твой режиссер? Скажешь мне, когда фильм выйдет на экраны, лады?

Джой, конечно, не рассчитывала, что Джон Папас сразу и безоговорочно поверит в ее рассказ о единорогах, сатирах и плотоядных летающих оленях, но такой насмешливой и небрежной отповеди она тоже не ожидала.

– Это не сон! – возмутилась Джой. – Что, по-вашему, я уже не в состоянии отличить, когда я сплю, а когда нет? Я пробыла там дни, недели – я была там!

Джон Папас пробормотал что-то неразборчивое и, так и не обернувшись, склонился над тромбоном. Волна гнева захлестнула Джой с головой, и девочка крикнула:

– И вы знаете, что это правда! Вы знаете, откуда приходит эта музыка, – потому что вы знакомы с Индиго! Я совершенно уверена, что вы его знаете!

Джон Папас медленно обернулся. Лицо его было белым как мел, и от этого черные глаза казались больше обычного. Левое веко заметно подергивалось. Папас тихо произнес: